Фанфурик еще раз оглянулся назад и подумал, что Слава – настоящий король на троне. Король, который так заботится о своих верных подданных. Поначалу Фанфурик держал эту мысль при себе, но когда с неба пошел первый снег и в свете фонарей закружились огромные снежинки, он не выдержал и выкрикнул вслух:

– Да здравствует король!

– Самый добрый из королей! – подхватил кто-то в задних рядах.

– Ураааа! – взревела толпа.

Музыкант растянул свою гармошку, и по двору пошла гулять разухабистая, заливистая мелодия, распугивая последних зевак.

Глава десятая. Сашка

Отложенные на ремонт деньги медленно, но уверенно таяли. За несколько недель работы в баре Слава успел неплохо заработать. Теперь средства потихоньку перетекали с депозита на кредитный счет. Время от времени Слава снимал некоторую сумму, выбирал момент, когда никого дома не было, тихо, как вор, прокрадывался в собственную квартиру и оставлял деньги на тумбочке в прихожей. Прятаться от родных было больно. Он наизусть выучил расписание семьи – в какой день сколько уроков у Карины, когда она приходит из школы, когда Гуля водит Дину в танцевальный кружок, когда предпочитает ходить по магазинам. Каждый раз он, как проклятый, торчал под дверью у Лошарика, прилипнув к дверному глазку: ну, как они, все ли у них в порядке, не навлек ли Слава на них новую беду? Высматривал Гулю в окно, ждал у двери и мучительно вспоминал: не было ли на днях случая, чтобы он кому-нибудь случайно отказал – вдруг задумался и не услышал?

На себя Слава денег практически не тратил – питался тем, что найдется у Лошарика, избегая разве что результатов кулинарных экспериментов последнего – продолжать знакомство с поваренной книгой анархиста ему не хотелось. Студент жил на широкую ногу – часто заказывал в ресторанах суши и пиццу, в холодильнике откуда-то сами по себе брались то икра, то буженина, то какие-то подозрительные грибы. Всем этим Лошарик щедро угощал любую компанию, которые заводились у него с завидной регулярностью, поэтому ни малейших угрызений совести по поводу «объедания» студента Слава не испытывал. Нехитрой закуской, которую приносили его «клиенты» – алкаши, он брезговал.

– Для меня главное жить на полную катушку, если пить – то пить, как лошадь, если курить, то как паровоз, если читать книги – значит проглатывать мысли… – с этими словами панк устраивался на кровати с раскрытым томиком Есенина и запускал руку в огромную коробку с роллами – палочки он считал китайским извращением.

Иногда дружки Лошарика приносили дорогое, качественное пойло, и с легкой славиной руки компания за вечер вдрызг упивалась с одной бутылки виски. На тему пьянок студент мог разглагольствовать бесконечно:

– У меня есть целая классификация: пьянки, гулянки, гульбища, бухаловки и обжираловки. Они бывают локальные и глобальные, камерные и симфонические, оперные и балетные с полькой Бабочкой под Sex Pistols. Что удивительно, ни одна гулянка на другую не похожа. Все они носят разный характер и постоянно формируют пьяную думку.

Слава не разделял мнение Лошарика – для него все пьянки были совершенно одинаковыми, несмотря на все ухищрения панка по внесению разнообразия. Как бы тот ни отрывался, суть сводилась к одному и тому же: выпивка, стаканы, пьяные рожи, дым столбом, бесконечные разговоры ни о чем. А уж было ли это оформлено в тематическую «гавайскую» вечеринку в виде юнцов-первокурсников, сидящих под пляжным зонтом в одних трусах, или суровую байкерскую тусовку – сборище татуированных бородатых мужиков в кожаных куртках, не имело для Славы ровным счетом никакого значения.

– Знаешь, что такое Попойка с большой буквы? – спрашивал Лошарик, посыпая разноцветным конфетти их невесть откуда взявшейся хлопушки беспорядочно разбросанные по гигантской кровати тела.

Слава в ответ только вздыхал – придется опять спать на кухне в старом и пыльном спальном мешке, в котором он изредка раньше ночевал на работе, когда брал очень срочные объекты.

– Попойка с большой буквы – это когда собираются преклонного возраста мужчины и женщины, которые пели раньше в театре, распивают крепкие горячительные напитки и начинают «травить» арии. Вот это, действительно, Попойка так Попойка! С огромной буквы! По мне простых попоек просто не может быть, а вот запой может быть простым. И то иногда у некоторых он может перерасти в творческий, но это не про меня, чувак.

Зима, которую так давно ждал город, резко вступила в свои права. За считанные дни на дорогах и улицах намело высоких сугробов, температура за окном стремительно ползла вниз. Фанфурик и сотоварищи обустроили для Славы новое место, откуда никто их не гнал. Между одним из окрестных домов и старыми, скособоченными гаражами, которыми мало кто пользовался (а зимой так и вообще никто) чудом сохранился небольшой пустырь. Летом там устраивали спортивную площадку – поставили кольца для баскетбола и столбы, на которых можно натягивать сетку. Зимой пустырь заносило снегом, и никто его не чистил. Строительные компании не раз пытались положить руку на пустующее место в обжитом квартале и даже пару раз завозили на участок технику, но местным жителям каждый раз удавалось это место устоять – никто не хотел, чтобы весь обзор из окна загораживала очередная уродливая многоэтажка. Стоило очередному застройщику положить глаз на заманчивый участок, как тут же в газетах появлялась возмущенная статья, что, дескать, ушлые дельцы, не имея разрешительных документов, пытаются снести детскую площадку имени самого Владимира Владимировича (о почетном наименовании площадки гласила соответствующая табличка, установленная на крепком столбе).

У края пустыря была устроена помойка – несколько мусорных контейнеров, огороженных кривеньким, расписанным непристойностями забором из профнастила. Аккурат между помойкой и заснеженным пустырем располагалась теперь новая «резиденция» Славы. Дворники, как лица заинтересованные, с редкостным усердием расчищали этот небольшой участок – куда чаще и лучше, чем дорожки перед подъездами. Посредине бомжи устроили импровизированный стол из ящиков, к которому, казалось, уже намертво прилипли (или примерзли?) несколько старых газет, постеленных вместо скатерти. Еще несколько ящиков изображали стулья, а для Славы «подданые» берегли его «трон» – тот самый стул, на котором его однажды принесли сюда с детской площадки. Кто-то даже раздобыл краску и выкрасил его – судя по ядовито-зеленому цвету, в который обычно красят стены в подъездах, пострадали запасы местного ЖЭУ. Сидеть на славином стуле кому-либо другому строго запрещалось. Это негласное табу соблюдали все категории завсегдатаев местечка – от бытовых пьяниц до самого распоследнего бомжа. В самые морозные вечера, когда нормальные граждане носа не высовывали на улицу, в ржавом железном баке разводили огонь – подбрасывали все подряд с помойки, что могло гореть. Одежда пропитывалась запахами едкого, прогорклого дыма, разительно отличающегося от аромата костра, с каким люди возвращаются из похода.

– Чувак, ты воняешь, как настоящий панк! – восхищался Лошарик, когда Слава приходил с «дежурства».

Чем холоднее и темнее становились вечера, тем меньше людей собиралось на заветном пятачке. Если осенью «клиенты» готовы были бесконечно томиться в очереди, то перебираясь из начала в конец, то отходя в сторонку потрепаться за жизнь и покурить, то зимой подолгу вокруг Славы крутились только бомжи. Алкаши, пьяницы и прочие личности, у кого худо-бедно был теплый угол, являлись «набегами» – забежал, принял по-быстрому два-три стакана и обратно – в теплую нору. Некоторые приносили свою тару – обычно в дело шли литровые банки – переливали туда водку из стаканов и уносили заначку с собой. Слава следил, чтобы никто не нажирался до состояния «нестояния» – не хватало еще, чтобы «клиент» не дошел до дома и замерз где-нибудь в сугробе.

В один из таких морозных вечеров за импровизированным столом сидели трое – Слава, местный дворник и один из завсегдатаев – алкаш в куцем пальтишке с поднятым воротником. В баке догорал давно разведенный костерок, но Слава подмерзал даже в пуховике и теплой шапке. Лучше всех чувствовал себя дворник – он только закончил чистить снег на пятачке, воткнул в сугроб лопату и устроился в оборванном кресле, которое кто-то выкинул на помойку с неделю назад. Серебристые полоски на его униформе с надписью «ЖЭУ» ярко отражали свет фонарей. На «столе» красовался обычный натюрморт – бутылка водки, пачка одноразовых стаканов, магазинная банка соленых огурцов, криво порезанная ливерная колбаса, несколько ирисок.