— …не беги. Отходи медленно.

Марен замер, привлеченный тихим голосом. Повернул голову… И сознание раздвоилось!

Хищник, что мгновение назад «пульсировал» подобно остальным, оказался мужчиной. В короткой бороде играло серебро, мерцая в свете Элеса, но небесные топазы глаз цепко взирали на принца, прячась за стальным оголовком оперенного древка.

Марен почувствовал, как инстинктивно обнажились клыки, как поднялись волосы на затылке — угроза, исходящая от мужчины, ощущалась всем напружиненным телом. Но эта угроза касалась только второй части сознания, той, что видела перед собой врага! Своим сознанием Марен угрозы не ощущал — скорее, любопытство.

Но и любопытство вызвал не мужчина! Все внимание приковали васильковые глаза маленькой девочки, что стояла между ним и мужчиной и смотрела без малейшего признака страха.

— …медленно отступай, — повторяет мужчина.

Ноги осторожно ступают по скрипучему снегу, он отходит в сторону; в морозном воздухе протяжно стонет тетива… Немеют напряженные мышцы, готовые бросить Марена вперед. В раздвоенном сознании отчетливо улавливается отчаяние безысходности… Но девочка непринужденно смещается, загораживая от взгляда холодной стали.

У мужчины вырывается сдавленный возглас — кажется, он назвал какое-то имя… Но васильковые глаза настолько заворожили «второе» сознание, что звук прорезался, словно из-под воды.

Шаги девочки легко и бесшумно ложатся на «белый пух», что совершенно не «реагирует» на ее вес. Детская ладошка тянется, и горло Марена выталкивает тихий утробный рык…

И девочка отвечает!

Нет, с ее губ не слетело ни звука, но слова пронзили сами мысли:

«Тише. Никто не причинит тебе вреда».

«Второе» сознание млеет от касания детских пальцев — таких нежных, но твердых. И эта истома увлекает и Марена — сознания на мгновения становятся едины…

Снег скрипит под тяжелыми шагами мужчины, вновь разрывая связь. Но Марен не отрывается от васильковых глаз; детские пальцы ласкают за ухом. А девочка вновь отступает, загораживая собой, и голова Марена поворачивается, ластясь к детской ладошке.

«Я помогу», — вновь врывается в мысли девичий голос.

Она закатывает рукав, и тонкие клыки прокусывают запястье, на нежной коже проступает кровь; сладкий аромат ударяет в ноздри, заполняя оба сознания алой дымкой.

«Потерпи», — звучит в голове.

И боль вспыхивает с новой силой! По жилам, словно мчится раскаленный металл! Мышцы деревенеют, легкие съеживаются, не в силах набрать воздуха… Тук-тук… тук… Сердце замирает, пропуская удары… Ощущение, что его вырывают из груди голыми руками! И легкие, при всем, желании не могут вдохнуть — каждая попытка пронзает сердце «иглой».

И время срывается в стремительный бег!

Окружающие ароматы ошеломляют, наполняя сознание образами — древними, как сам Мир… Черная тень проносится по земле, заслоняя солнце, и прибивая к земле… Уши закладывает… Хвоя звенит на ветру, словно приложил ухо к наковальне. Крылья далеких птиц хлопают по воздуху, словно топот тысячи коней… Будто весь окружающий мир сжался и оказался втиснутым в один единственный разум!..

— Ступай, — вырывает из сна девичий голос.

И наваливается гудящая тишина, сквозь которую прорезается мерное потрескивание поленьев.

Небо уже темнело, когда юноши покинули Терасат, двинувшись на запад к Деварену. Последние отблески света обагряли пики Стальных гор на северо-западе, но и они меркли с каждым шагом. Тьма сгущалась вокруг, очертания становились расплывчатыми и перетекали одно в другое. Холодный, но свежий после дождя воздух наполнял легкие, вырываясь наружу белым дымком и оседая на меховых воротниках.

День ото дня становилось теплей, но по ночам мороз все еще проникал даже сюда, на равнину, и следы отступающей зимы заметно выделялись. Снег, не до конца сошедший с полей, распластался грязно-белыми кляксами, разбросанными тут и там, пухом серебрил деревья. Лужи после дождя покрылись тонкой хрустальной корочкой, трава топорщилась застывшими стеблями, мир вновь замер, в ожидании согревающего дыхания.

Кони отбивали копытами по стылой земле, скрипуче хрустел лед. И даже запахи в окружающем холоде, казались, скованными, едва уловимыми. Но их присутствовало больше и разносились они гораздо дальше. И каждый имел четкие очертания, границы, не смешиваясь с десятками других.

Инесвент горячился, фыркал, прядал ушами. Вокруг конских ноздрей клубился пар, морда покрылась инеем. Вороному не терпелось сорваться в карьер, и пусть этот гнедой, что равнодушно топает рядом, глотает пыль — или грязь, уж как получится! — из-под копыт… Но хозяин в седле — и он не смел ослушаться поводьев.

И все равно высокомерно держался на голову впереди.

— Значит, Звери — это Дикие Родичи… — нарушил молчание Атен. — Но тебе-то какое дело, что они напали на Смертных?

Он вглядывался в силуэт принца сквозь сгустившуюся темноту, поглотившую все вокруг. Стоило бы зажечь факел, чтобы хоть немного рассеять мрак. Но юноша не спешил: огонь будет хорошо заметен издалека, а привлекать излишнего внимания не стоит.

К тому же, принц смотрел вперед так, будто вокруг нет «черного мешка», скрывающего все на расстоянии вытянутой руки.

— У меня свои причины, — тихо ответил Марен, не оборачиваясь.

— Не доверяешь, — покивал головой Атен. — Конечно, я же Смертный. Вас, наверное, с детства учат…

— Мне безразлично, кто ты, — перебил Перворожденный. — Хотя, конечно, мы были первыми. В нас течет кровь Богов.

Атен прищурился, губы презрительно скривились. Но в следующий миг сквозь темноту прорвался блеск. Свет взошедшего Ночного Солнца несколько рассеял мрак, и юноша увидел лицо Марена — принц улыбался. Не зло, не насмешливо, а искренне, словно поддел старого друга. Белые зубы сверкнули еще раз, и Инесвент сорвался с места, довольный послаблению.

Атен хмыкнул, лоб разгладился, и он ткнул гнедого в бока, посылая следом.

Долго тишина нарушалась лишь рысящим цокотом, да возней проснувшихся обитателей ночи.

Тьма неохотно расступилась перед серебристым светом Элеса, что струился, уверенно пробиваясь сквозь облака, которые не казались ночью такими уж густыми.

Влажный воздух пронизывал Атена насквозь, пробирал до самых костей, воротник искрился морозным серебром. Марен же, словно не замечал леденящего ветра. Ехал, гордо выпрямившись, глаза устремлены вперед.

Инесвент постоянно рвался в галоп, и принц периодически давал ему волю. Но часто и осаживал, чтобы гнедой успевал отдыхать.

Но ретивому вороному медленное перебирание копытами не по нутру. Он предпочитал, чтобы ветер развивал шелковистую гриву, чтобы мир мелькал в бешеном ритме. И пусть мороз бьет в морду, только бы нестись! Да так, чтобы лишь изредка касаться земли, будто и вовсе — не скачешь, а паришь! Он и без того провел всю жизнь в стойле, пока из него пытались сделать племенного жеребца… Выпускали, конечно, на «выгул», но это — не то…

Здесь же — нет ограждений, лишь бескрайние поля во все стороны. Можно скакать во весь опор, лететь, словно сам ветер, а то и быстрее!

Но гнедой постоянно тормозил… Ему бы поля пахать, а не всадников носить по ночным трактам!

Гнедой никак не реагировал на косой взгляд, презрительное фырканье и клацанье зубов.

…Элес стремился скрыться за Крайним Хребтом, когда показалась роща. Усилились звуки леса: шелесты, шорохи, стрекотания. Где-то вдалеке раздался рев, в тон ему ответил другой — беры, что-то не поделили; Инесвент агрессивно всхрапнул.

— Деварен близко, — Атен передернул плечами от внезапно налетевшего порыва. — Подойдем к рассвету.

Юноша втянул голову в воротник; застывший мех топорщился, словно еж.

— Поедим, накормим коней и двинемся дальше, — ответил Марен.

Инесвент встрепенулся, заслышав о еде, дернул головой.

— Может, стоит обойти?

Принц обернулся, два холодных сапфира скользнули по лицу Атена. Щеки того румянились, плечи содрогались при каждом дуновении ветра. Он едва не лязгал зубами, плотно сжимая челюсть. Но серые глаза сверкали ясно, ни капли слабости от перенесенных ран.