Только надо его найти. Он точно заходил в подъезд, и, ясное дело, не приходил он к ним домой – даже если бы мама решила это скрыть, Дина бы точно тут же растрезвонила. Значит, приходил к кому-то еще, и, вполне возможно, придет снова. Карина переехала со своими учебниками на подоконник. Окно в детской было хорошее, из него ни капельки не дуло даже в самые ветреные дни, а сам подоконник отец расширил и укрепил. Она бросила туда несколько подушек и вечера напролет проводила, завернувшись в плед, ежеминутно отрываясь от учебника и поглядывая вниз, где в свете фонаря виднелась дорожка, ведущая к подъезду. Мама особого внимания дочкиным выкрутасам не придавала – ну мало ли, надоело ребенку за столом сидеть, хочется разнообразия. Через несколько дней терпение Карины было вознаграждено – она увидела под фонарем знакомую пошатывающуюся фигуру. К счастью, Дина смотрела в другой комнате мультик, а мама была занята на кухне, поэтому никто не заметил, как Карина прильнула к дверному глазку. На лестнице послышались шаги. Сердце у нее застучало – если он сейчас пойдет выше, придется рискнуть открыть дверь. Но, к ее огромному удивлению, он вошел прямо в соседнюю квартиру.

– Мам, я в магазин схожу? – Карина заглянула на кухню.

– Да не надо, кызым, все есть. Холодно на улице, да и поздно уже.

Мать хлопотала возле плиты, фартук развязался и собрался в комок на животе, но она этого даже не замечала. Карина подошла, расправила фартук, завязала сзади лямки на аккуратный бантик.

– А булка? Кончилась же. Чем я завтракать буду?

– Черный поешь.

– Ну мам, у меня от него живот болит.

– Ладно, только быстро, скоро ужин будет готов. Деньги-то есть?

– Уж на булку найду.

Проводя вечера на подоконнике, Карина долго и тщательно репетировала будущий разговор с отцом. Она то придумывала целую воспитательную речь о вреде пьянства, вставляя в нее куски лекции, которую им однажды прочитали в школе, то решала давить на эмоции и описывала, как страдают без него мама и особенно маленькая Дина, то намеревалась говорить строго, но искренне. В голову сами по себе лезли расхожие фразы: «У меня за тебя душа болит» и «Ты всю свою жизнь под откос пустил», и тогда Карина начинала чувствовать себя героиней одного из тех дурацких мелодраматических сериалов, которые любила смотреть мать (сама Карина предпочитала шпионские боевики и фильмы про секретные расследования).

В конце концов, Карина написала целую речь. Вырвала из середины общей тетрадки двойной листок в клеточку и аккуратным, ровным почерком (таким же, как у отца) записала все до последнего слова, а потом выучила ее наизусть. Заветный листок она спрятала за подкладкой школьного рюкзака, в потайном отделении. Ночью Карина засыпала, повторяя одни и те же слова, а утром просыпалась с ними же, будто и не спала вовсе. Иногда она даже переставала понимать их смысл, просто повторяла, чтобы не забыть, потому что знала – это лучшее, что она могла написать, лучше всех ее сочинений, которые учительница ставила в пример ее одноклассникам, лучше всех постов в соцсетях и рассказов о том, как прошли каникулы. Она представляла себе, какой будет смелой и убедительной, как отец попросит прощения и вернется домой, а потом все наладится.

И вот, наконец, подвернулся такой долгожданный случай. Карина надела пуховик, натянула сапоги – вроде как за хлебом ведь собралась – вышла и закрыла за собой дверь. Громко топая, сделала несколько шагов вниз по лестнице, а потом на цыпочках поднялась обратно и остановилась перед соседской дверью. Когда бывший сосед – вонючий, неприятный пьяница – умер от перепоя, в квартире поселился кто-то другой, но кто именно, Карина толком не знала. Иногда ночью она просыпалась от громких хлопков двери и звука голосов на площадке, из чего сделала вывод, что новый сосед ведет ночной образ жизни, потому она его и не видит.

Дверь у нового соседа была красивая – гладкая, полированная, с витыми узорами и ручкой под старину. Карина сунула руку в карман, нащупала бумажку со своей речью. Папа ведь там не один… Получится ли у них поговорить наедине? Она хотела позвонить, но не нашла кнопки звонка. Тихонько постучала. Никто не открыл. Поддалась искушению и взялась за ручку двери – та легко нажалась, и дверь послушно открылась.

В прихожей горел свет. Карина осторожно вошла. Немного помялась, потом стянула сапоги, пуховик снимать не стала. Прихожая как прихожая – вешалка для одежды, шкафчик, только на двери в санузел болтается табличка со странной надписью «Кабинет задумчивости». И запах тяжелый – сигаретного дыма, духоты, чего-то еще. В квартире ни звука – не слышно ни голосов людей, ни телевизора. Единственная комната тает в полумраке, но из кухни в коридорчик ложится полоска света.

Карине отчего-то стало жутко. Сердце забилось, к щекам прилила кровь. Ноги слушались с трудом. Хотелось развернуться и бежать отсюда прочь – в магазин, за хлебом, куда угодно, лишь бы не оставаться в этой тихой квартире, совсем не страшной на вид. «Здесь же папа», – сказала она себе. Отец, самый родной и надежный человек, рядом с которым нечего бояться. Она вспомнила, что всегда считала себя смелой девочкой, и решительно направилась на кухню.

Отец на кухне был один. Он сидел за столом, подперев подбородок рукой, и смотрел прямо перед собой. Лицо заросло щетиной, под нестриженые ногти на руках набилась грязь, снизу из-под заляпанного свитера торчала мятая футболка. На столе перед отцом стояла почти полная бутылка водки, к ней прислонился пустой граненый стакан. К перегарной вони добавлялся резкий запах открытой банки «Кильки в томате».

– Папа, – позвала Карина.

Он даже не пошевелился.

– Привет, пап! – сказала она громче. – Это я… Карина.

Он повернул голову, и она вздрогнула. Мутный взгляд того, кого она раньше знала, как любимого отца, был совершенно бессмысленным, словно на нее смотрело жвачное животное. Пожалуй, во взгляде новорожденного теленка и то можно было прочесть больше мыслей.

– Пап, ты… Ты меня узнаешь?

– Дочура, – он положил руку на стол и подался вперед. – Ты че здесь делаешь? Иди домой, к маме.

Узнал! Карина вздохнула с облегчением.

– Пап, я же к тебе пришла. Я хочу с тобой серьезно поговорить.

– Доча пришла. Доча-квоча! – игривым тоном сказал он, зажмурился и потер глаза.

Она сунула руку в карман, достала листок, прочла про себя первое предложение и скомкала бумажку. Все приготовленные фразы разом потеряли всякий смысл.

– Пап, хватит уже пить.

Отец сидел, закрыв ладонями лицо, и не шевелился.

– Пап… Ты меня слышишь?

Она подошла ближе, потрясла его за плечо. Отец уронил руки на стол, приподнял голову, посмотрел на нее и наморщил лоб. На лице его отразилось умственное усилие. Он сжал кулаки и неожиданно трезвым голосом произнес:

– Нет у тебя больше никакого отца. Забудь. Иди домой.

А потом взял бутылку и налил себе полный стакан. Карина почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она выхватила стакан у отца из-под носа и сделала несколько больших глотков подряд. Внутри все обожгло, горло перехватило мучительным спазмом, из глаз брызнули слезы. Стакан упал из ее рук на пол, но не разбился, только остатки водки разлились по полу. Некоторое время она хватала ртом воздух – никак не могла вдохнуть, потом бросилась к раковине и прямо из крана напилась холодной воды. Лишь когда пожар внутри немного утих, она обернулась и посмотрела на отца. Он сидел в прежней позе и даже не смотрел в ее сторону.

Пошатываясь, Карина вышла из кухни. Голова кружилась, она с трудом влезла в сапоги. Кубарем скатилась по лестнице – подальше от страшной квартиры, от ее смрада, от мутного взгляда отца. На морозе, когда ей стало чуть получше, она достала из кармана листок со своей речью и порвала его в такие мелкие клочки, какие только смогла. В магазине кроме хлеба она купила мятную жвачку, а дома тарелку с ужином унесла в детскую, сославшись на то, что много задали. В былые времена мама бы поругалась и заставила ее ужинать вместе со всеми за общим столом, но теперь она лишь рассеянно кивнула головой.