Время застывало, утро незаметно перетекало в вечер, стрелки часов только что показывали одиннадцать утра, и вот уже наступало одиннадцать вечера, и можно было забраться, не раздеваясь, под черную простыню и забыться сном. Ночь была к Славе милостива: сновидения не приходили к нему, и эти несколько часов в небытии приносили ему долгожданное облегчение.
Вечером в день похорон Сашки Слава впервые за много дней не явился на «дежурство» – это событие забулдыги обсуждали потом гораздо с большим волнением, чем злосчастную аварию. В тот вечер собралось много народу – всем не терпелось помянуть парня. Хотя мало кто был с ним знаком, но событие прогремело на весь район, да и повод выпить был неоспоримый. Славу ждали долго, пока не посинели носы, и в костре не сгорело все содержимое помойки, какое только могло гореть. «Вот на этом самом месте он с нами выпивал», – рассказывал каждому вновь пришедшему дворник, а потом добавлял: «Хороший был парень», – и утирал слезу. В конце концов, народ поворчал и разошелся, не солоно хлебавши. Только дворник сидел до последнего, а когда остался в одиночестве, достал из-за пазухи плоскую чекушку, сделал несколько глотков прямо из горлышка и пробормотал: «Пусть земля тебе будет пухом, Санек».
Слава не пришел и на следующий день, и еще через день, забулдыги тревожились, нервно вертели в руках пустые стаканы, от раздражения били друг другу морды. Шла неделя за неделей, но пятачок никогда не пустел до конца – каждый, кто хоть раз получил из рук Славы свою дозу, приходил снова и снова – надежда не угасала. Потом кто-то прознал, где живет их любимый «король», бросивший подданных, и начались бесконечные звонки в дверь. Лошарика это ужасно веселило – он развлекался, как мог.
Штепсель и Тарапунька узнали, где живет Слава, одними из последних. Эта парочка алкашей своим стажем пьянства в добрых тридцать лет опровергала все утверждения о вреде пьянства как для здоровья, так и для дружбы. Кличка к парочке прилипла еще с советских времен – один был длинный и усатый, второй – коротенький и полный, и никто уже и не помнил, как их звали на самом деле, хотя не одно поколение местных жителей имело удовольствие наблюдать, как эта парочка околачивается во дворе. Вечно поддатые, они, тем не менее, умудрялись никогда не допиваться до состояния полного нестояния либо невменяемости. Их фигуры за эти годы стали настолько привычными, что им вполне можно было поставить памятник в качестве местной достопримечательности. И тем удивительнее, что временное место жительства Славы так долго оставалось для них секретом.
Штепсель, как всегда, пессимистично был уверен, что ничего у них не выйдет, а Тарапунька уверял друга, что Слава – человек исключительный доброты, и ни за что им не откажет в скромной просьбе наполнить небольшую емкость. Собутыльники запаслись пятилитровой бутылкой из-под воды, припасли для удобства воронку – переливать из стакана – и отправились по выведанному адресу. Тарапунька бодро шагал впереди, Штепсель, едва успевая перебирать ногами, чтобы не отстать от высокого друга, трусил за ним.
В дверь звонить пришлось долго. Штепсель настаивал, что пора уже развернуться и уйти, но Тарапуньке дворник заговорщически сообщил, что Слава почти никуда не выходит, и с почти стопроцентной вероятностью они застанут его дома. Тарапунька жал и жал кнопку звонка, Штепесль спрятал бутылку за спиной, как будто они пришли просто проведать приятеля, а вовсе не поживиться.
Наконец, дверь распахнулась, и на пороге появилась очень высокая и плотно сбитая девица в рыжих кудрях. Сначала Тарапунька уставился на неестественно высокую грудь, вздымавшуюся под шелковым халатом, потом обратил внимание на ноги – на редкость уродливые и волосатые, что не мешало девице носить туфли на шпильках, и в последнюю очередь поднял глаза и посмотрел на лицо. Напудренные щеки и яркая помада на губах не смогли бы обмануть Тарапуньку даже в состоянии крайнего подпития – перед ним был парень, причем где-то он раньше его уже видел. Парень-девица, игриво помахивая поясом от халата, спросил:
– Мальчики, хотите к нам присоединиться?
«Мальчики» попятились. Тарапунька оттеснил Штепселя к лестнице, и тот едва не споткнулся на верхней ступеньке. Бутылка выпала из рук и с глухим стуком покатилась вниз. Тарапунька подхватил друга под локоть, и оба они быстро скатились по лестнице. Уже на улице, отдышавшись, Штепсель проворчал:
– Добрый мужик, добрый мужик… Педераст он, самый обыкновенный!
– Да мы, наверное, адресом ошиблись, – оптимистично заявил Тарапунька.
Лошарик явился на кухню довольный и вернулся к занятию, от которого его оторвали: уселся на стул, задрав ноги на подоконник, запустил руку в миску размороженной вишни и принялся пуляться косточками в стоящий на полу стакан. Она называл это развлечение «градик». Меткостью панк похвастаться не мог, поэтому весь пол был усыпан вишневыми косточками.
– Опять твои «верноподанные» приходили просить у короля выпивку, – сказал он, выпуская в потолок колечки дыма. – Я их слегка растормошил.
Слава сидел за столом – осунувшийся и небритый – и смотрел на бутылку водки, которая стояла у него перед носом.
– Похож я на любимую жену султана? – Лошарик картинно помахал пояском от халата.
Слава налил себе в стакан, выпил, сунул ложку в открытую банку с икрой и тут же про нее забыл, так и не закусив. Казалось, что кроме этой бутылки в мире для него больше ничего не существует. Как-то утром он заметил, что в прихожей сделали ремонт – плитка на полу, стены оклеены свежими обоями, у входа – новая вешалка для одежды. Но он никак не мог вспомнить, когда приходили рабочие, и почему он не слышал и не видел, как они работали, хотя все время торчал дома. В его дневном мире была только кухня, на которую не проникали не только звуки, но даже и мысли.
После визита Штепселя и Тарапуньки звонки в дверь как-то потихоньку прекратились, к большому разочарованию Лошарика. Дни стали еще короче, сжимаясь до размеров точки – Слава стал больше спать, иногда засыпал прямо на кухне, уронив голову на стол. Просыпаясь, с трудом фокусировал взгляд на бутылке, и тут же наливал себе снова, чтобы не прерывать состояние полусонного забытья. Слава перестал замечать Лошарика – ему казалось, что он живет в квартире совсем один. Только однажды в душе его что-то встрепенулось настолько, что он залил в себя сразу два стакана водки подряд.
Он даже не понял, как она попала на кухню к Лошарику, эта кастрюля, но она была из дома – из того другого дома, о котором он так стремился забыть. Та самая, советских еще времен, доставшая Гуле по наследству то ли от мамы, то ли от бабушки, эмалированная с нарисованным орнаментом из цветов. Слава открыл крышку, заглянул внутрь – борщ! Самый настоящий, наваристый, красный, с золотистыми жиринками, плавающими на поверхности, с кусочками мяса и мелкой соломкой порезанными овощами. Кухню заполнил невероятно аппетитный аромат, от которого некуда было деться. Слава некоторое время смотрел на борщ и думал: «Как это может быть так, чтобы у видения был такой сильный запах?» Аромат будоражил, вызывал в памяти картинки семейных обедов и ужинов, и по сердцу разливалась такая тоска, что он не знал, куда себя девать. От себя можно было только на время избавиться, что он и сделал, шумными, большими глотками заливая в себя теплую водку. Пошатываясь, встал, столкнулся с Лошариком.
– Жратву подогнали, не панковскую, – сказал тот. – Будешь?
Слава отодвинул его в сторону и побрел в спальню. На пороге оглянулся – Лошарик залез ложкой прямо в кастрюлю. От Гули бы ему за это досталось по рукам! Эта мысль вызвала у Славы усмешку, а потом он рухнул на черные простыни и провалился в долгожданное небытие.
Глава тринадцатая. Карина
Карина считала себя очень умной девочкой. И, как многие умные девочки ее возраста, она была уверена, что все в жизни зависит только от самого человека. Если человек умный и ведет себя правильно, значит, все у него будет хорошо. А если где-то что-то развалилось и пошло не так, стало быть, сам виноват.