ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
© Перевод В. Державин
Як нема в кишені злота, —
Не соромиться наш зух!
Бере на́борг у Беллота…[124]
Но, конята! Далі в рух!
Пискливый чертик в ротике ребенка —
Вещь нудная. Мой сын еще в пеленках
Его боялся — то-то сын-мудрец!
Он с ним не свяжет, как его отец,
Контрактов [127] в Киеве, с базаром конным,
Со снегом мокрым, с кленом удивленным,
Со старым домом, с криком торгашей
И с пряником, который для детей
Всего вкуснее, — лакомством убогим.
Сын встанет на окрепнувшие ноги,
Потом науку мудрую пройдет;
Меж вороха отцовских книг найдет
Он всеми позабытую книжонку
И, в изумлении раскрыв глазенки,
«Контракты» слово прочитает там.
Меж тем, читатель, довелось и нам
«Контрактов» запоздалые затеи
Увидеть в детстве. Искренне жалею,
Что на уэллсовой машине[128] вас
К тем дням я не могу умчать сейчас,
К тем дням, когда гудел весь Киев пьяно,
Когда кареты, брички и рыдваны —
Всё, как река, по улицам текло.
Как хорошо, что время то прошло
И никогда не возвратится боле!
Ведь это ж крепостной — презренный, голый,
Слезами, кровью замесивши пот,
Дворцы построил для своих господ,
Где панство, в бархате, в шелках расшитых,
Встречало виртуозов знаменитых,
Играло в карты, где вино текло
Рекой, хоть заморенное село
И за год денег тех не собирало,
Что здесь за сутки дама рассыпала,
Швыряли «контракто́вичи»-паны!
Теперь скажи, любитель старины,
Ты не хотел бы «коррективов» этих?
Окутанный туманом, на рассвете
Старинный тихо движется рыдван;
Его на сани Замитальский-пан
Поставил мудро, едучи в дорогу, —
За жизнь свою поездив очень много,
Весне не доверял он с давних лет.
С ним здесь лакей и старенький поэт
Тибурций, носом в полусне клюющий;
Он улыбается на всякий случай,
Чтоб даже и во сне не пропустить,
Коль Замитальский вздумает сострить.
Однако пан (что можно счесть за диво)
Ни ядовитой шуткой, ни игривой
Обмолвиться не хочет: всё молчит,
Попыхивая трубкой, да свистит
Лихой мотив, поглядывая хмуро.
Кто человека изучил натуру,
Тому уж это был бы верный знак,
Что выдумщик, гуляка и чудак,
Не уступавший славному «Коханку»[129],
Не с той ноги поднялся спозаранку, —
Тибурций даже знает, почему:
Печальный вид мерещится тому —
Продажа родового их именья.
Но нет! Он на «контрактах», без сомненья
(А где и как? Черт знает — где и как!),
Наверняка обманет тех собак,
Что кличут кредиторами! (Отмечу —
Так Замитальский говорил…) Навстречу
Любой дурак не крикнет во весь рот
Противного и гадкого: «Банкрот!»
А дальше что?.. Но как всё это сталось?
Жилось так хорошо! Пилось! Гулялось!
Мужик пахал. А дочки мужика
Увеселяли пана-добряка,
И низко кланялись ему соседи
При встрече на пирушке иль обеде!
И сразу — на! В веселье и гульбе
Аукционом мерзостным тебе
Какой-то запаршивевший чиновник
В нос тычет! Кстати: надо безусловно
Игру с медведем нынче ж воскресить.
Да нет… не время! Нечем заплатить!..
Запас дорожный на санях тяжелых
Привязан сзади. Всё ж к разряду «голых»
Пан Замитальский не принадлежит:
Там целый погреб ценных вин лежит,
Окорока — на удивленье свету,
И золото! Ох… золота и нету!
Так! Разве малость… кучка векселей
Неверных. А! Проклятье! Сто чертей!
Когда-то у него гремели звонко
Червонцев жарких полные бочонки,
Поставленные рядышком в санях!
А тронувшись в поход, он на торгах
Купцам швырял червонцы — не иначе, —
Ни разу в жизни не забравши сдачу,
Что подобает только торгашам.
Фи! Сдачу брать!
Теперь зачем-то сам
Он в Киев тащится, себе на диво,
В соседстве с обезьяною плешивой
(Так звал он Аполлонова слугу —
Тибурция), что, выгнувшись в дугу,
Храпит иль треплет языком досужим!
И — вообще: зачем? Кому он нужен —
Весь этот мир? И небо? И поля?
Вся эта снегом скрытая земля?
Вороны эти на столбах дорожных?
И все повозки всех панов вельможных,
Что по дороге тянутся гуськом?
Бывало раньше: с радостным лицом
Знакомых Замитальский обгоняет,
С одними шутит, прочим — лишь кивает,
Поглядывая гордо на чужих;
А сколько панн, бывало, молодых
Съезжалось в Киев с мыслью о супруге,
Оружием имея стан упругий
Да очи-стрелы!.. Только глянет он —
И снег лица румянцем обагрен,
И глазки вниз потуплены… Эх! Где ты,
Пора, когда, по-старому одетый,
Он в шумных залах полонез водил!
У первых женихов он уводил
Партнерш на танец — так, для смеха, сдуру…
Липинскому[130] его фиоритуру
Не постеснялся… Снова сердце ныть
Как будто начинает (ненароком
Толкнул Тибурция, а тот под боком
Храпел вовсю)… Эге! Да он прилип —
Не отдерешь! Прирос ведь, как полип!
Поэт, подумаешь!
Но в ту минуту,
Долину миновавши, сани круто
Рванулись в гору. И навстречу им
Вдали блеснул узором золотым
Высокий, стройный и лучистый Киев.
Про Гедиминов тут и про Батыев
Невнятно вдруг забормотал поэт,
Очухавшись. А Замитальский: «Нет!
Довольно киснуть! Ну-ка, хлопче,
z bicza!»[131]
И вот вспорхнула с быстротою птичьей
Надежда, по-былому молода:
«Как! Покориться? Сдаться? Мне? Ну, да!
Не из таких!»
Валит валом, бушует
Приезжий люд. В блестящих, пышных сбруях
Вдоль улиц кони быстрые летят,
У лавочек приказчики кричат.
Блестя гербами, катятся кареты
(Теперь, читатель мой, уже нигде ты
Сооружений не найдешь таких),
Они невест привозят молодых
Под взглядами мамаш благочестивых,
И шарабаны панычей гулливых,
И брички Бросмана[132] гремят кругом
Весь день, без устали… А вечерком
Поет какая-нибудь Каталани.
А патриоты тихо про повстанье
Речь тайную по уголкам ведут.
Днем снова — покупают, продают,
Плутуют, женихаются, условья
Подписывают. Вечерами вновь их
В театре мы встречаем, где «Бандит
Венецианский» воет и гремит,
«Свет» отражая, никогда не бывший.
А те спешат по улочке утихшей
Туда, где можно и водчонку пить,
Да и любовь недорого купить
(Тайком — второе, первое — открыто),
Тех поит ресторатор знаменитый
Венгерским крепким и клико со льдом…
Вот и Марьян с «Кирилом-казаком»,—
Хотя, бедняги, денег не швыряют,
Зато везде, конечно, поспевают,
И каждый (то-то рыцарская кровь!)
Ввязаться в умный разговор готов.
Лишь только бы компания нашлася…
Еще носить не кончив траур, Стася,
Однако, тоже с теткой прибыла
На ярмарку. Серьезные дела
У ней здесь были. Правда, танцевать ей,
Пожалуй, рановато, — но крылатый
За нею мчался кавалеров рой
С изящной лестью, с шуткой записной
Повсюду. И однажды, в миг счастливый,
Гуляя как-то с тетушкой болтливой,
Весенним ясным днем ослеплена,
С Марьяном повстречалася она.
Марьян ей молча, низко поклонился.
Но разговор немой в глазах родился
Меж ними. Правда стала им ясна:
Он вновь любил. Любила и она,—
Ведь горяче́й еще любовь пылает,
Когда размолвка милых разлучает,
А ревность только дразнит, как вино
Наш аппетит (твердят о том давно
Писатели, всё доказав умело).
«Пить — дело панства, есть — холопье дело!» —
Вскричал Марьян, подняв бокал вина. —
А правда — в кубке, значит, пей до дна!
И «балагулы» — по бутылке братья —
Пьют (кто — в кредит, а кое-кто и платит).
«Еще вина!» — кричат наперебой.
Но вечереет. Двинулись гурьбой
И очутились все в концертном зале.
И вот он сел, волшебник, у рояля[133]
И, волосы откинувши рукой,
По клавишам ударил — и волной
Вихрь пролетает по клавиатуре.
Еще не буря — вздох далекой бури,
Но замерли сердца!.. Уже болят
От радости и страсти… Вот — гремят
Вдали грома́ и громоздятся тучи!..
Как нестерпимо знойно!.. Вновь могучий
Бьет клавиши властительной рукой.
…И налетает звуков дивный рой,
И ширится… И по стене высокой
Бегут миры… О чародей жестокий,
Мучь сердце, мучь! И проклят будь покой!..
И всё погасло.
Кто ж, такой смешной,
Здесь кланялся и кланяется снова?
Кому?.. Еще средь скопища людского
В хлопках холеных бархатистых рук
Не догорел последний, черный звук,
А уж кругом стрекочут: «Знаменито!
Чудесно! Сколько силы!» И разбито
Очарованье.
Вновь он сел. Журчит
Лесной поток. Далекий лес шумит.
Бежит по листьям ветер легкой трелью.
В ручье на солнце плещутся форели.
К воде склонилась девочка, пред ней
Сверкает чистым зеркалом ручей,
Чтоб юный образ мог в нем отразиться…
Неужто эти томные девицы
И барыни, что здесь сидят вокруг
И дружным хлопаньем лилейных рук
Встречают иностранца-чародея,
За пустяковую вину умеют
Служанок дома по щекам хлестать?
Кто мог бы здесь уверенно сказать,
Куда он сам отправится с концерта?
«Я карты брошу только после смерти!» —
Так музыкант прославленный сказал.
Что ж удивляться, коль его застал
Пан Замитальский в клубном кабинете,
Где счастья легкого искали эти,
А те — ну, просто проводили ночь.
Но, конкурентов оттеснивши прочь,
Артиста, усадив за стол зеленый,
Доклевывал какой-то князь. Крапленой
Колодой (за спиной ходил слушок)
Орудовал удачливый князек,
Но что с того…
Средь сизого тумана
Пан Замитальский отыскал Марьяна,
Который с неизменным «казаком»,
С каким-то спившимся вконец панком
Играл азартно, ставя по копейке…
И тут у Замитальского идейка
Сама собой родилась: «Сделать свой
Театр!» Счастливый замысел такой
Был порожден отменным аппетитом.
Теперь-то он заткнет уж всем несытым
Заимодавцам глотки! Весь народ
К нему повалит! Панство понесет
Червонцев груды, кипы ассигнаций!
Смелей за это дело надо браться,
Побольше лишь «наяд» и «нимф» собрать,
Таких, чтоб… руки начали дрожать,
Когда посмотришь! Есть среди крестьянок
Такие… свежие!..
……………………………………
Встает туманный
Рассвет. Табачный синий дым висит
Пластами в комнатах. Марьян сидит,
Вдруг протрезвев, всё проиграв к тому же.
А Замитальский, улыбаясь: «Друже!
Тебе готов я проигрыш простить,
Но… лишь одно хочу я получить…
Я думаю — тебе не всё ль едино?
Отдай мне эту… как ее?.. Марину!..
И всё назад получишь, так и быть».
Марьян привстал:
«Прошу вас не шутить!»
Но через час — сменилася картина…
И вскоре к Замитальскому Марина
В навечное владенье перешла.
…Осклизлая, сырая ночь была,
Когда Марьян осклизлыми словами
Марине всё, потупясь, рассказал.
Но только он да мрак сырой узнал,
Какая кара ждет его отныне:
Кровь вольных предков вспыхнула в рабыне,
Встал за спиною тенью мститель-дед, —
И пану бросила она в ответ
В лицо горящей жаркой головнею
Проклятье, ненавистью налитое…
вернуться
124
Ресторатор Белльот переезжал на время контрактов из Бердичева в Киев. (Контракты — см. ниже.).
вернуться
125
Балагула — возчик. В переносном смысле «балагулами» называла себя разгульная польско-панская молодежь, нередко с известным налетом шляхетской, а то и украинофильской романтики, любители веселых приключений, пьянства, ярмарок, лошадей. Эпиграф переведен Б. Тургановым.
вернуться
126
Пусть в кармане нет и злота — проживем мы как-нибудь! В долг добудем у Белльота… Эй, лошадки! Дальше в путь! Польская балагульская песня. — Ред.
вернуться
127
Контракты — в прошлом ежегодная ярмарка в Киеве, куда съезжалось множество помещиков.
вернуться
128
Уэллсова машина — см. его роман «Машина времени».
вернуться
129
«Пане Коханку» — так прозвали, за излюбленную его поговорку, польского магната Карла-Станислава Радзивилла — кутилу, шутника, любителя пиров и празднеств.
вернуться
130
Кароль Липинский (1790–1861) — известный скрипач.
вернуться
131
«Pal z bicza!» — «щелкни кнутом, бичом!» Это считалось у старого польского панства особым шиком.
вернуться
132
Брички Бросмана — изделие знаменитого мастера Бросмана из Галиции.
вернуться
133
Здесь представлены некоторые черты знаменитого композитора и пианиста Ф. Листа, который бывал и выступал в Киеве во время контрактов.