Ту же процедуру наступления выполняли войска и на северных опушках леса.

Вдоль дороги с лесокомбината на Подывотье их цепи отсекли Хинельский лес от Неплюевских массивов. Образовался завязанный мешок. Прочёска должна была подсказать командиру дивизии, где именно мы прячемся. Он, конечно, рассчитывал, что мы обнаружим себя стрельбой, и тогда ему останется стянуть войска к месту боя и покончить с нами одним ударом.

Но мы твердо решили не покидать леса в любых обстоятельствах, веря в его спасительную чащобу, где даже просеки и дорожки были надежно затянуты и перепутаны побегами ольхи, березы и высоким травостоем. В таком лесу противник легко может не заметить притаившихся пеших партизан даже и в десятке метров. Но и обнаружив их, цепочка солдат не смогла бы сдержать отряда, который в таком случае введет в действие всю свою огневую мощь и прорубится сквозь любое окружение. Кроме того, мы могли драться с противником врукопашную и от нас зависело создать превосходство в силах и средствах в любом избранном месте.

Прорвавшись, отряд неминуемо уйдет, так как партизанам нет надобности поддерживать равнение и взаимодействие с соседом, без чего не может обойтись противник. И, наконец, уходя от преследования в лесу, мы опять-таки пользовались бы одинаковыми средствами передвижения — ногами. Но и тут преимущество было на нашей стороне: уходя, мы спасали себя, а каждый солдат знает, что неотступное преследование грозит ему смертью.

Все эти рассуждения наши и тактические доводы являлись объектом политработы, которую проводил мой комиссар в подразделениях.

— Соображайте сами, — говорил Анисименко, беседуя с бойцами. — Вот, скажем, появился этакий горемычный солдат перед тобой. И всего в каких-то двух-трех метрах. Кто раньше выстрелит? Ты, конечно! Вот то-то! Ну, а там дружный удар товарищей! Ищи, свищи, — куда мы денемся! Но главное — выдержка. Никаких панических или случайных выстрелов, ни кашля, ни хруста, ни шепота! И от командира своего — никуда! Помни, — он иголка, а ты нитка. Ясно?

Такая же инструкция дана была и наблюдателям.

Они без стрельбы должны были постепенно отходить к отряду, следя за продвижением противника, не спуская с него глаз и все время донося об обстановке лично мне или комиссару.

Утром 30 июля началась стрельба вдоль всех опушек. Были пущены в дело все огневые средства пехоты. Налет продолжался около получаса. Затем офицеры подняли крепко прижатых к земле солдат и двинули их боевыми цепями в лесную чащу. С нашей стороны не последовало ни одного выстрела. Невидимые противнику наблюдатели, держа коней в укрытии, незаметно перебегали с места на место.

Сначала боевые цепи противника шли по всем правилам прочески, простреливая из пулеметов и автоматов каждый куст и продвигаясь вперед развернутым фронтом, соблюдая равнение и поддерживая между взводами и ротами зрительную связь. Но углубившись в лес, солдаты начали сбиваться в разные стороны, между подразделениями образовались разрывы. Сохранять равнение по фронту оказалось невозможно: лес лишал их необходимого в таких случаях обзора. Стройность боевых цепей ломалась. Солдаты поминутно теряли направление; одни вырывались вперед, другие отставали, третьи натыкались на своих же.

Вскоре в одном из подразделений противника возникла перестрелка, и туда повернули соседние боевые цепи. Засуетились пешие связные, заметались разбежавшиеся, началось самоокружение, оно закончилось боем вслепую, который продолжался более часа.

Разобравшись в обстановке, офицеры убедились в невозможности управлять в темном лесу своими солдатами при движении развернутой цепью. Более того, офицеры, естественно, боялись, что при стычке с партизанами солдаты неминуемо разбегутся в разные стороны и оставят своих командиров беззащитными.

В середине дня измотанных солдат построили в колонны по два и повели вдоль просек и квартальных линий, оставляя лесные кварталы непрочесанными.

К вечеру войска прошли весь Хинельский лес, нигде не столкнувшись с партизанами, задерживаясь лишь для того, чтобы обезвредить или растащить завалы.

В одном месте рота наткнулась на наш зазевавшийся наблюдательный пост. Трое партизан бросились наутек, оставив лошадей привязанными к дереву, но солдаты не преследовали беглецов, они даже и не стреляли; смеясь, глядели вслед убегающим и выкрикивали:

— Стой, русс, не бойсь: покидаем сбрань, пшиски словены: шваба нет[4]. Мы — словены все — матка-Русь!

Солдаты даже не взяли оставленных коней с седлами и не подорвали обезвреженной ими мины.

Как узнали мы на следующий день, сербская дивизия была отозвана с фронта для борьбы с партизанами. Но сербские солдаты не имели ни малейшего желания драться с русскими и сделали все, чтобы дать нам возможность уйти из лесу, даже не замечая в нем нашего присутствия.

Проводниками у сербов были полицаи. Но вот что сделали сербы: в Неплюевских лесах и под Севском они прикончили трех начальников полиции, ссылаясь на то, что в лесах не оказалось ни одного партизана.

— Вы нас обманули, — сказали сербы и, расстреляв начальников, обезоружили рядовых полицаев, высекли их шомполами и прогнали.

После Хинельских лесов дивизия прочесывала Червонный, Глуховский и Хомутовский районы. Были обысканы поля, кустарники и хуторские поселки, но, как узнали мы впоследствии, сербы не нашли ни одного партизана, а жителям не причинили ни зла, ни ущерба.

— Не бойсь, ненько, — дедину[5] палить не будем, — говорили сербы, — мы — словены. Идем до дому. Скоро придет матка-Русь. Швабы будут побиты! Словены не пойдут воевать Русь-матку! Словен русса не убиет!

Когда батальонная колонна проходила через Барановку, тетка Сергея Пузанова опознала в одном из прикрепленных к сербам проводников провокатора Плехотина. Войдя в Барановку, он заявил унтеру:

— Это бандитское село, — его сжечь надо!

В ответ на это унтер ударил Плехотина палкой по голове и толкнул к солдатам, которые прогнали Плехотина сквозь строй: он шел по «зеленой улице», и каждый солдат наградил его яростным пинком или оплеухами.

Дивизия ушла на юг, потом повернула на восток. Наши конные разъезды провожали сербские части до Эсмани. Их донесения о действиях и настроениях солдат сводились, в сущности, к тому, что «словен русского не убьет. Швабы будут побиты, Русь-матка в скором времени освободит Европу».

Невзирая на прорыв нашего фронта на юго-западном направлении и выход немецких войск к Сталинграду, славяне верили в несокрушимую мощь России, ждали того часа, когда она освободит народы Европы от фашистской тирании, когда русский богатырь — солдат социалистического государства — установит на земле мир всем и всяким народам.

Как только почтовый самолет сбросил свои вымпелы над селами и войска построились в походные колонны, наш отряд вновь разместился на южной опушке леса. Туча, сгустившаяся было над Хинельскими лесами, пронеслась мимо. Отряд с честью выдержал еще одно испытание на крепость нервов, на дисциплину и мужество. Не выдержал только один — боец из взвода Сачко по фамилии Клепинский: он перебежал к противнику еще до начала прочёски. Предположив неизбежную гибель всего отряда, он решил сохранить свою жизнь ценою предательства.

Жители села Хинели видели, как Клепинский водил за собой гестаповцев, показывая им те дома, в которых жили семьи партизан, сельского актива и коммунистов.

Талахадзе и Пузанов въезжали в Хинель в тот момент, когда последняя колонна противника еще шагала по улице села. Тут-то и был пойман Клепинский. Двое суток сидел он под арестом, умоляя о пощаде и добиваясь приема у командования. На третий день Клепинского привели к нам на допрос.

Предатель был уже немолод и по возрасту и по партизанскому стажу; по своим годам он вполне мог быть отцом почти каждого партизана.

— Что заставило вас перебежать к врагу? — спросил Анисименко.

Предатель, рыдая, упал нам в ноги.