Тетя Надя опомнилась и решила взять ситуацию в свои руки.

– Кто это? – властно спросила она у Фанфурика, показывая на незнакомца, и вышла из-за стола.

– Ой, да это же самый добрый человек на свете, – в голосе его слышалось искреннее восхищение. – Я другого такого и не знаю даже.

В кабинет просунулась лохматая и небритая рожа любопытного постояльца, сверкнула одиноким железным зубом и сообщила:

– ТетьНадь, так и есть, это добрейшей души человек, и широких возможностей. Я вам про него рассказывал.

– Ах вот, значит, как…

Если в списке людей тети Нади и был человек, которого она могла назвать «добрейшим» в самую последнюю очередь, то им однозначно был тот, кого ее подопечные называли «королем». Более того, он был первым и практически единственным в списке тех, кого она от души ненавидела. Это же какой надо быть сволочью, чтобы спаивать беззащитных, никому не нужных бомжей? И, самое главное, зачем, ну зачем ему это было нужно? Даже чиновников она могла понять – да, ими двигала простая человеческая жадность, к ней присоединялся подсознательный страх самому однажды скатиться на дно, но этому-то зачем понадобилось весь этот цирк устраивать? Сколько дебошей она перевидала в приюте, когда уже неделю как трезвые подопечные внезапно являлись в усмерть нажравшимися, скольких она сдала в психушку с белой горячкой, а скольких – с острым панкреонекрозом да циррозом – всеми правдами и неправдами ей удалось устроить в городскую больницу. И не все из них вернулись в приют – некоторые поехали прямиком на кладбище. И без того истощенные организмы не могли принимать в себя такое количество спиртного, но и отказаться от халявной выпивки тоже не могли, особенно после первых ста грамм. Тетя Надя уже собиралась явиться к этому «королю» вместе с сотрудниками охраны, когда он, к его счастью (как считала тетя Надя), пропал сам. А теперь вот явился.

Тетя Надя двинулась на оппонента, грозно глядя на него снизу вверх.

– Добрый человек, значит? Так это ты всех моих подопечных спаиваешь? Сколько их из-за тебя окончательно человеческий вид потеряли, знаешь, добрячок ты наш? И как только земля тебя носит!

«Король» попятился назад. И что в нем такого? Мужик как мужик, сам вон явно после запоя, и руки даже дрожат. Однако ни капли жалости тетя Надя к нему не испытывала, одну только сплошную злость и негодование.

– За что? – завопила она, так что любопытствующие головы, торчащие из-за двери, отпрянули и спрятались обратно. – Ну за что ты их так ненавидишь? Что они тебе сделали?

Она толкнула его кулачком в грудь, тот отшатнулся, глядя на нее с недоумением.

– Беги, – тихо сказал Фанфурик.

Незваный гость развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Постояльцы расступались в стороны, а вслед ему летело грозное:

– Еще одному нальешь, найду и яйца тебе оторву, упырь!

Спустя каких-нибудь пять минут в приюте воцарилась полная тишина – постояльцы раньше отбоя улеглись по кроватям. Никогда в жизни они не видели тетю Надю в такой ярости, да и слов таких никогда от нее не слышали.

Лошарик ни дня в жизни не работал, что не мешало ему находить, что жизнь в пятницу вечером особенно прекрасна. Как сказал бы один его знакомый, повернутый на эзотерике, ментальный фон города чрезвычайно влияет на индивидуальное сознание отдельной взятой личности. По мнению и Лошарика, и его знакомого, в пятницу вечером город фонил одной-единственной мыслью: что бы выпить, чтобы как следует расслабиться? Лошарик неизменно отдавал предпочтение портвешку. В честь пятницы он даже натянул любимые красные штаны – под цвет любимого напитка, удобно устроился на кровати с гитарой и принялся горланить любимую песню:

Только вошел во вкус, как дверь в квартиру с шумом распахнулась. При виде Славы панк сразу понял, что сейчас его будут бить, но даже глазом не моргнул – только запел еще громче:

Слава, хоть и был заметно ниже ростом и худее Лошарика, с неожиданной силой схватил того за грудки и стащил с кровати. Гитара отлетела в сторону, раздался визг порванной струны. Не успел панк опомниться, как получил мощный удар кулаком в лицо. Сплюнув кровь и ощупав языком разбитую губу, он дал сдачи – справа и снизу в бок противника, коротким резаным ударом. Слава охнул и согнулся, тут же получив добавки – прямо в глаз. Лошарик выдохнул, утер губу и завопил, что было сил, припев своей безбашенной песни:

– Папаняяяяяя! Не бросай меня в колооооодец!

Слава поднял голову, сделал два шага назад и с разбега повалил панка на пол. Противники упали в узкое пространство между батареей и кроватью, прямо на кучу шмоток. Некоторое время они боролись, но, в конечном итоге, сверху оказался Слава, нанося Лошарику ритмичные удары по бокам то слева, то справа. Панк поднял обе руки вверх:

– Ой! Хватит, сдаюсь. Больно же!

Слава занес кулак над его лицом, но в последний момент отпустил. Только спросил, борясь с одышкой:

– Какого хрена? Ну какого хрена ты это сделал?

Лошарик ухмыльнулся:

– Да я тебя просто растормошить немного хотел, чувак. Уж больно ты серьезный…

На этот раз кулак достиг его лица безотлагательно. Но на этом Лошарику повезло – потому что вместе с последним ударом злость внезапно покинула Славу.

– На кухню, – сказал он и поднялся.

Когда панк доплелся до кухни, на столе уже стояла бутылка водки и полный до краев стакан.

– Пей, – Слава показал на стакан и уселся на стул.

Лошарик залпом выпил и плюхнулся напротив. Достал из кармана штанов сигареты и зажигалку, затянулся, болезненно поморщился. За окном давно стояла кромешная тьма, но жалюзи с утра еще были подняты, и теперь в стекле отражались две кривые рожи. Под глазом уже явственно чувствовался отек, разбитая губа неприятно пульсировала. У Славы, судя по его виду, ощущения были не лучше.

– Ну и видуха у тебя, чувак, – покачал Лошарик головой.

– Рассказывай, как все было, – Слава был не в настроении шутить.

Лошарик вздохнул и принялся объяснять:

– Понимаешь, чувак, чтобы растормошить одного, у него надо стырить бабла, а чтобы растормошить другого – дать ему бабла. Тут дело как было…

Он еще раз затянулся и стряхнул пепел прямо на стол.

В тот вечер Фанфурик оказался на пустыре совсем один. Это был один из тех темных и морозных зимних вечеров, когда на душе у человека бездомного и безродного становится особенно тоскливо и одиноко, потому что все нормальные люди сидят дома перед телевизорами, укрывшись пледом и попивая горячий чай с вареньем, а то и чего покрепче. Не играют на хоккейной площадке мальчишки, не сидят по лавочкам бабки, не мигают в потемках светящиеся кулоны на мелких собачонках. Кажется, даже в гости никто не ходит: шмыг с работы и сразу домой! К теплу, к уюту, к мягкому боку любимой женушки. Даже заядлые окрестные выпивохи-любители общения в тот вечер предпочитали коротать время дома, в надежной компании беленькой, сорокаградусной. И только один Фанфурик торчал на пустыре между пустырем и помойкой, съежившись на облупленном столе. В свете фонарей идущая мимо дорога и ближайший двор видны были, как на ладони, но ни одна человеческая фигура не мелькала ни вблизи, ни в отдалении, отчего Фанфурику казалось, что в целом мире он совсем один. Впечатление усиливал вой ветра, заглушавший шум машин с улицы.

Фанфурик поднял повыше воротник, поправил галстук-бабочку и растер ладони в дырявых перчатках. Достал из кармана бутылочку, сделал глоток – боярышник, любимый вкус, – и спрятал свою драгоценность обратно. Слабенький напиток совсем не согревал.