Испытывая острое чувство вины, он направился было в ризницу, но его остановила добродетельная синьора Гонцити:
— Во что же, дон Тарчизио, превратилось приходское кино! Я тут увидела афишу и глазам своим не поверила. Разумно ли показывать «Сын крестного отца»? Один крестный отец у нас объявился, и дети только им и бредят. Неужто нам еще и фильм такой нужен?
С трудом ему удалось убедить синьору, что актеры Франки и Инграссия — грешники невеликие, да и скрытая насмешка, возможно, погасит восторг мальчишек.
— Ради бога, синьора Гонцити, не надо вводить табу.
Он надеялся выйти быстро, догнать Паломбеллу, притвориться («Да простит меня господь, и притворство для общего блага порой необходимо»), будто случайно на него наткнулся, и разузнать, какая ему понадобилась газета. Ну, а заодно понять, что за новость заинтересовала этого бандита. Но синьора Гонцити все его не отпускала, она вошла за ним в ризницу и стала жаловаться на опасную привязанность мальчишек к этому бандюге.
— Почему, дон Тарчизио, именно к нам его прислали?
— Может, чтобы он смог исправиться, — ответил дон Тарчизио, хотя не испытывал в этом ни малейшей уверенности. Хорошо, если бы так и было, да только выглядит слишком наивно.
Он снял церковное облачение, расстегнул сутану. «Чего она медлит и не уходит — ждет, пока я надену брюки?»
Лишь когда он потянулся к вешалке, где висел темно-серый пиджак, добропорядочная синьора наконец поняла и торопливо распрощалась.
Гнаться за Паломбеллой было уже бесполезно. Однако газеты-то купить все же стоит. В городок, кроме венецианской «Гадзеттино», приходили еще две газеты. Вот он их все и перелистает — может, и поймет путем логических умозаключений, что же в них могло заинтересовать Паломбеллу.
Газетный киоск находился на площади. Дон Тарчизио поспешил туда по платановой аллее, соединявшей церковь, дом священника и молельню с центром городка, где разместились бар, газетный киоск, четыре магазина, аптека и чуть подальше — муниципалитет с отделением карабинеров. Эта аллея была гордостью городка. Сейчас могучие, ветвистые деревья стояли почти голыми, лишь на нескольких деревьях уцелели пожелтевшие, сухие листья, но летом это был продуваемый ветром густой зеленый свод.
Внезапно дон Тарчизио умерил шаг и дальше пошел уже неторопливо, словно на прогулке, пока не добрался до скамьи, на которой в одиночестве сидел Джузеппе Паломбелла.
Если он и заметил издали дона Тарчизио, то вида не подал. С интересом читал маленькую книжицу, не обращая внимания на холод, сразу после мессы загнавший прихожан в дома. Из кармана у него торчала газета.
— Добрый день, синьор Паломбелла! — Голос священника звучал приветливо. Слишком даже приветливо. — Не холодно ли вам сидеть тут и читать?
Барон взглянул на дона Тарчизио и вдруг продекламировал:
— Tibi gratulor, mihi gaudeo; te amo, tua tueor…
Он улыбнулся, увидев, как сильно удивился священник, и спросил:
— Не знаете, откуда эта цитата?
— Поздравляю тебя и радуюсь вместе с тобой; я люблю тебя и забочусь о тебе, — машинально перевел дон Тарчизио, но откуда цитата, так и не вспомнил.
— Это записка, которую 15 марта 44 года до рождества Христова Цицерон послал Базило, одному из заговорщиков, которые именно в тот день напали на Юлия Цезаря и убили его. Всего несколько слов, падре, но каких сильных! Это была историческая записка. Знаете, Цицерон — мой любимый автор.
От изумления дон Тарчизио даже забыл о цели своей «атаки».
— Цицерон? — пролепетал он.
Паломбелла снова одарил его улыбкой и легонько стукнул ладонью по скамье, приглашая сесть рядом, что дон Тарчизио и сделал послушно.
— Хочу открыть вам один секрет, падре, — пояснил Паломбелла. — В детстве меня отдали в духовную семинарию. — И он снова насладился непритворным изумлением дона Тарчизио.
— Но там мне не понравилось, — добавил Паломбелла.
— Лишь латинский язык я учил охотно. Но не язык отцов церкви, а — Цезаря[57], Цицерона… ну еще Горация, Плавта[58]… Совсем другой жанр, как видите.
Да, языческие писания, подумал дон Тарчизио, невольно восхищаясь тем, что этот бандит способен оценить афористичность и весомость «Записок», красоту стиля Цицерона, драматичность и пародийный талант Плавта. Он совсем забыл о газете, но о ней напомнил ему сам Паломбелла.
— Попросив вас составить мне компанию, я, наверно, отвлек вас от важных дел?
Значит, Паломбелла видел, как он несся к площади! Только неискоренимая привычка говорить правду уберегла дона Тарчизио от полной лжи.
— Я шел купить газету, — признался он. Но тут же с умыслом добавил: — Торопиться было незачем, да вот холод подгонял.
Он поежился — здесь и в самом деле было холодно.
— Не хотите ли взглянуть на мою? — Барон вынул из кармана пиджака «Гадзеттино» и протянул ее священнику. А потом краем глаза проследил, как тот развернул сложенную вчетверо газету и стал читать кричащие заголовки статей. «Коммунистический лидер советуется со светскими кругами перед встречей с руководителями демохристиан», «Правительство обещает: будут приняты срочные меры для лучшей охраны тюрем», «Побег одиннадцати заключенных из тюрьмы в Порто-Адзурро».
— Похоже, журналистов этот факт позабавил, — осуждающе произнес дон Тарчизио.
— Почему вдруг?
— Потому что сразу за обещаниями правительства они поместили статью о побеге преступников.
— Факты против обещаний, это святая правда, падре. Увы, стороны поменялись ролями. Правительство должно не обещать, а действовать!
Дон Тарчизио помрачнел. Это он-то обвиняет правительство в бездействии! Это он-то, который всю свою жизнь пользовался несовершенством законов и беспомощностью юстиции для своих гнусных целей! Ведь это он, Паломбелла, заставлял честных граждан платить за дорогостоящие и бесполезные процессы. Иначе ему самому не пришлось бы мучиться, сидя на скамье рядом с этим бандитом и беседуя с ним о Цицероне. Он снова склонился над газетой. «Грандиозное ограбление Нумизматического музея в Неаполе. Вчера вечером похищены бесценные древние монеты. Единственные экземпляры монет доримской и римской эпохи пропали только потому, что не хватает денег для надежной охраны музея. Один из сторожей убит».
— Там, наверно, были монеты и с изображением вашего Цицерона! — мрачно пошутил дон Тарчизио и перевернул страницу — может, сведения о мафии напечатаны хоть здесь, ведь «независимые» преступники постепенно оттесняют мафию на второй план. И в самом деле, тут он нашел продолжение статьи о бежавших из тюрьмы в Порто-Адзурро, среди которых был и Кончетто Луонго, адъютант покойного босса калабрийской мафии. Может, этот «джентльмен» — друг сидящего рядом синьора Паломбеллы и хотел сообщить ему, что он на воле? И такое не исключено! Когда Пинин придет на исповедь, можно будет (нет, нет, не во время отпущения грехов, а потом) под благовидным предлогом выведать, зачем он с такой поспешностью вручил газету Паломбелле.
Увы, Пинин на исповедь не пришел — этот проклятый мафиозо окончательно сбил его с пути истинного!
Только вернувшись домой и закрыв дверь за назойливой вдовой Косма, Барон снова вынул газету и стал ее внимательно перечитывать.
Чрезмерное рвение ребятишек грозило пробудить опасные мысли в голове дона Тарчизио. Когда старуха Гарольфи, продавщица в киоске, крайне нелюбезно ответила, что газеты еще не прибыли, Пинин, вертевшийся неподалеку, загорелся желанием доказать свою ловкость и беспредельную преданность ему, Паломбелле. Он дождался-таки почтового фургончика из Виченцы и доставил газету прямо «в руки».
Это по вине Пинина ему пришлось добрых четверть часа сидеть и мерзнуть на скамье, дожидаясь дона Тарчизио. К счастью, во время самой мессы он, Паломбелла, малость повеселился. Притворялся, будто внимательно слушает проповедь, а сам незаметно следил за священником, который мучился догадками, быстро, впрочем, разгаданными самим Паломбеллой, столь удачно, что он с трудом сдержал торжествующую ухмылку, когда увидел, как дон Тарчизио перешел с галопа на рысь, а потом остановился и с вымученной любезностью поздоровался с ним. Хорошо еще, что он прихватил с собой в церковь книгу Цицерона!