– Сорвался, значит, твой подопечный? Темные сущности в городе шибко живучие. Их сам город кормит.

– И что делать? – Слава поставил кружку на стол и посмотрел на Прохора.

– Бери его в охапку и вези на природу, – ответил ясновидец. – Подальше от города. Ему нужно достаточно долго побыть в чистом месте, чтобы произошла перезагрузка, так сказать.

– В санаторий его, что ли, отправить? – ухмыльнулся Слава.

– Не надо в санаторий, – покачал головой Прохор. – Нужно туда, где нет людей. В поход с ним сходи, посидите ночью у костра, покупайтесь в горных речках, погуляйте утром босиком по росе. Сейчас весна, в годовом цикле идет мощный подъем. Природа его сама вылечит.

– Вот так все просто? – удивился Слава.

Прохор закрыл глаза и некоторое время молчал. Потом сказал, не открывая глаз:

– Просто – не просто. Но поверь мне на слово – тебе это нужно даже больше, чем ему.

– Понял, – Слава встал. – Благодарю.

– Подожди, – Прохор показал на кресло рукой. – Сядь.

Слава послушно сел обратно. Ясновидец продолжал говорить с закрытыми глазами:

– Бес твой… Недовольный очень.

Прохор поморщился, словно откусил лимон.

– Сделка у вас… Формально ты ее соблюдаешь, но ему этого мало. Бесится он, а наказать тебя не может. Ты смотри, не зли его лишний раз.

– Ничего, я с ним разберусь, – уверенно ответил Слава.

Ясновидец открыл глаза и бросил на него строгий взгляд:

– Не с ним! С собой разберись. Дыру ищи. Помнишь?

Слава кивнул. В глаза ему почему-то бросилась фотография на стене, на которую он раньше не обращал внимания. С черно-белого, пожелтевшего по углам снимка, на него смотрела семья: мать – мягкая полуулыбка, приветливое лицо, отец – взгляд строгий, серьезный, и маленький, счастливо улыбающийся Прохор. Слава никак не мог оторвать от нее глаз. Порыв ветра бросил на фотографию оконную занавеску, Слава мигнул и поднялся. Выходя от Прохора, он уже прикидывал про себя, что нужно купить для похода, а что из снаряжения можно взять в аренду.

Слава был опытным туристом – по молодости даже несколько раз водил в походы группы. Потом, когда родились дети, стало не до того. Сначала ждал, пока подрастет младшая, чтобы пойти в поход всем вместе, потом закрутился в делах. Он много лет не ходил вот так по тропинке с рюкзаком за спиной и теперь неожиданно для себя обнаружил, что поход доставляет ему необыкновенную радость. Майский лес, поющий и цветущий, наполненный щебетанием птиц и сладкими ароматами цветов, заставлял его забыть обо всем – о бесах, нескончаемых бутылках, пустом кошельке, тоске по родным и близким. Привычная, упругая походка задавала четкий ритм, и он вспоминал: для устойчивости ноги надо расставлять пошире, совершая шаг, переходить с носка на пятку, чтобы не поскользнуться на камнях. Вниз по склону весело бежал ручей, вода искрилась на солнце, молодая листва радовала глаз яркой зеленью, вдоль тропинки по обеим сторонам росли яркие синие и желтые цветы. Свежий ветерок обдувал лицо, и во всей природе ясно чувствовалась готовность к росту и свершениям, пробуждая внутри давно забытое детское желание совершить какой-нибудь подвиг – природа делилась со Славой тем самым подъемом, о котором говорил Прохор.

Даже беспрерывно ворчащий и ноющий Хомин не мог испортить ему удовольствие, не говоря уже о Лошарике, который всю дорогу дурачился, как ребенок. Хомин к походу готовился долго и тщательно, как к сложной военной операции. Вбухал в снаряжение почти все остатки заначки. Выглядел он теперь как ходячая реклама спортивного магазина: в массивных трекинговых ботинках, новенькой яркой куртке (с защитой от насекомых, переохлаждения, перегрева, ветра, сырости и разве что не ядерного удара) и таких же брюках, с модным рюкзаком с кучей застежкой, клапанов и карманов, из которого торчали трекинговые палки. Хомин очень боялся клещей и поэтому в любую погоду натягивал на голову капюшон и закрывал лицо специальной мелкой сеточкой, а потом обрызгивался с ног до головы какой-то ядовитой жидкостью из баллона. В такие моменты он выглядел так, словно был сотрудником особого отдела какой-то спецслужбы и готовился войти в зону химического заражения.

Лошарик, напротив, к походу отнесся наплевательски, со всем свойственным ему пофигизмом. Он шлепал по тропинке в кожаных штанах и расстегнутой косухе, лохмы спрятал под черным платком с черепами, а рюкзака не взял вовсе. Вся его подготовка заключалась в одном: он как следует набил карманы сигаретами.

У запасливого Хомина рюкзак получился самый тяжелый, вдобавок ко всему на шее у него болтался фотоаппарат. Не то, чтобы толстяк был фанатом пейзажей и натюрмортов, но он явно злоупотреблял своей миссией фотографа, чтобы почаще сделать остановку. Слава же непременно его подгонял – места были дикие, безлюдные, как и советовал Прохор, а количество провизии было рассчитано на вполне определенное число дней, за которые следовало преодолеть маршрут. Вперед он пустил Лошарика – тот все-таки шел побыстрее, за ним пыхтел Хомин, а Слава подталкивал его в арьергарде.

Не прошло и часа с предыдущей остановки, как толстяк опять встал посреди тропы, приоткрыл сеточку, демонстративно вытер платочком со лба пот и жалобным тоном сказал:

– Надо привал сделать, передохнуть.

Лошарик сорвал желтый цветок и сунул себе за ухо.

– Боря, полчаса назад отдыхали, – строго сказал Слава. – Иди спокойно, не торопись, главное, не стой.

Лошарик сунул за второе ухо голубой цветок и принялся напевать себе под нос:

Слава легонько толкнул Хомина в спину, и процессия двинулась дальше. Если бы он собирал в поход обычную туристическую группу, эти двое определенно были бы последними, кого бы он решил взять.

Вечерами у костра Хомин продолжал травить свои журналистские байки, по-прежнему выдавая их за правду, а Лошарик горланил песни, подыгрывая себе на котелке ложками. Эти двое стоили друг друга и потому прекрасно находили общий язык. Периодически они громко спорили и ругались, но к утру непременно мирились. «Хуже нет, чем тихий спокойный разговор», – заявлял Лошарик. – «Ненавижу такие разговоры, где все заранее известно и распланировано вплоть до жеста». Хомин его мнения не разделял, называя себя «самым мирным и тихим человеком на свете», в результате чего дело у них едва ли не доходило до драки. Слава же весь этот дурдом переносил с трудом, поэтому просто пораньше ложился спать, чтобы утром побыть одному в тишине и спокойствии.

Очередную стоянку разбили на берегу небольшой горной речки. Ранним утром, едва сквозь вентиляционное окошко палатки пробился рассвет, Слава проснулся и некоторое время просто слушал шум реки, заглушавший все остальные звуки. Сквозь полудрему ему казалось, что сам он – большой камень, и вокруг него течет река, ласково омывая руки и ноги. Потом он понял, что быть камнем как-то не очень удобно – руки и ноги затекают от пребывания в неизменном положении, и тогда окончательно проснулся. Он уже отвык спать на тонкой пенке, и суставы неблагодарно ныли, напоминая ему о возрасте. Слава поднялся и вышел из палатки, на ходу разминая конечности.

Узкая и быстрая река несла свои воды стремительно и шумно, по-весеннему суетливая, будто торопилась куда-то. На дне виднелись круглые камни и трепетали в бурном течении водоросли. Стелился над водой легкий туман, сквозь утреннюю дымку солнце еще светило слабо, пока лишь нежно касаясь земли. На берегу стояли две палатки: большая, новенькая и яркая – Хомина, та, что попроще да пообтрепаннее – славина, он взял ее напрокат. Можно было бы и одной обойтись, но толстяк слишком громко храпел. В кострище, устроенном между палатками еще теплились угольки, чуть в стороне стоял на треноге котелок.