— А я еще когда в армии был, слыхал, что танки такие наши конструктора придумали: целая крепость! Сам прорывается через фронт, сам себя окапывает… Наделает дебошу — и пошел к своим!

— Брось арапа заправлять, про танки такие ничего товарищ Бойко не рассказывал! — возражают увлекшемуся.

— Сам брось! Разве обо всем расскажешь? Году мало! Там, брат, на фронте теперь дают фашистам прикурить…

Днем из шалаша вышел лейтенант Инчин. Он легко вскочил на широкий пень, поднял руку.

— На операцию идем! — по-своему разгадали партизаны жест лейтенанта и вслух спросили об этом.

— Нет, — весело ответил Инчин.

— В разведку! — крикнул Гусаков.

— Нет, — ответил Инчин. — Не говоря «куда», кто со мною? Есть охотники? — спрашивает он.

— Я!

— Скажи куда?

— Я! Я! Я!

— Покажи рукой направление! Я!

Инчин вызывает по фамилиям:

— Из артиллеристов — Родионов, из группы диверсантов — Панченко и Хохлов, ко мне!

В шалаше Инчин посмотрел на карту и негромко сказал:

— Товарищи, нам поручили любой ценой провести в Брянские леса к Фомичу товарища Бойко, представителя ЦК партии. Понятно? Так вот, мы головой отвечаем за порученное дело. До Барановки поедем верхом, там бросим коней и двинемся пешком мимо Свесы на Неплюево, обойдем Михайловский Хутор. Пойдем, как видите, дальним маршрутом.

Родионов и Панченко кивнули головами.

— Не впервой!

— Дойдем! Я знаю эти дорожки, — уверенно сказал Хохлов.

Группа выехала после обеда.

Скрипели седла под всадниками, мягко шли кони по песчаной дороге.

— Эх, Хинельский лес, долго тебя помнить буду! — вздыхая, говорит Родионов. — Красота какая, да черт ей рад!

— Брось философствовать, давай лучше песню сыграем! — предлагает Инчин.

— Какую? Давай ту, что ты придумал! Помнишь, вечером пели?

Партизаны запевают. Московский гость внимательно слушает.

Грустный напев партизанской «Березоньки», сложенной Инчиным, ранит сердца и певцов и гостя. Тихо позвякивая уздечками, идут кони. Ладно поется песня. Потом Инчин начинает другую. Ему стройно подпевают товарищи, и новая песня стелется над полем, которое видело не один бой и многих схоронило в себе…

Всадники подъехали к сожженному лесокомбинату. Сняв шапки, они остановились у старой березы, подле могилы Дегтярева.

— Эх, товарищ лейтенант, правильную ты песню сложил, — вздохнул Панченко и тихо, взволнованно прочел:

— Она, брат, сама сложилась, — задумчиво ответил Инчин. — Я только записал… — И, помолчав, добавил: — Всему отряду она стала родной как память о нашем боевом комиссаре Терентии Павловиче.

Показался и винокуренный завод; от пруда повеяло прохладой. Легкий ветерок принес медовый запах зреющей ржи. С запада наползала темная дождевая туча. Инчин придержал коня. Звякнув стременем, лейтенант поехал рядом с гостем.

— Хинель, а дальше, — Инчин ткнул плеткой в сторону, — километрах в семи будет Барановка, наши разведчики там. Крайняя наша застава…

Проехав молча сотню шагов, спросил, нагнувшись:

— Может, поскачем малость? Как себя в седле чувствуете?

— Не як запорожский козак, но падать не намерен! — улыбнувшись, ответил Бойко.

— А ну, хлопцы, разомнемся! — Инчин свистнул и слегка ударил каблуками коня. Отбрасывая комья земли, кони пошли рысью. Маленькая лошадка Панченко, не выдержав размашистой рыси рослых коней, перешла в галоп и вскоре вырвалась вперед на целый корпус.

— Э-эх! Жаль, дальше Барановки не скакать нам… Давай жиганем! — гикнул Родионов, и вмиг все четыре лошади рванулись в карьер, оставляя за собой плотное облачко пыли.

— Догоню камрада! — похлестывая плеткой коня, прокричал Панченко.

В сумерках въезжали в Барановку, моросил мелкий дождь.

Вдруг раздался окрик:

— Стой! Кто едет?

— Свои!

Часовые подошли ближе.

— Здорово, лейтенант, куда на ночь глядя? Кто тут еще?

— Родионов, дружище!

— Землячка бачу, здоров, Панченко!

— А кто же с вами? Будто незнакомый!

— Это наш. Новый товарищ!

В просторной хате колеблется неровное пламя каганца, по стенам скользят людские тени — горбатые, неестественно широкие.

Инчин еще раз проверяет маршрут по своей самодельной карте. Покурив, вышли из хаты.

— До свидания, ребята! — прощаются уходящие.

— До свидания, товарищи, в час добрый! — отвечают часовые.

Зачавкала под ногами грязь, забарабанил еще сильнее дождь. Барановка осталась позади.

Порою Инчин останавливается, дает успокоиться фосфорному светлячку компаса, внимательно смотрит на стрелку. Отяжелевшая, намокшая одежда неприятно холодит тело.

— Пошли! — шепчет лейтенант, и снова чавкает грязь под ногами.

Более часа лились потоки дождя, потом он стал сеяться, будто через сито, мелкими капельками, однообразный, нудный. Часам к двенадцати ночи на путниках не осталось, что называется, сухой нитки.

Сбившись в тесный кружок, партизаны вслушиваются в монотонный шум дождя. Панченко смотрит в небо, пытаясь поставить прогноз погоды на ближайшее время.

— Тучи уже разорванные, скоро перестанет клятый дощ…

— Где мы, лейтенант? — спрашивает Родионов.

— Железная дорога от нас недалеко, мы находимся возле Протопоповки.

Передохнув, путники идут. Снова мокрая одежда прилипает к телу, растирает, печет его; движения стеснены. А дождь всё сыплется, вопреки прогнозам Панченко. Только с рассветом он перестал.

— Как самочувствие? — спрашивает Инчин у спутников.

— Умылись! Ветерок бы теперь на обсушку! — отвечает Хохлов. Лицо у него мокрое, шапка сбита в комок…

Повернули в сторону, а когда зашли в болотистое место, сплошь заросшее лозняком, Инчин, усмехнувшись, сказал:

— Партизанский день закончился! Начинается ночь, прошу занимать кровати, постарайтесь уснуть. Я дежурю первым.

— Растолкуй, где мы стали на дневку, — просит Родионов.

— Прямо перед нами село Протопоповка. Левее железная дорога между Михайловским Хутором и Ямполем. От нас она недалеко, метров триста.

По болоту щетинились невысокие кочки. Напитанные, как губка, водою, они хлюпают и чмокают. Партизаны смеются. Инчин спрашивает:

— Как харчишки?

— Всё поразмокло. От хлеба одна каша… — с досадой отвечает Панченко.

Товарищ Бойко тщательно ощупывает на себе куртку и приходит к выводу, что больше она воды уже не примет, хоть поливай ее из ведра…

— Неплохо бы выкрутить ее…

Выжимать пришлось все, и только после этого расстелили одежду по кочкам. Предвиделся погожий день, темные тучи ушли на северо-запад.

— Скучновато без солнышка… — ёжится Инчин. — А ты там что колдуешь? — спрашивает он Панченко, Тот отвечает:

— Обед готовлю! Ешьте на здоровье!

Каждому досталось по куску вареного мяса и по горсти кашицеобразного хлеба.

Поев, покурили. А потом налетели тучи комаров. Назойливо звеня, они облепили лицо, руки, жалили невыносимо. Утро разморило теплом. После изнурительного похода тело требовало отдыха, и двое вскоре уснули.

Инчин принялся за дневник, беспрестанно отмахиваясь от комаров. Бойко тоже что-то записывает в блокноте, пишет он сосредоточенно, не обращая внимания на укусы комаров.

Проснулся Панченко. Он обмакивает в гнилой луже тряпочку и тщательно вытирает ею искусанное лицо, а потом опухшие руки.

Инчин смотрит на Панченко и заливается беззвучным хохотом: