Четверо из них, реактивно достали арбалеты и выстрелили, тяжелые, явно старого образца, но надо признать, болты в них вставлялись тяжелые и мощные. На месте нелюдя не было никого, словно он растворился в свете факела или ночной тьме.

В круг, быстро! Спиной к костру. Духан, ты потерял своего напарника, теперь будешь следить за костром, как за своей любимой женщиной, увижу, что дает мало света, пойдешь на дрова сам. — Ты своей железкой умеешь пользоваться? — Распоряжался Магэн и наконец, очередь дошла до меня, заодно вывел меня из легкого ступора, я кивнул. — Хватай, да садись у костра и смотри по сторонам.

Группа разбойников встала кольцом вокруг костра, хищно ощетинившись заряженными арбалетами.

— Да сядьте вы на землю, свет загораживаете. — Уже тише молвил их Глава, лихорадочно о чем-то соображая в своей голове.

Глава 13

В полной тишине, разбавленной участившимся потрескиванием костра, разгоревшегося не на шутку, от чрезмерных усилий Духана, просидели около тридцати минут. Один разбойник, кажется, это был Синий, нарушил тишину первым.

— Меня предупреждали три дня назад в трактире, что по здешним лесам почти никто не ходит. Все боятся. Бояться этих мест и нет такого путевого проводника, который бы согласился за небольшую плату провести путников, дальше, чем на полдня пути, то есть, чтобы вернуться до рассвета.

— Где это тебе наболтали такую чушь, уж не в Рваном Сапоге ли? — Сипя, спросил его Лысец.

— В Свиной Норе. — Ответил Синий. — Есть говорят в здешних краях чистое зло. Нелюдь живет в глухом лесу, голодный, кровожадный, одним словом настоящий упырь и горе тому, кто повстречает его в лесу в ночное время. Поэтому никто не ходит ночами, все стараются добраться до какой нибудь деревни засветло.

— Да брешут в твоей Свиной Норе, тебе там и не такой ереси наговорят на пьяную рожу. — Возразил ему Лысец.

— Правду он говорит. И хватит тут страху нагонять и паники, это он Шатуна врасплох застал, а теперь у него это не выйдет, и покажись он, мы его быстро нанизаем болтами, освежуем и такого красивого прямо на вертеле и поджарим. — Вмешался в разговор самый здоровый и хмурый разбойник, по кличке Штырь, а потом поскребавши пятерней бороду добавил. — Мясо хочу, третий день уже не пойми че жрем.

Такую идею поддержали дружным смехом и напряженная обстановка немного спала. А я все не мог выбросить из головы Головуса, как он там, в темноте, не сожрал ли его часом это упырь? А если сожрал, что же мне теперь, возвращаться обратно к шаману одному? А может прячется, где сейчас, невдалеке и наблюдает за нами, а подойти не может, чтобы его эти головорезы не расстреляли по ошибке. Может и слышит меня, да ответить не может, через светлячка. Непонятно. Как говорил ХайСыл, будем действовать по обстановке, то есть импровизировать. Магэн уставший слушать свою гоготавшую шайку, решил сам разбавить атмосферу своей историей, в голос прокашлялся и все замолчали, обратив свое внимание к нему.

— Один раз, когда я был помоложе, лет на десять. Возвращался от одного перекупщика краденого. Мне тогда перепал солидный куш, грабанули каких-то купцов с юга, добра взяли на две телеги. Ковры, шелка, украшения, драгоценные камни. Сабли, какие-то уж очень расписанные узорами, хоть на стенку вешай, дорогой товар, в общем. Да убивать то особо ни кого не пришлось, сразу без жертв, прикинули они свои шансы, торгаши эти, ну и отдали мне и моему тогдашнему подельнику все свое добро, лишь бы только мы их не губили. Ретинек мне тогда говорит, это подельника так моего звали, мол, давай половину закопаем, а половину прямо сейчас загоним в городе, уже не помню, как он назывался, то ли Язынец, то ли Язычец. Ну, мы так и сделали, и вот едем с полными кошелями деньжищ, через тот лес окрестный назад, в город Пурталу, я там тогда ошивался, по молодости. Не захотели комнату снять и переждать до утра, в Язычеце, кажется, правильно будет назвать, ну и двинули на самом закате напрямую через лес. Хотя меня еще в городе предостерегали, чтобы ночами там не ошивался, мол бандитов много да прочей нечисти, ну да разве, мы два удалых друга разбойника станем кого слушать. Так вот, едем, уже темно порядком стало, в лесу тихо так, лишь совенок, где то далеко кричит себе, а потом вдруг резко смолкает, и лошадь Ретинека, как начнет кругом ходить и ржать как ненормальная. Натурально, он ее шпорами колет, уздами угомоняет, а она ни в какую, бесится, и идти дальше не хочет, ну мы и плюнули бы на нее, бросили да на моей поехали, так ведь нет, моя тоже заупрямилась, шагов через двадцать. Плюнули мы на свои удалые молодецкие принципы, и решили воротиться, пока худо не стало, а не тут-то было. Кобылу его, пока он ее вел пешим ходом под узды, уже назад, весьма неспокойную, вдруг, что-то со звуком «вжиххх» подкосило, не успела она даже заржать, лишь легла и умолкла. Мы ее осмотрели, задних ног нет и даже хвост подрезан по это же линии, и часть брюшины какая-то рваная у нее, коней двинула короче. Ну, мы разбираться не стали в чем дело, только запрыгнули на мою лошаденку, да как притопим обратно, что ажно в ушах засвистело. Да только вот скачем бы, и демон с ним со всем, так ведь нет, доносится сквозь шум в ушах, словно жужжание какое, сильное и вибрирующее, будто за нами пчела гигантская несется, вот только не пчелиный это был гул парни, ни кто не знает чей. Догоняет, делать нечего, Ретинеку говорю, режь подсумки, что навьючены были с моими вещами, он даже спорить не стал и слова не сказал поперек, лишь чик, и уже нет их, а все равно догоняет. Ну я рву силушку из кобылы, а все равно догоняет, на больше моя лошадка не способна. Кидай ему, говорю, свой мешок с монетами и все свое оружие, пока я тебя сам не скинул, а он делает, что говорю, не спорит. Едва-едва стали отрываться, да так, понемногу оторвались, арбалет мой дорогущий, но тяжелый выкинули, потом и совсем оторвались, а нечто отстало. Кобылу загнали, умерла на подъезде, прямо у порога гостевого дома. Так мне ее жаль было, больше чем мы имущества ценного и денег скинули. Она нам получается, жизнь спасла, а сама погибла за нас.

Магэн ненадолго замолк, вздохнул, забил трубку, раскурил, продолжил. За это время его никто не посмел перебить.

— О том случае мы никогда не кому не рассказывали, с тех пор Ретинек, так и не выходил больше никогда со мной на большую дорогу, да и один тоже и с кем-либо еще, так промышлял по мелкой краже в городах, и боялся высунуть нос из дома в темное время суток. На том случае мы и расстались. — Глава бандитов замолк, густо выдыхая синий дым.

— А что случилось со второй телегой добра? — Воодушевленно спросил лопоухий Шкарь.

— А ничего. Так и лежит прикопанная, в том лесу. Только носа своего, я туда никогда за ней не суну. Хотя и помню как сейчас, где и когда прикопал ее.

— Так может, скажешь нам, где она лежит, мы в свободное от делов время за ней сходим. Все поделим, как полагается, тебе половина, а мне и тем, кто со мной пойдет вторая. — Не унимался Шкарь.

— Да бери хоть всю, я тебе засветло, подробно начерчу на земле, где она лежит и ближайшие к ней ориентиры. Вот только потратить ты награбленное, не успеешь, и мы с тобой и всем кто с тобой пойдет, попрощаемся навсегда. Потому что не так посты были те южные купцы, раз так легко отдали нам такой ценный груз.

— Да? — Зачем то переспросил Шкарь и обратился к соседу. — Ну тогда может ты сходишь Рябой. Ты вроде ни во что такое не веришь?

— Ты у меня сейчас сам сходишь, за дровами, например, вокруг лагеря, чтобы мы тебя не видели, минут на двадцать. Заодно проверишь обстановку, чего там и как. — Огрызнулся недовольный рябой.

— А я и не навязываю, в общем то. — Стушевался Шкарь. — Если лежит добро прикопанное, то и пусть лежит ровно, значит так он и надо, накопление на старость будто бы. Верно, я говорю братцы?

Братцы, которые не были ему никакими не братцами, не ответили, зато обстановка еще немного разрядилась, тьма как будто развеялась и в небе появились первые признаки восходящего солнца.