В закрепление нашей боевой дружбы и чтобы отвадить полицаев и мадьяр от леса, мы провели с Коноваловым отчаянный налет на венгерский гарнизон в селе Грудском, под городом Середино-Будой. На рассвете внезапно и решительно атаковали мы мадьяр. Будучи в тылу осадной армии, они преспокойно спали в занятом ими селе, офицеры и солдаты не успели даже одеться. В одном белье выскакивали они из домов и падали, сраженные партизанской пулей.

Мы захватили богатые трофеи: обувь, шинели, пятнистые плащ-палатки, рыжие ранцы. Но из Середино-Буды подоспели на бронемашинах немцы. Искусно пользуясь складками местности, они пытались задержать наши отряды. До леса оставалось пятнадцать километров. Пришлось поспешно отходить назад. Севцы потеряли трех убитыми, станковый пулемет, под которым была убита лошадь; артиллерист Хритин попал под колеса пушки, ранили начштаба севцев, подо мной мина разорвала коня…

Собрав своих людей в селе Саранчино, в трех километрах от леса, и отразив еще один натиск броневиков, я увел людей в лес. День уже кончался.

Усталые партизаны расположились на небольшой поляне. После ужина я и Анисименко вышли на проверку постов. В лесу было темно. Затухающие костры перемигивались с сияющими на небе звездами. Продвигаясь ощупью, мы подошли к третьему взводу. В отделении Богданова еще не спали. Кто-то тихим голосом говорил:

— Мадьяры и полицаи в картофеле да в жите попрятались, а севский разведчик принял их за наших. Крикнул им: «Идите сюда!» — а те зовут к себе. Тогда разведчик и говорит им: «Кладите оружие, и я положу винтовку. Сойдемся вместе и посмотрим, кто вы такие!..» Тут из-за хаты бросились на него четверо. Троих он прикончил, а четвертый в упор его пристрелил…

— Ай-ай! Зачем пароль не говорил! — покачал головой сержант Серганьян, недавно поступивший в отряд. — Почему не говорил «Хинель»? Зачем кладем винтовка? П-пачему сойдемся?.. Зачем посмотрим? Ай-ай! Не так надо было!

— Не обучен парень, — пояснил Серганьяну пулеметчик Яковлев.

— А Хритин-то, — вмешался в разговор боец Антонов, — вот здоровяк! Гляжу, пушка скачет что мочи, а он наперерез ей. Вскочил и сорвался прямо под колеса… Так его и переехало, на полном скаку…

Я тихо подошел к крайнему костру первого взвода, состоящего преимущественно из местных, пустогородских парней. Вокруг костра полулежали Плехотин, братья Товкусы, Степановский, Лица других скрывала темнота. Говорил вполголоса старший Товкус, парень лет девятнадцати:

— Дома я побыл. Переоделся. День на огороде отсидел, тетку в город посылал, чтобы потом капитану за Глухов доложить… А ночью собрались сестры, две тетки. Выпили. Хорошо дома!.. Они по нас уже две панихиды отслужили. Спрашивают: «Может, вы там, в лесу, и хрущей всех поели?»

— А в Глухове что? — спросил Степановский.

— Там полицаи на весь базар трезвонят: «Немцы за реку Урал перешли, а Брянские леса спалены, все партизаны перебиты…»

— С нами тоже такое будет, — мрачно заметил Плехотин. — Отрядом мы тут не выстояли, а группой и думать нечего… Перебьют, как зайцев… Там одного, там другого…

— Вот и тетка говорила, — продолжал Товкус, — и что, говорит, сделаете вы с такой силой? Армия не удержала, а то вы… горсточка…

— Ну это уж ты теткину мораль нам не рассказывай! С немцем я не замирюсь! — возразил волжанин Прошкин.

— А что ты сделаешь? — осторожно спросил кто-то.

— А вот то, что и до сих пор делал! — с жаром заговорил Прошкин. — Никто не может победить русского человека! Пусть — три года, тридцать лет будет война, а Россия не покорится, И я не покорюсь, и отец мой — тоже! Вот так и буду с винтовкой ходить всю жизнь, в лесу сдохну, а не смирюсь!

— Ну, это, конечно, твое дело, — смущенно ответил Товкус в то время, как Плехотин поднялся и отошел в сторону.

— А твое дело где? Уж не пропуском ли немецким в Михайловский запасся?

— Разве я к этому! — обиделся Товкус. — Я рассказываю, о чем полицаи говорят.

— А вы не верьте! — сказал Анисименко, выходя из-за кустов. — Не верьте фашистской пропаганде! Наш фронт стоит под Орлом и Брянском, а не за Уралом. Немцев не хватит, чтоб покорить советских людей, завоевать наши республики. У них нет сил на то, чтобы справиться с нами, с партизанами!

Подсев к Яковлеву, Анисименко набил табаком трубку, раскурил ее.

— А теперь побалакаем об истории, — сказал он. — Вспомните, товарищи, сколько раз русские пруссаков бивали? А Наполеон? Ведь в Москве был, но Россию не взял…

В те дни мы сами толком не знали о положении на фронтах, о том, что делается на советской территории, в тылу нашей Красной Армии, на восточных и южных границах Советского Союза. Не знали убедительных фактов из действительности тех дней. Приходилось ссылаться на историю.

Заметив комиссара, к костру подошли бойцы из соседних подразделении. Анисименко говорил про гражданскую войну, о борьбе молодой Советской России с Антантой, с японскими и американскими интервентами. Он встал на колени и подбросил в костер хворосту. Отблески огня затрепетали на сосредоточенных лицах, скользнули по стволам деревьев, золотистые искры взвились, пробив а я нависшую над костром темень.

— Четырнадцать государств отразили! Вот это да! — восхищенно протянул Карманов. — Герои отцы наши были!

— А деды? А прадеды? Какой только нечисти не лезло на наши земли! — произнес кто-то.

— А чем теперь наше государство держаться будет без Донбасса, без Украины? — спросил подошедший Плехотин.

— Да, без Украины, пока что… — Анисименко пристально поглядел на Плехотина. Все ждали, что скажет комиссар на это. Фашистская пропаганда из кожи лезла, устно и печатно пророча о неизбежном поражении Советского Союза после того, как он лишился Донбасса, Криворожья, Украины.

— Что ж, товарищи, разберемся и в этом вопросе, — произнес Анисименко. — Кто из вас силен в географии? Нужно разъяснить Плехотину…

Анисименко умышленно не спешил с ответом, он хотел, чтобы сидящие у костра комсомольцы приняли участие в беседе, чтобы они учились искусству влиять на сознание тех, кто был слабее духом или познанием.

— Где у нас есть уголь, марганцевые рудники, цветные металлы, железо, алюминий? Где хлеб, скот, хлопок? — и по мере того как комиссар перечислял природные богатства СССР, комсомольцы Коршок, Карманов и Яковлев подсказывали:

— Урал… Казахстан… Сибирь… Кузбасс… Поволжье!

— Правильно, хлопцы! — сказал Анисименко. — Вы указали те места, где за годы пятилеток создана вторая угольная и металлургическая база — наша надежда, победа наша!.. И вот на эту базу эвакуированы все украинские заводы.

— Правда, хлопцы! Правда! Оно так и есть! Шостенские заводы куда-то не то на Урал, не то на Волгу выехали, — подтвердил один из собеседников.

Партизаны плотней сгрудились вокруг Анисименко, приготовились слушать, костер снова затрещал, осветил ладную фигуру комиссара, чисто выбритое лицо, темноватые стрелки бровей на прямом лбу, синие глаза, внимательные, чуть насмешливые. Завладев вниманием, Анисименко начал издалека:

— Еще на другой день после гражданской… — сказал он, — Владимир Ильич говорил, что от войны мы всегда на волоске… Он предупреждал партию и народ об этом, хотя и не хотел войны, делал все, чтоб не допустить ее…

— Два десятка лет мы боролись за мир! В то же время разные араки, муссолини, чемберлены и черчилли, а с ними и американские миллиардеры делали нам пакости и всячески разжигали войну. Они вырастили бешеного пса Гитлера, вооружили его и науськали на нас.

— Но ведь американцы теперь за нас… — неуверенно и робко произнес Коршок.

— Я говорю об империалистах, миллиардерах, банкирах, Коля, — пояснил Анисименко, — а эта Америка всегда была против нас. Теперь они боятся, что Гитлер отберет у них рынки, они боятся, как бы германские фашисты не завладели миром… Понятно? Я вот у харьковчан был, слушал радиопередачи. По-русски из-за границы передавали. Так что вы думаете? Один американский сенатор, по имени Гарри Трумэн, такую подлость сказал: «Если, говорит, будут побеждать немцы, мы будем помогать России, а если начнет побеждать Россия, мы станем помогать Гитлеру, и пусть они убивают как можно больше…»