В черном облегающем платье с кружевным белым воротником, Евгения Семеновна кажется очень молодой, похожей на десятиклассницу. Она сидит за столом вполоборота к доске — и на ее туго обтянутом матовой кожей лице сейчас не заметно привычного строгого выражения. Продолговатые темные глаза теплы, тонкие полукружья бровей разъединились в спокойствии.

— Молодец, Федотов, — шелестящим, благодарно-мягким голосом хвалит Евгения Семеновна и ставит в журнал пятерку.

Возвращаясь на место, Сева видит только лицо Киричевой. Оторвав взгляд от тетради, Киричева морщит выпуклый лоб и грызет кончик шариковой ручки. Ее серо-голубые глаза круглы, как новые монетки.

«Вот уставилась! — думает Сева, взволнованно отводя взгляд. Волнует его то доброе, ласковое, что светится в глазах Киричевой. И Сева уверен, что мог бы совершить сейчас самый отважный подвиг. — Я бы и потруднее задачу решил!.. Вот были бы все уроки — алгебра!»

Следующим был урок пения. И на этот раз урок проходил не в классе, как обычно, а в школьном зале, где в углу стоял большой черный рояль.

— Вон Шпингалет! — закричал Шамиль Зайнетдинов, протянув вверх руку. Сева стал искать свое лицо среди веселых рожиц пятиклассников, отражавшихся в поднятой крышке рояля, и в это время кто-то больно щелкнул его по затылку.

— Ты, Шаман! — Сева сложил пальцы на правой руке для ответного щелчка, но Зайнетдинов успел присесть и вынырнуть из толпы.

— Марь Сергеевна, а сколько в роле струн? — спросил Зайнетдинов, уже оказавшись возле пожилой, раздражительной учительницы пения, которая привела пятый «Б» на прослушивание.

— Эх ты, роля! Рояль, а не роля! — смеялись девчонки.

Мальчишки подхватили:

— Шаман — Роля!.. Эй, Роля Зайнетдинов, иди к роялю!

Упираясь в край остреньким подбородком, Сева смотрел внутрь лакированного черного ящика, дно которого было выстелено натянутыми струнами. Оттуда пахло сухим деревом и пылью. В этот момент кто-то стал нажимать на клавиши. В лицо Севы, точно горячий ветер, ударили звуки, а обитые фетром молоточки запрыгали по струнам, словно кузнечики в траве.

— Это кто там барабанит по клавишам? — Мария Сергеевна, придерживая руками сетчатую шаль, поспешила к роялю. — Нельзя, ты инструмент расстроишь!

— А я умею, — сказала покрасневшая Галя Киричева. — Ко мне учительница музыки приходит…

— Что ты умеешь?

— Мазурку… Шопена.

— Все равно нельзя. Закрой, пожалуйста, крышку.

Про Шопена Сева где-то слышал: по радио о нем говорили или Мария Сергеевна что-то рассказывала. А вот слово «мазурка» он слышал впервые, и его удивило, как легко, будто привычное, произнесла это слово Киричева. С досадой посмотрел Сева на пожилую, с серебряной от седины головой, с тяжелой кружевной шалью на плечах учительницу пения, которая окриком обидела Киричеву.

Руководителя школьного хора ввела под руку гардеробщица тетя Лиза. Игорь Сергеевич был коренастый широкоплечий старик, медлительный, величественный. Голова его с распавшимися в два потока белоснежными длинными волосами казалась огромной, глаза закрывали зеленоватые непроницаемые стекла очков.

Мария Сергеевна бросилась к двери, взяла, вместо тети Лизы, Игоря Сергеевича под руку и повела к роялю. Когда он сел на стул, учительница музыки приняла его тонкую бамбуковую трость и осторожно отставила в угол.

— Внимание, дети! — громко и приветливо воскликнул Игорь Сергеевич. — В нашем хоре не хватает несколько голосов. Мы сейчас всех вас по очереди послушаем, и если у кого-то голос окажется таким, какой нам нужен, того пригласим в школьный хор. Наш хор — лауреат областного конкурса детских коллективов. Поэтому прошу вас отнестись к делу посерьезнее. Я буду по одному приглашать вас к роялю, остальные в это время не должны шуметь. Договорились?.. Ну вот и хорошо. Кто у нас по списку первым?

— Лена Александрова, — подсказала учительница пения.

Александрова была самой высокой девочкой в классе. Мальчишки Лену побаивались и дразнили Дылдой, зато девчонки были преданы ей до конца. Александрова всегда заступалась за подружек, если мальчишки затевали на переменах возню и дергали девочек за косы. Однажды она так поддала Шамилю, что тот кубарем прокатился по паркету коридора.

Александрова смело вышла к инструменту, встала, точно на уроке физкультуры: заложив руки за спину и расставив ноги на ширину плеч.

— Помнишь какую-нибудь песню? — спросил Игорь Сергеевич.

— Я много песен знаю. «Сбереги любовь», «Сердце на снегу», «Любовь — кольцо»…

— Подожди! — остановил ее руководитель хора. — Ты детские песни, пионерские знаешь?

Александрова презрительно повела плечами.

— Ну хорошо… — не узнав ответа, сдался Игорь Сергеевич. — Какая же твоя любимая?

— Про лунный камень, — серьезно ответила Александрова.

— Это тоже взрослая… Ну, ничего, пой про лунный камень.

Неожиданно зычно Александрова запела:

— Па-адари мне лунный ка-амень…

Игорь Сергеевич пустил пальцы по клавишам, стараясь играть в такт с пением, но это было не так-то просто: сделав страшные глаза, широко раскрывая рот, Александрова то ускоряла, то замедляла темп, а голос ее делался все зычнее, громче, пока вдруг не сорвался на визг.

Мальчишки засмеялись. Обернувшись, Александрова погрозила им кулаком.

— Достаточно, — сказал Игорь Сергеевич, опустив руки.

— Пройду? — с тревогой спросила Александрова. — Мы потом объявим, кто прошел, а кто нет… Мария Сергеевна, пригласите, пожалуйста, следующего.

Каждого из подходивших к роялю Игорь Сергеевич просил спеть самую любимую песню. Айзенберг запела «Мой костер в тумане светит», Бурмистрова — «Под железный звон кольчуги». Дойдя до припева, Лена Бурмистрова даже стала притопывать ногой и вихлять задиком. Второгодник Борисов запел «Сижу на нарах, как король на именинах», но Игорь Сергеевич не стал аккомпанировать, сердито воскликнув:

— Это что за хулиганство?

Поскучнев, Коля Борисов затянул: «Спят усталые игрушки…»

Когда очередь дошла до Шамиля Зайнетдинова, он спросил у руководителя хора:

— По-татарски можно?

Игорь Сергеевич кивнул, и Зайнетдинов, прикрыв длинными ресницами глаза и запрокинув голову, запел непонятно и звонко. Получалось так, будто пел он где-то в горах, и голосу мальчишки вторило эхо.

Когда песня закончилась, Игорь Сергеевич резко повернулся к Зайнетдинову на своем вертящемся стуле и воскликнул:

— Очень хорошо, мальчик! Молодец…

Венька Захаров уже вышел к роялю и приготовился петь, а Игорь Сергеевич все еще не поднимал рук к клавишам, оставаясь в задумчивости.

Еще руководителю хора понравилось, как Галя Киричева спела «Пусть всегда будет солнце» — это тоже все сразу заметили. И Севе понравилось, как Киричева пела. Вышла она к роялю, ничуть не робея; пела, взмахивая руками и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону — прямо как артистка. При этом глаза Киричевой стали совсем голубыми, губы упруго округлялись, а голос звенел чисто и радостно. Игорь Сергеевич позволил Киричевой допеть до конца. Потом он похвалил песню, но все поняли, что хвалит Игорь Сергеевич Киричеву.

…Сева вышел к роялю и по-солдатски одернул полы пиджачка.

— Что будем петь? — спросил Игорь Сергеевич.

— «Солнце скрылось за горою», — отчеканил Сева.

— Очень хорошо. Как раз сейчас наш хор разучивает эту песню, — сказал руководитель и заиграл вступление.

Эту песню очень любил отец Севы. Рассказывал, что и дед Севы любил ее. Голос у отца был негромкий, чуточку дребезжащий, но вдвоем с Севой у них хорошо получалось. А мать по-доброму подсмеивалась: «Ишь, сошлись, поп и дьякон!»

Первый куплет Сева пропел не очень уверенно, с отцом получалось куда лучше. Зато второй начинался словами, которые всегда волновали Севу: