Не сон, не сон!
Мне стало душно, в глазах замельтешили темные мушки. Я махнула рукой пред лицом и задела локтем как из-под земли вынырнувшего Якоба. Он осклабился и, улучив момент, щипнул меня за шею:
— Попалась!
Фрау Кёне тут же обернулась через плечо и нахмурилась:
— Якоб, дорогой! Вот и вы, наконец. Выразите почтение Его Сиятельству и распорядитесь насчет виверн.
— Как скажете, матушка, — с готовностью ответил мерзавец, нахально подмигнул мне и причмокнул губами, изображая поцелуй. Я брезгливо покривилась и отступила. Фрау Кёне сжала мой локоть и зашипела сквозь растянутые в улыбке губы:
— Не дергайтесь, молодая кобылка! Вспомните о приличиях!
Я оглянулась, отчаянно ища лазейку к бегству. Но путь к отступлению перекрывал дворецкий, справа меня держала фрау Кёне, слева — Жюли. А впереди ревели чудовища и мотали змеиными башками. Ничуть не пугаясь, Якоб бежал к ним, на ходу разматывая хлыст. Кто-то свистнул оглушительно, по-разбойничьи, и одна из виверн, как по команде, склонилась к земле. На спине у нее, между шеей и основанием крыльев, оказалось приторочено седло. Сидящий в нем человек привстал на стременах, снова залихватски свистнул, закрутил хлыстом, взбивая гравий под лапами чудовища и, лихо перемахнув через седло, спрыгнул на дорожку. Подоспевший Якоб поклонился, прижимая ладони к груди, и заголосил визгливо:
— Мое почтение, Ваше Сиятельство! Это честь! Большая честь видеть вас…
— Довольно! — перебил холодный и властный голос. — Виверн в стойло. Не кормить, они хорошо поохотились на маралов. Мне бокал вина, моему адъютанту воды. Да пошевеливайся!
Рукояткой кнута мужчина хлопнул Якоба по щеке. Хозяйский сынок вздрогнул, пролепетал:
— Слушаюсь, Ваше Сиятельство!
И принялся ловить поводья.
Я замерла, как завороженная глядя на приближавшегося мужчину в белоснежном военном мундире.
Это был он, человек с портрета. Генерал Фессалии и мой жених.
Он шел расслабленно, на ходу лениво сворачивая кнут. Из-под начищенных сапог выкатывался гравий, закатное солнце горело на эполетах и отражалось от темных очков. Мне почему-то очень хотелось разглядеть его глаза. Какими они будут, человеческими или змеиными? Я всматривалась в бледное точеное лицо, в брезгливо кривящиеся губы, и шум в ушах все нарастал, все сильнее мельтешили перед лицом черные мушки, голова плыла, мир вращался каруселью, пожирая стоящих рядом людей, ограду, сад, виверн и оставляя только эти черные стекла, за которыми таилось… что?
— Смерть, — шепнула на ухо Жюли. — Не смотрите на него так долго, моя фройлен. Его Сиятельство опасен даже в очках.
Я послушно опустила глаза, и верчение карусели замедлилось, черные пятна растаяли и пропали, но дыхание не выровнялось — корсет все так же сжимал грудь, и сердце бухало с каждым шагом приближающегося генерала. Я видела, как черные сапоги чеканно отбили мраморные ступени, услышала не то вздох, не то стон стоявшей рядом мачехи. Будто во сне, она протянула слабую руку, и генерал почтительно взял ее ладонь своими пальцами, затянутыми в лайковую перчатку.
— Ваше Сиятельство… — задыхаясь, проговорила фрау Кене. — Я польщена…
Он наклонился, касаясь губами ее руки, и женщина вскрикнула, но тут же опомнилась и прижала ко рту ладонь:
— Простите…
— Я польщен тоже и рад приглашению, — пропуская извинение мимо ушей, ответил генерал без тени радости в голосе. — А это, надо думать, наша прелестница?
Сапоги качнулись и повернули ко мне блестящие носы. Я все еще не поднимала глаз, борясь со страхом и дурнотой, и только почувствовала, как жесткие пальца сжали мою взмокшую ладонь.
— Счастлив, наконец, познакомиться с вами, — все так же бесстрастно сказал генерал. — Да что же вы не смотрите на меня?
— Не смею… Ваше Сиятельство, — упавшим голосом выдавила я.
Он неодобрительно хмыкнул и поддел меня за подбородок, заставляя поднять лицо. Я уперлась взглядом в золотое шитье мундира, пересчитала пуговицы, остановилась на тугом стоячем воротнике, плотно охватывающим шею мужчины, скользнула взглядом по гладко выбритому подбородку и выше…
Тут в голове все смешалось, завертелось, поплыло, и я очнулась на руках у Жюли. Она дула мне на лоб, обмахивая платочком. Рядом, покачиваясь с пятки на носок, как кобра на хвосте, стоял генерал. Я мельком взглянула в его лицо, на котором отражалось нескрываемое недовольство, и снова отвела взгляд.
— Очнулись? — донесся ледяной голос мужчины. — Прекрасно! Но где же мое вино? Грубо оттолкнув плечом дворецкого, генерал прошел в дом.
Колени все еще подкашивались от слабости, Жюли поддерживала меня, как могла.
— Что со мной? — слабо спросила я. — Почему…
— Я предупреждала, чтобы вы не смотрели на Его Сиятельство слишком долго, — шепнула Жюли. — Вы едва не упали в обморок, а могли бы и умереть!
Я стиснула зубы, и преодолевая слабость, прошла через холл. Ладно, разберемся позже, куда я попала и что с этим всем делать, живой бы остаться. Еще и с кухни доносились чудесные ароматы, и я вспомнила, что не ела с утра.
В столовой приглушенно горели свечи, воткнутые в латунные рожки. Их дрожащий свет отражался в полированной поверхности стола, протянутого от одной стены до другой — такие я видела только в кино, и сервировка была тоже киношная, царская. Фарфоровые тарелки, миски, бокалы на длинных изогнутых ножках, целая куча ложек и вилок… глаза у меня разбежались, и я сразу вспомнила, как фрау Кёне наказала мне повторить правила этикета.
Генерал фессалийский и мой будущий супруг — вернее, супруг несчастной Мэрион, в теле которой так некстати оказалась я, — расположился на дальнем конце стола. На противоположном в бархатное кресло опустилась я, и Жюли тут же укрыла мое платье накрахмаленной салфеткой, а сама встала за плечом. Мачеха села от меня по правую руку, подошедший Якоб — по левую. А больше в доме господ не было, только слуги, тут же выбежавшие из кухни с закусками: вяленым мясом, салатом в хрустальных вазочках, оленьими языками, почками и запеканкой. За кресло генерала встал адъютант — молодой парень, ровесник Якоба. Он был одет в мундир попроще, по темно-синей курточке вилось серебряное шитье, светлые волосы были заплетены в маленькую косичку и очков никаких не было, отчего я с облегчением вздохнула. Адъютант передал генералу пузатый бокал с вином, и тот вскинул руку в тосте:
— За дом Адрел-Кёне, столь радушно принявший меня сегодня! За фройлен Мэрион, мою будущую супругу!
И, не дожидаясь ответа, опрокинул бокал в глотку.
Мачеха с сынком переглянулись, но ничего не сказали. Якоб сделал пару глотков, фрау Кене лишь смочила губы, а я и вовсе не притронулась. Не то от переживаний, не то от недомогания, но есть хотелось безумно. Я растерянно хлопала ресницами, соображая, какую из вилок взять, и вздрогнула, когда к уху наклонилась Жюли и тихонько шепнула:
— Берите эту.
Я с благодарностью похлопала ее по руке.
Тем временем внесли супы. Передо мной поставили маленькую миску и открыли крышечку. Я с блаженством вдохнула острый аромат приправ, и принялась уписывать за обе щеки, не обращая внимания ни на кислую физиономию мачехи, ни на вытянувшееся лицо Якоба. Жюли хихикнула в кулачок. Генерал оторвался от еды и поднял голову. В меня точно раскаленные спицы воткнули, я вздрогнула и уронила ложку.
— Фройлен Мэрион! — возмущенно выпрямилась мачеха. — Вы…
— Нет, нет, — перебил ее генерал. — Все в порядке. Фройлен оправляется от долгой болезни, ей нужно набираться сил.
Он продолжил пялиться на меня сквозь очки, и я не могла понять, смеется он или говорит серьезно, зато от его взгляда снова заломило висок, и я невольно вцепилась в края скатерти.
— Ганс, плесни-ка еще вина! — быстро сказал генерал и отвел взгляд. Раскаленные спицы, шурупами вворачивающиеся в виски, исчезли, я выдохнула и отпустила скатерть. Надо бежать. Улучить момент и бежать! Вот только куда?!
— Смею спросить, Ваше Сиятельство, — подал голос Якоб. — Как идут дела у нашей армии на западном фронте?