Ее жизнь слишком тесно была связана со Славой, слишком сильно они переплелись за все эти годы вместе. Хотя они и не проводили вместе дни и ночи напролет, потому что Слава всегда много работал, а у Гули хватало хлопот по хозяйству, его незримое присутствие чувствовалось во всем. Старинные табуретки с резными ножками были отреставрированы и покрыты лаком его руками, в сушилке на кухне больше всего места занимала его пузатая кружка – Слава перенял у жены-татарки привычку подолгу и помногу пить чай, целый шкафчик на балконе занимали его инструменты, в дверце холодильника все еще стояли его любимые приправы – горчица и аджика. Гуля иногда машинально доставала четыре тарелки, когда накрывала стол к ужину, никак не могла привыкнуть готовить меньше обычного, а на раскладном диване для нее было слишком много места, поэтому она подняла спинку и теперь спала только на одной половинке. Наконец, это Слава раньше всегда занимался дома самой грязной работой – мыл для всех обувь, прочищал засорившуюся канализацию, чистил унитаз. Десятки, сотни деталей каждый день напоминали Гуле о муже.
Два или три раза она решилась набрать номер его мобильного на телефоне. Первый раз она долго слушала гудки, а потом телефон отвечал холодным электронным голосом: «Извините, абонент временно недоступен». Временно ли? При мысли об этом у Гули сжималось сердце.
В тот вечер она жарила беляши. Первой, как всегда, на кухню примчалась Дина – большая любительница вкусно поесть. Это был своего рода домашний ритуал – еще до того, как все торжественно усядутся за столе, Дина получала первую порцию «вкусняшки» – пирожок или блинчик или чебурек – на отдельном блюдечке. Девочка густо поливала беляш кетчупом, когда раздался звонок в дверь. Гуля вздрогнула, вытерла руки фартуком и пошла открывать. На сковородке подрумянивались четыре ароматных кругляша, масло с шипением выплескивалась из отверстия посередине.
Гуля выглянула в глазок – звонила соседка с этажа ниже, тетя Таня. Неужели трубу прорвало? Она поспешила открыть дверь.
– Гульнара, это не твой ли там на площадке лежит? – поинтересовалась соседка.
У Гули скрутило живот холодным спазмом.
– Как это – лежит?
– Как-как, – хохотнула тетя Таня, – Как все пьяницы! «У нас режим – напьемся и лежим», – так мой бывший поговаривал.
Гуля метнулась на лестницу, спустилась на три пролета и замерла. На лестничной клетке между этажами сидел человек, уткнувшись носом в угол и схватившись рукой за батарею. Куртка, шапка, ботинки – все его, но небритое, заросшее лицо, худая фигура… Как будто кто-то ограбил Славу и надел на себя всю его одежду. Рядом валялся порванный мешок с мусором, оттуда высыпались пивные бутылки, банки из-под икры и какие-то яркие обертки.
Гуля присела на корточки, потормошила пьяного за плечо.
– Кому налить, – пробормотал он славиным голосом.
Она потянула его за подбородок, повернула к себе голову. Лицо было родным и одновременно чужим. Худой и осунувшийся, под глазами мешки, щетина на щеках уже почти доросла до состояния бороды, перед ней был Слава. И от него дико несло – перегаром, немытым телом, куревом. От Славы, который всегда по два раза в день принимал душ, любил выглаженные рубашки и всегда протирал за собой в ванной зеркало и раковину. Из-под расстегнутой куртки виднелся грязный свитер – его любимый, в норвежском стиле, который Гуля связала ему сама. Пальцы до сих помнили толщину нити и узор: четыре лицевые, накид, две изнаночные. На белой полосе расплылось рыжее пятно.
Гуля схватила его за воротник куртки и затрясла изо всех сил. Слава приоткрыл мутные глаза.
– Бляяяя! – голос у него заплетался. – Откуда ты взялась? Ты не должна… Не надо… Не надо тебе меня видеть.
Гуля попыталась поднять его – куда там.
– Уф, алла! – всплеснула она руками.
Слава оперся на руки, встал на четвереньки и попытался подняться. Гуля взяла его локоть, другой рукой он схватился за батарею и кое-как принял вертикальное положение. Гуля обхватила его за поясницу и повела наверх. В голове крутилась единственная мысль: как сделать, чтобы девочки не увидели его таким? На площадке Слава вырвался из ее объятий и почему-то ухватился за соседскую дверь. Нового соседа Гуля видела только мельком, да и то пару раз – вроде бы, здесь теперь жил какой-то студент, и, если судить по двери, квартиру для него родители неплохо отремонтировали.
– Пойдем домой, – терпеливо уговаривала она Славу. – Примешь душ, переоденешься, поешь.
– Никуда я не пойду, – возмутился он. – Я теперь тут живу.
Он стукнул ладонью в соседскую дверь. Дверь открылась, оттуда высунулся парень – здоровенный, рыжий и лохматый. Вслед за ним на площадку выплыло облачко дыма. Парень подхватил шатающегося Славу легко, как ребенка, и повел внутрь.
– Куда ты? – Гуля схватила мужа за руку. – Идем домой!
– О, да ты, никак, его супруга, – сказал студент и картинно поклонился. – Пламенный панковский привет! Меня зовут Лошарик.
Гуля отпустила Славу, с подозрением уставилась на соседа.
– Он что, правда у тебя живет?
– Третий месяц пошел. Ты заходи, потусуемся.
– Потусуемся? Потусуемся! Так это ты его напоил?
Гуля пожалела, что под рукой нет знаменитой бабушкиной скалки.
– Что ты, – усмехнулся парень. – Он сам кого хочешь напоит.
Она посмотрела на соседа повнимательнее – тот, может, и был чуть-чуть поддатый, но на ногах стоял крепко и разговаривал четко.
– Он опять в том баре работает, да? – Гуля всплеснула руками.
– Ничего я не… Нигде я не работаю. Не работаю! – заплетающимся языком выговорил Слава и уронил голову на плечо Лошарику.
– Ну, если то, что он делает, называть работой, то я просто герой труда! Он ведет настоящий панковский образ жизни.
– Это как? – не поняла Гуля.
Парень прислонил Славу к стене, тот поморщился и пробормотал что-то нечленораздельное.
– Вся его жизнь – попойка. И задница его плотно приросла к стулу на кухне. Сегодня вот поперся мусор выкидывать. Он очень культурный. Ты даже не представляешь, какая это травма для культурного человека – видеть переполненное мусорное ведро. Вот хочет он бросить туда бумажку, а ведро полное, и бумажка падает рядом. И его от этого колбасит.
Гулю захлестнула изнутри жаркая волна. Никогда в жизни у нее не было такого сильного желания как следует врезать человеку по лицу. Студент, похоже, это почувствовал, потому что подхватил Славу, втолкнул его в свою квартиру и помахал Гуле рукой:
– Ты заходи, потусуемся. Я тебя отрываться научу, а то ты какая-то напряженная.
И он поспешил захлопнуть за собой дверь. К запаху сигаретного дыма примешался еще какой-то – то ли гари, то ли костра. Беляши! Гуля рванулась к себе в квартиру. Кухню заполнял едкий дым, у открытого окна стояла Карина и отчаянно размахивала полотенцем. На сковородке в раковине сгрудились в кучу обугленные комочки – все, что осталось от беляшей.
– Мам, ты где была? – спросила Карина. – Кто приходил?
– Кызым, ты такая у меня молодец, такая уже взрослая девочка. Ох, болакаем…
Гуля обняла дочь и подняла к потолку глаза, полные слез.
Глава двенадцатая. Штепсель и Тарапунька
Дни потеряли свой счет. На перекидном календаре в кухне был открыт декабрь, но Слава не знал, далеко ли до Нового года, или праздник уже давно прошел. Он словно застрял в одной точке и не желал двигаться из нее никуда дальше.
Утром он долго лежал в постели и смотрел в потолок, слушая храп Лошарика, потом в голове его, как заведенный по будильнику, звучал голос Петровича: «Наливать надо каждый день». Тогда Слава вставал, шел на кухню и усаживался за стол, где проводил весь остаток дня в компании бутылки водки. Сам себе наливал и сам же и выпивал. Водка отупляла, после первого же стакана на внутреннем телевизоре словно приглушали яркость экрана и громкость звука, и тогда можно было как-то просуществовать до вечера. Первое время после нескольких стаканов за день, которые далеко не всегда сопровождались закуской, Славе становилось плохо. Пошатываясь, он брел в ванную, где желудок исторгал свое жалкое содержимое в нутро до черноты грязного унитаза. Потом организм привык и стал принимать водку если не с легкостью, то смиренно, как горькое лекарство. Славу перестала мучить тошнота, боль в висках быстро лечилась очередными пятидесятью граммами, вкуса он больше не чувствовал – ни еды, ни водки, ни желчи после отрыжки.