Угроза заключения Швецией сепаратного мира произвела впечатление на представителей союзных держав в Стокгольме. Английское правительство в Уайтхолле сомневалось в том, что с шведской стороны в переговорах с Испанией таится опасность, но все же, согласно инструкции Листону от 15 мая, предложило предварительную выплату субсидий в сумме 100 000 фунтов.
Пруссия предложила 100 000 дукатов, и Листон еще в депеше от 25 июня рассуждал о том, что Густав III вполне получил право на свое предложение о присоединении к союзной системе. Корраль 29 июня писал, что следует опасаться того, что успехи шведского короля могут затруднить мирное посредничество, а 2 июля — что подумывают о скандинавской унии между Швецией и Данией. Пока по другую сторону Балтики ситуация выглядела таким образом, русские вооруженные силы готовили решительную победу. Им можно было либо выжидать, либо нанести удар — знали, что шведы в заливе терпят нужду в провианте и боеприпасах. Русский командующий адмирал Чичагов предлагал выждать, хотя постоянный сильный западный ветер был благоприятен для блокирующих. Однако он же и делал немыслимой для шведов любую попытку прорыва.
3 июля ветер наконец переменился на северо-восточный. Преследовавшее шведские флоты этим летом постоянное невезение с ветром закончилось.
И король Густав, и командование флотом решили с переменой ветра предпринять более или менее безнадежную попытку прорыва. Ранним утром 3 июля в половине четвертого король, герцог Карл, Нурденшёльд и подполковник Пюке — командир судна, которому предстояло возглавить прорыв, собрались в каюте флагмана — линейного корабля «Густав III». Нурденшёльду в последний момент удалось уговорить короля принять его, Нурденшёльда, и герцога Карла план и выходить самым западным фарватером залива, а не самым восточным, по Бьёркёсунду, так как в последнем случае неизбежно будет потеряна часть шхерного флота. Однако за самым западным фарватером стояла русская эскадра из шести линейных кораблей, прямо на которую предстояло идти.
Маневр был осуществлен в утренние часы 3 июля с большой быстротой и умением. Корабельный флот прорвался, выведя стоявшую на пути русскую эскадру из боеспособного состояния, но потеряв в результате взрыва, а также севшими на мель шесть линейных кораблей и три фрегата. Шхерный флот каким-то чудом спасся почти неповрежденным. То, что прорыв не обернулся полной катастрофой, но оказался относительно удачным, — результат необъяснимой ошибки командующего русским корабельным флотом адмирала Чичагова, слишком поздно перешедшего в атаку своими главными силами и уже не сумевшего настигнуть убегавший шведский корабельный флот. Кроме того, Чичагов помешал эскадре фрегатов уничтожить шведский шхерный флот, приказав ей присоединиться к своим главным силам.
Для Густава III опыт морской войны 1790 года явно был переживанием, оставившим глубокий след. Признаком этого было то, что он 7 июня возобновил переписку с Хедвиг Элисабет Шарлоттой с фарватера у Бьёркё, чтобы сообщить ей о сражении при Стюрсуддене, которое описал как победное для герцога Карла, превознося его отличные маневры. Густав зашел так далеко, что сравнил герцогиню и себя самого с Кастором и Полидевком, отправившими аргонавтов в далекую Колхиду за золотым руном. Новое общение между братьями в Выборгском заливе имело своё значение; при помощи позаимствованного с английского флота молодого морского героя Сидни Смита Густав стал с иным, чем прежде, уважением относиться к своему корабельному флоту. Он не одержал побед, но он боролся не только против численно превосходящего противника, но и с неблагоприятными ветрами во вражеских фарватерах, узких и недостаточно знакомых. Карл в точности следовал приказам Густава и по собственному почину разделил с ним всю опасность ситуации в Выборгском заливе во время русской блокады. Они, правда, на многое не сходились во взглядах, но не в желании встречаться с противником лицом к лицу. Чрезмерная осторожность Чичагова говорит о том, что шведский корабельный флот заслужил уважительное к себе отношение, и это еще более подтвердил умелый прорыв из Выборгского залива.
В тот день, 3 июля, оба царственных брата проявили поразительное мужество. При прорыве Карл стоял со своим штабом на одном из самых опасных мест флагманского корабля; выстрел картечью с расстояния в 100 метров легко ранил его в плечо и убил стоявшего поблизости офицера. Густав поначалу находился на маленькой шлюпке, затем должен был, оставив ее, перейти на флагманскую галеру «Орден Серафимов», когда волнение на море стало слишком сильным, и наконец перешел на яхту «Кольдинг». Шлюпка была захвачена русскими, были бы захвачены и «Орден Серафимов», и «Кольдинг», если бы преследовавшей шведов эскадре не пришлось по приказу Чичагова изменить курс. Во время этих приключений король, согласно единодушным свидетельствам, проявил величайшее мужество; один из гребцов на его шлюпке был убит, а сам Густав подвергался смертельной опасности, но все время держался уверенно. Спустя несколько дней он в письме к Рууту признавался, что стойкость впервые изменила ему, когда после гонки сквозь русские корабли ему снова предстояло встретиться с превосходящими силами русских, но он внешне никак этого не обнаружил. Тут ему очень пригодился актерский талант.
Из Петербурга по всему миру было разослано известие о крупной морской победе русских — естественно, что пропаганда не выказала никакого разочарования тем, что шведские флоты прорвали блокаду. Русские адмиралы получили приказ полностью уничтожить шведский галерный флот, собравшийся у Свенсксунда, а затем корабельный флот у Свеаборга. Рассчитывали, и не без оснований, на то, что сократившиеся шведские военно-морские силы деморализованы. Дипломатический корпус в Стокгольме был потрясен: Листон вроде бы вызвался сам ехать в Петербург, чтобы путем переговоров спасти то, что еще можно было спасти. Корраль в донесении от 9 июля сетовал на то, что король Густав своей «смехотворной пушечной пальбой» разрушил мирные переговоры, а 16-го, когда стало известно о выборгской гонке при прорыве и потерях в корабельном флоте, на то, что Густав поменял свои блестящие успехи на беду, и следует опасаться, что Пруссия и Англия воспользуются его затруднительным положением, и т. д. Но в постскриптуме к этому известию сообщалось, что ситуация уже изменилась.
Ибо 9 июля, в тот самый день, когда Корраль отправил свою первую пессимистическую депешу, между шхерными флотами произошло окончательное решающее сражение. Это король Густав решил, что шведский шхерный флот должен собраться в Свенсксунде, где в прошлом году произошел несчастливый морской бой, и это Густав решил, что там надо остаться и встретить атаку противника. Его отговаривали командиры всех эскадр, кроме одного — Карла Улуфа Крунстедта, ранее стоявшего и ждавшего в Свенсксунде с померанской эскадрой и тщетно пытавшегося прорваться сквозь блокаду Выборгского залива. Его роль в этой войне загадочна: как флагманский капитан Эренсвэрда, он разделил его малодушие в конце прошлого сражения при Свенсксунде, а 18 лет спустя он обретет славу Герострата, когда как комендант Свеаборга сдаст его русским. Но в 1790 году он посоветовал принять решение, дерзость которого его коллегам представлялась противоречащей всякому здравому смыслу. Может быть, он хотел реабилитировать себя за прошлогодний позор? Был ли он настолько хладнокровен, чтобы осознавать, что это сражение так или иначе завершит войну и что шансы на счастливый исход того стоили? Или же дело было только в том, что он единственный из командиров эскадр избежал нервного потрясения во время блокады и напряжения при гонке и поэтому мог трезво судить о возможностях тактической игры? Как бы то ни было, он отважился на совет дать сражение и вызвался быть флагманским капитаном короля Густава вместо полковника Де Фресе, который был болен и плохо себя чувствовал после гонки прорыва и который советовал повременить с решительным сражением.
Однако решение принадлежало королю и было принято несмотря на колебания, искушавшие твердость Густава, в которых он потом признался Рууту. Густав знал, что ставит на карту все, и хотел сделать это. Его психика отличалась от психики других, о чем он часто говаривал своим доверенным людям. Он, должно быть, практически совсем не спал все эти дни, живя в состоянии постоянного нервного напряжения, которое давало возможность успеть сделать все, но не давало возможности отложить дело, ждать и выжидать. Задавались вопросом, не в отчаянии ли он и не ищет ли геройской смерти, и, вероятно, король не особенно страшился погибнуть вместе со своим флотом. Но едва ли он нарочно искал смерти. 8 июля, за день до сражения, он писал Армфельту: «Ну, теперь наши дела снова по-настоящему плохи. Бог знает, куда нас заведет». Но затем следует ясное изложение внешнеполитической ситуации, особенно относительно предложений о субсидиях и условий со стороны союзных держав. Сам Густав хотел мира настолько, что, пожалуй, даже готов был удовлетвориться той отвратительной границей, которую имел сейчас. Но в конце письма появляется типичный мираж желаемого: какой-то английский флот определенно ожидается в Зунде. Если так, то потери шведского корабельного флота неважны в более крупной игре. Письмо никоим образом не несет на себе отпечатка того, что пером водила рука отчаявшегося кандидата в самоубийцы.