ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
© Перевод К. Липскеров
Чи буде суд? Чи буде кара?[134]
1
По лужицам на постоялый двор
Въезжает бричка. Кто б ни кинул взор
На эту бричку, если даже кони
Ему — ничто, постигнет, что персоне
Среди персон сей служит экипаж,
Что путник наш — приличий верный страж,
Что им всегда научен будет кучер,
Как выезд холить (надо лишь покруче
С ним поступать, спусти ему лишь раз —
Колеса перестанет мыть тотчас).
Итак, приезжий — вывод несомненный —
Был человек бывалый и степенный.
Конечно, так. Еще не старый пан,
Чей приобрел уже округлость стан,
Из брички вылез, надавив рукою
Плечо лакея. Перед ним дугою
Седой мишурес гнулся на крыльце.
Пан, с милою улыбкой на лице,
Как малую пушинку, снял с сиденья
Красавицу — супругу, без сомненья.
«Покой, да лучший!»
— «Пане, мы для вас
И не такой найдем во всякий час!
Вельможный пан! Вот радость-то какая!
Забыли нас!..»
— «Голубка! Дорогая!
Устала?» — будто слов и не слыхал
Почтительных, жене своей сказал
Приезжий.
«Да, немного, друг… дорога…»
…Вошли в покой. Заботливость, тревога,
Звучавшие в приезжего словах,
Понятны нам: и за жену был страх,
И страх другой — за существо второе.
«По правде, не с охотою — не скрою —
Иду я в город… Дело так велит!
Ты отдохни. Головка не болит?»
— «Нет, милый… только… нет, не знаю даже,
Сказать ли… так хотела б я…»
— «Куда же?
Я для тебя…»
— «В театр…»
— «Ну, вот куда!
Смотри, не получилась бы беда!»
— «Беречься буду. Прямо нет терпенья,
Так хочется увидеть представленье:
„Днепровская русалка и злодей“».
— «Твоей головке только до затей!..
Приехала, и полежать бы надо,
А ты — в театр…»
— «В глазах твоих досада.
Ну, не сердись… к спектаклю отдохну».
— «На жизнь свою сердиться, на весну?
Ты хочешь — значит, будем на спектакле.
А странная история — не так ли?..
Вновь с Замитальским… всё мне дико тут.
С театра он — венец его причуд! —
Добыть собрался прибыли большие».
— «Но, друг… его певицы крепостные
Не плохи… много свежих голосов…
Какой-то там артист из поваров
Так одарен… О нем — я так слыхала —
По всей стране молва уж пробежала…
Не знаю только…»
— «Верь-ка всем словам!
Твердил, бывало, дядя мой Адам:
„Из пастухов цари тогда бывали,
Когда по-человечьи рассуждали
Ослицы…“ Но теперь другие дни.
Где тонкость чувств? Где чувства? Где они,
Извилины души высокой, горней,
У свинопаса, повара, у дворни?»
— «Марьян, ведь ты любил простой народ,
Любил ты песни, что народ поет,
И даже сам ты напевал, бывало,
Как войско запорожцев выступало».
— «Забыл и думать! Сплыло всё давно!
Так иль не так, а всё же не должно
Шляхетской и взыскательной натуре
Подобной предаваться авантюре,
Как Замитальский… Не хватает лишь,
Чтоб он, стремясь умножить свой барыш,
Сам пред людьми помчался в пляске дикой!
Ну, я пойду… обед нам закажи-ка…
Я, Стасенька, сейчас же возвращусь.
С одним купцом никак не соберусь
Покончить дельце… очень он упрямый!»
И он пошел, уверенно и прямо,
Походкой гордой.
А она лежит
И отдыхает. Маревом скользит
Неясных помышлений вереница.
Красавица! Тебе ведь и не снится,
Что именно сюда твой муж Марьян,
Тогда паныч-повеса, а не пан,
Девчонок приводить велел, бывало…
Но этому не он ведь дал начало,
И этому не он положит край.
А ты лежи, лежи и отдыхай!
Ты хороша, как роза на рассвете!
Всё к лучшему идет на этом свете.
2
И вот чуть слышный голос, прозвучав,
Умолк. И умерла она меж трав
И меж цветов, качающихся в балке.
Навек усни, днепровская русалка!
Марину в ней — узнать и не узнать!
…Она! Конечно! Полно же молчать!
Визжите, скрипки! Фонари, светлее!
Ха-ха! Артистка! Чаровница! Фея,
Проигранная в карты! Хлев свиной
Для театральной своры крепостной
Подходит. Гениально! Свинопасы,
Одетые в сусальные прикрасы,
Чаруют простоватых горожан!..
Глянь — Замитальский! Сам вельможный пан!
Авантюрист… «Мы так всегда вам рады!
А в мире лучшей нету ведь отрады,
Чем с милыми друзьями… Ну, живей
Ко мне! Мой новый повар — чародей!
Что голодать! Вожу его с собою…
Итак, прошу отужинать со мною, —
Ей-богу, королевский майонез…
Я мигом…»
И, как мячик, он исчез.
Уж он в конце сырого коридора:
Там нужно проучить ему актера,
Который спал пред рампою… Да! Спал!
И вот «рецепт» мгновенно прописал
Антрепренер: сонливую ворону
Пощекотать немного… для разгона.
Подумайте! А роль ведь так легка!
Ведь мельника играл он! Старика!
И бестия проучен был умело.
Уладив неотложнейшее дело,
Антрепренер — вернее, меценат —
Балетных пощипал слегка дивчат
И вышел; ох, возня всегда с балетом!
Недавно (только это под секретом)
В Бердичеве был случай: пущен в свет
Впервые был пленительный балет
Такой: «Амур, Сатиры и Дриады».
Для панства лучшей не найти услады!
Как раз в то время ярмарка была, —
Пан Замитальский делал там дела:
Ни труппы не щадил, ни декораций.
Под потолок одна из легких граций
Должна взлететь… Актеров заглуша,
Весь зал ревел. Как девка хороша!
И ножки — боже! Всё отдай, да мало!
И вот внезапно — черт! — она упала
С ужасным криком… Речь моя вольна,
Простите, но скажу… была она…
Беременна, и было то известно
И Замитальскому. Но неуместно
Нам возмущаться. Нужно ж было ей —
Дриаде! Фу! — упасть среди огней
И дико выть, ей — нимфе тьмы дремучей!
Испортил всё досадный этот случай.
Убыток вновь. Да как ему не быть!
Дриаду ведь пришлось похоронить…
А впрочем — это мелочь!
Одиноко,
Потупя взор, задумавшись глубоко,
Сидит Марина. Ей пора давно
Идти туда, где жить отведено
Всей панской труппе. В грязную хибарку…
Задумалась. Опять вскипая жарко,
В ее душе вдруг разгорелась вновь
Вся ненависть, что глубже, чем любовь,
Что уж давно… с той ночи поднималась.
Да! Это он! Она не обозналась:
Ведь это он сидел сегодня там,
В кругу дородных, разодетых дам,
Панов сонливых, панычей шумливых
И панночек в уборах прихотливых.
Его уста, коварные уста,
След от которых на ее лета
Печатью лег, навек неизгладимой, —
В ночи позорной, в памяти хранимой,
Они шепнули лживые слова.
Его уста презрительно, едва
Кривились, пресыщённо и лениво.
Марьянчик! А! Живешь ли ты счастливо?
Поместье, и хозяйство, и жена?
Твоим вином навеки я пьяна,
Марьянчик! Пусть проклятие ложится…
Нет! Нет! Что проклинать! Чему дивиться?
Довольно слов, Марина! За дела!
Ему подобных свора не мала!
вернуться
134
Когда же суд? Когда же кара? — Ред.