– Накатим? – сказал алкаш и в предвкушении потер ладони в рваных перчатках.

Слава разлил водку по двум стаканам. Выпили, дворник смачно крякнул и подбросил в потухающий костерок пару картонок. С пятачка виднелась худо-бедно расчищенная дорога, по ней, опустив голову и пиная перед собой кусок льда, брел худой, нескладный паренек в яркой куртке с рюкзаком за спиной. Его окликнул дворник:

– Сашок! Чего такой грустный, сосед?

Парнишка подошел ближе, махнул рукой, пробурчал в сторону:

– Да, вы все равно не поймете.

Дворник сунул в рот кусок колбасы и подмигнул ему:

– Что, любовь-морковь, завяли помидоры?

– Да ну вас! – Сашка встал в стороне и принялся долбить ногой замерзший сугроб, рассыпая вокруг крошки искрящегося снега.

– Да ладно, не обижайся! – сказал дворник. – Айда, посиди с нами, выпей, все пройдет.

Слава оценивающе посмотрел на пацаненка: пушок над верхней губой, прыщавый подбородок, неуклюжие движения, словно он еще не привык управляться с внезапно выросшим телом, ему лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Куда такого салагу поить? Пусть домой идет, телевизор смотреть, в компьютер играть или чем там сейчас подростки занимаются. Но парень смотрел на бутылку с явным интересом – даже перестал долбиться в сугроб. Поймал взгляд Славы, сразу уловил, кто тут главный, с надеждой спросил:

– А можно?

– А чего же нет? – вмешался дворник. – Вот дядя Слава тебе нальет, он у нас добрый.

– Мал еще, – вздохнул Слава.

– Жалко тебе, что ли? – хрипло возмутился алкаш и закашлялся. – Видишь, пацан страдает.

Он подобрал один из ящиков, валявшихся неподалеку, поставил возле «стола» и жестом пригласил Сашку присоединиться. Пацан робко присел на краешек ящика, повернулся к Славе:

– Правда, налей, дядь Слав? Мне и отец иногда выпить дает. А то прям жить не хочется…

Дворник погрозил Сашке пальцем:

– Ты мне эти глупости брось! Давай-ка, выпей лучше. Славка, ну?

Слава уже собрался возмутиться, взять пацана за шиворот и отправить домой, но так и застыл, не успев открыть рот. Мимо по дороге шел прохожий, самый обычный мужик, а рядом с ним трусила большая собака, на поводке и в наморднике. Перед глазами сразу встало испуганное лицо дочери, маленькая и хрупкая ручка в бинтах, вспомнился дрожащий голос Гули, которая уверяла, что все обошлось, а потом в голове зазвучал голос Петровича: «Если тебя кто просит налить, отказаться не имеешь права».

– Закусывай только, парень, – мрачно сказал Слава и достал из стопки еще один стакан.

Пацану он налил на самое донышко. Чокнулись, выпили, Сашка и с этой-то малости сморщился и закашлялся. Дворник отломил кусок колбасы, протянул пареньку. Еще не успев дожевать, с набитым ртом Сашка попросил:

– Дядь Слав, еще!

И протянул стаканчик. Слава выругался про себя, вслух сказал только:

– Дожуй сначала.

Парень устроился на ящике поудобнее снял рюкзак, поставил рядом. Из кармана рюкзака торчала открытка с нарисованным на ней игрушечным медвежонком.

Слава снова плеснул ему на донышко и устало закрыл глаза – не хотел видеть, как тот будет пить.

Два дня спустя Славу разбудили громкие, протяжные сигналы автомобилей со двора. Он с трудом продрал глаза – накануне лег поздно, поил очередную компанию Лошарика. К счастью, те отправились продолжать гулянку в ночной клуб и освободили кровать. Некоторое время Слава лежал, глядя в потолок, но гудки все не прекращались. Да что ж там такое, в конце концов? Он откинул черную простыню, прошлепал босиком к окну. Во дворе толпились люди, стоял унылый автобус с черной полоской и подписью «Ритуальный». У Славы отчего-то екнуло сердце. Обычное дело – похороны, мало ли, кто умер, но почему столько людей, кого провожают в последний путь такими долгими, протяжными сигналами? Он быстро натянул штаны, схватил куртку и спустя минуту уже был внизу.

Над городом особенно низко висело хмурое небо, роняя скупые снежинки. Перед подъездом на табуретках стоял гроб, возле него рыдала молодая женщина в черном:

– Сашенька, родненький…

Слава пробрался сквозь толпу, заглянул в гроб и замер на месте. Ему отчаянно не хотелось верить тому, что он увидел. Это был тот самый Сашка – то же лицо, и пушок над губой, и прыщи на подбородке – только очень бледный, и на лбу глубокая ссадина.

В стороне от толпы маячила знакомая фигура дворника, Слава принялся пробираться к нему, но остановился, услышав разговор двух женщин в черных платках.

– Говорят, несчастная любовь – сказала одна.

– Да ты что? – удивилась вторая.

– Его девушка бросила, – пояснила первая. – Так он напился, стащил ключи от отцовской машины и поехал к ней отношения выяснять.

Вторая женщина сокрушенно покачала головой:

– Не доехал, стало быть…

– Прямо в столб и врезался. До больницы даже не успели довезти, – сказала первая и перекрестилась.

– Вот горе-то матери… – вторая посмотрела в сторону гроба. – А девчонка где? Хоть на похороны пришла?

– Цветы ей вез – огромный букет. Машина вдребезги, сам убился, а цветы целехоньки остались. Такая вот любовь, – развела руками первая.

У Славы под ногами зашаталась земля. Все поплыло перед глазами, он неловко взмахнул руками, безотчетно пытаясь за что-то схватиться. Ноги понесли его сами, он смотрел перед собой, но делал шаги назад, словно хотел вернуться в тот самый злополучный вечер, когда Сашку окликнул дворник. Он натыкался спиной на людей, бормотал извинения, снова шагал, не отводя глаз от гроба, пока не уперся спиной в дерево. Перед глазами стоял то пацаненок, отбивающий ногой крошки от сугроба, то водка, льющаяся в стакан, то бледное лицо в гробу, кадры чередовались невпопад, словно кто-то нарезал пленку со съемками последних дней на кадры и перепутал их местами, пока перед внутренним взором Славы не застыла одна-единственная картинка: открытка с игрушечным медвежонком, торчащая из рюкзака.

Слава сполз спиной по дереву, сел на корточки и закрыл глаза руками.

Глава одиннадцатая. Гуля

Гуля уткнулась носом в славину рубашку, которая вот уже несколько месяцев висела на крючке в ванной. Она никак не могла заставить себя постирать ее и убрать в дальний угол шкафа. У Славы никогда не было много вещей – заставить его пойти в магазин можно было, только когда джинсы протирались до дыр, а футболки совсем растягивались. Он забрал с собой почти всю свою одежду, а рубашку, которую повесил в ванной, забыл. Мягкая клетчатая ткань пахла мужем. Как будто он где-то рядом, сейчас зайдет на кухню, усядется за стол, потреплет Дину по голове, спросит Карину про уроки.

– Мамочка, мы скоро будем кушать? – в ванную заглянула младшая.

Гуля поспешно оторвалась от рубашки, взяла дочь за руку и потянула к раковине.

– Руки мой, кызым.

– Мам, а где сейчас папа? – спросила Дина, сунув руки под кран.

Этот вопрос она задавала каждый день. Гуля и сама спрашивала себя о том же, но ответа не было, и она обычно говорила:

– Папа работает. Он уехал в очень длинную командировку.

Карина, напротив, делала вид, что отца не существует, и никогда у нее и не было. Первое время она демонстративно фыркала, услышав от матери такой ответ, а потом перестала обращать внимание, будто речь шла о каком-то постороннем человеке, которого она сроду не знала. В остальном девочка держалась молодцом – учиться стала даже лучше, приносила только отличные оценки, общалась с подругами, занималась в своих кружках, и никто бы, наблюдая за ней, не мог сказать, что в семье у нее что-то неладно.

Время от времени Гуля находила в прихожей на тумбочке деньги и понимала: Слава был здесь, он думает о них и помнит. Она давно готова была простить мужа за то видео, и теперь терялась в догадках: почему он не делает попыток вернуться? Все еще работает в том баре? Нашел другую женщину? Но почему не приходит проведать дочерей, ведь он всегда их так любил, столько с ними возился? Когда денег долго не было, Гуля с трудом сдерживала желание немедленно начать обзванивать морги и больницы.