— Как романтично, — пробормотала я, хотя восторгаться совершенно не хотелось. — И что же случилось с предыдущими женами? Они погибли?

— Не совсем так, — мягко возразил Ганс и взял меня под локоть, точно предупреждая попытку к бегству. — Они окаменели в течение суток после первой брачной ночи. С кем-то это случается раньше, с кем-то позже. Но никто не избежал ужасной участи, — адъютант вздохнул и задумчиво добавил: — Возможно, по сравнении с этим, быть проглоченной виверной не так уж плохо? Правда, в случае вашей гибели до свадьбы мачеха не получит поместья.

— Почему так? — спросила я.

— Фрау Кёне ваша опекунша, — терпеливо пояснил Ганс. — Она отвечает за ваше здоровье и жизнь, и в случае вашей гибели как-то: падение с лошади, отравление, пожирание вивернами, и так далее, ее арестуют по подозрению в убийстве из корысти, а поместье отойдет короне и государству. В случае же заключения брачного контракта с Его Сиятельством, с вашей мачехи снимается ответственность, и она становится управляющей поместья, а после вашей смерти — полноправной владелицей.

— А как же генерал? Разве его не арестуют по обвинению в умышленном убийстве? Ганс снова улыбнулся мне очаровывающей улыбкой и мягко ответил:

— Нет. Потому что родовые проклятия не подпадают под юрисдикцию.

Он заглянул мне в глаза, будто ища поддержки, но мне не хотелось отвечать. Я вспомнила холодный голос генерала, вспомнила его сильные руки, тяжелый взгляд, пронизывающий даже через очки. Такой не отступится, не даст ни малейшего шанса. Что тогда остается мне?

— Что остается? — пробормотала я, в отчаянии закусив губу.

— Пройти в свою комнату, фройлен, — вежливо ответил Ганс и настойчиво подтолкнул меня к дому. — Ждать свадьбы и молиться богу.

Вот уж чего я не собиралась делать, так это ждать и молиться. С другой стороны, побег мне не удался, но, возможно, повезет в следующий раз?

В доме мы наткнулись на Якоба, глянувшего на меня волком. Я вздернула подбородок и окатила его презрительным взглядом. Почтительно пропустив меня в спальню, адъютант Ганс собственноручно заколотил окно, чтобы у меня не осталось возможности повторить трюк, снял с постели все белье и, взяв под козырек, пожелал мне хорошего дня и вышел, тщательно заперев комнату. Я нашарила на трюмо пузырек с духами и швырнула в дверь, он упал, хрустнув стеклянным боком. В комнате отчетливо запахло ненавистной лавандой.

До самой ночи время тянулось невыносимо медленно. Я слонялась из угла в угол, и лишь изредка меня посещала швея, развлекая примеркой: платье получалось, каким и задумывалось, легким, воздушным, сотканным из тончайшей материи и кружев.

— Настоящая фея! Богиня! — делано ахала швея.

Я отвечала кислой улыбкой и угрюмо косилась на дверь, за которой, как я прекрасно знала, стоит лакей и охраняет покой будущей супруги фон Мейердорф.

Ночь прошла беспокойно, сновидения были обрывочны и бессвязны. То я видела Якоба, замахивающегося кнутом, то фрау Кёне, грозящую мне скрюченным сухим пальцем, то виверну с разинутой пастью, а потом с виверны спрыгивал генерал и направлялся ко мне, сверля тяжелым взглядом из-под очков. Я вскрикивала и просыпалась с колотящимся сердцем и хваталась за кулон, нагретый от моего тепла, и тускло поблескивающий во тьме, как кусочек настоящей луны.

Заснула я только под утро, разметавшись по кровати в позе звезды, и очнулась, когда в замке дважды повернулся ключ.

Это была фрау Кёне, разряженная и напомаженная более обыкновенного.

— Просыпайтесь, фройлен! — проскрежетала она своим неприятным вороньим голосом. — Живей, живей! Его Сиятельство не любит ждать!

За ней вбежали женщины: одну я видела вчера, она приносила мне завтрак, обед и ужин, другой была Жюли, а третьей — швея с платьем в руках.

— Ах, фрау, я шила его всю ночь! — причитала она, подлетая ко мне и прикладывая фату щеке. — Поглядите, как прекрасно оттеняет эта снежная белизна чудесные глаза фройлен!

— И подчеркивает мертвенную бледность! — поджала губы мачеха.

— Позвольте заметить, фрау: прелестную аристократичность! — робко вставила из-за спины Жюли.

Фрау Кёне метнула недовольный взгляд, но ничего не сказала.

Жюли помогла мне умыться и вымыла волосы, умастив их розовым маслом. Пока они сохли, мне растерли тело сухим тальком с добавлением цветочной отдушки, потом сполоснули и насухо вытерли полотенцем. Кружевные панталоны несмотря на их изящество вызвали у меня неосознанное хихиканье, но я позволила натянуть и их, и белоснежные полупрозрачные чулки, которые крепились на расшитых серебром подвязках. Затягивание свадебного корсета с вырезом сердечком снова превратилось для меня в пытку, швея сопела, колдуя над шнуровкой, а фрау Кёне недовольно морщила нос:

— Бог знает, почему все приличные девицы после болезни худеют, а эта цветет и пахнет.

— Вы ведь сами велели фройлен цвести, как пион! — радостно откликалась Жюли. Рядом со мной она чувствовала себя гораздо смелее.

Мои волосы она заплела в косички и уложила на голове красивой корзинкой, выпустив несколько завитых локонов. К ним шпильками прикрепили фату, то тут, то там украсив мелкими белыми цветами. Легчайшая органза падала на обнаженные плечи и струилась вниз, за спину с глубоким вырезом, по шелку пышной юбки, подчеркивающему изысканность силуэта.

— Принцесса! — ахнула Жюли, прижав к груди кулачки и восхищенно глядя на меня во все глаза.

— Берите выше! — важно сказала швея и подняла пухлый указательный палец. — Как есть королевна! А теперь примерим это колье…

Она потянулась к моему лунному кулону, желая заменить его на массивное украшение с сапфировыми вставками, но я, повинуясь какому-то внутреннему чутью, решительно сжала кулон и мотнула головой:

— Нет. Я не сниму его.

Швея в нерешительности остановилась, вопросительно глядя то на меня, то на мачеху. Я вся дрожала от невыразимого волнения, не понимая, что происходит со мной, но зная, что никогда не сниму этот кулон. Никогда!

— Позвольте, фрау Кёне, — тихо подала голос Жюли. — Все-таки родительская память…

Мачеха раздула ноздри, пустила надменный взгляд из густо подкрашенных ресниц и процедила сквозь зубы:

— Пускай. Желание невесты — закон.

Я всхлипнула и нехотя выпустила кулон. Он закачался, пуская по корсету солнечные зайчики, и волнения постепенно сошло на нет. В довершении наряда мне примерили изящные туфельки, расшитые стразами.

«В таких не побегаешь», — мрачно подумала я и позволила увести себя из дома.

У ворот поджидала голубая карета, убранная искусственными цветами и лентами. В упряжке мотали головами белоснежные кони с аккуратно подстриженными хвостами и расчесанными гривами, так же украшенными лентами. На одну скамеечку сели мачеха и сводный братец, по случаю умытый и расчесавший сальные волосы. На другой примостилась я с Жюли.

— А где же Его Сиятельство? — спросила я.

Якоб осклабился и подмигнул:

— Не терпится поскорее упасть в объятия женишка, мм?

Мне захотелось показать ему средний палец, но жест в этом мире не оценят. Зато мачеха ударила его по плечу перчаткой и сдержанно ответила:

— Его Сиятельство будет ждать у алтаря. Видеть невесту в подвенечном платье до свадьбы плохая примета.

«Да уж не хуже, чем лапать ее под лестницей», — снова подумала про себя.

Кучер залихватски свистнул, хлестнул лошадей кнутом, и карета, покачиваясь и подпрыгивая на брусчатке, выехала со двора.

Отодвинув пальчиком атласную шторку, я с любопытством выглянула в окошко. Поместье с его белыми кирпичными стенами, с башенками, украшенными флюгерами, стремительно убегало назад, напоследок подмигнул голубым глазом дракон, украшающий герб на воротах. Мир, в который я попала, прежде ограничивался стенами моей спальни и садом, но теперь раскинулся во всей полноте. Дорога пролегала через холмы, поросшие виноградниками, разбитые на квадраты пахотных земель. Земля тут была красноватая, богатая железом. По склонам ютились белые крестьянские домики с крышами, выложенными черепицей. У горизонта темнели леса, и солнце, как золотая монета, беспечно катилось по голубому бархату неба.