Засевший в кустах, он не увидел, как ехидно усмехнулся Паломбелла.

— Все сведения собрали?

Дон Джузеппе кивнул головой.

— Тогда передайте ваши записи мне, и…

— Нет у меня никаких записей, — прервал его Барон. — Все, что я сообщу, запомните и держите в голове.

«Вот болваны эти молодчики с Севера, — сердито подумал он. — Если б я имел дурацкую привычку делать записи, то сейчас отбывал бы пожизненное заключение. Да притом в отменной компании».

— Готовы? — спросил он.

Барон выдернул из воды удилище, притворился, будто ищет в банке наживку и повернулся к Коллорини. А тот сидел в кустах ежевики, и лицо его пересекала свежая глубокая царапина.

— Ваши сведения, Коллорини, оказались точными. Сторожей два, они кончают дежурство в семь вечера, закрывают музей и включают сигнализацию. После чего вся охрана заключается в том, что каждые восемьдесят-девяносто минут музей обходит патрульный. С десяти вечера и до семи утра. Таким образом, сохранность музея фактически обеспечивает сигнальная система. Сегодня вторник, в субботу, когда сторожа уйдут, сигнальную систему не включат. Но вы спуститесь в полуподвал дворца и сломаете сигнальное устройство, чтобы создалось впечатление, будто это дело рук грабителей. Иначе обвинение падет на самих сторожей. — Он пристально поглядел в кусты и добавил: — Один из них — мой друг. — Поцарапанная щека качнулась вниз и вверх. — Вы займетесь этим, как я понял, вдвоем. — И опять щека качнулась вниз и вверх. — Так вот, в момент закрытия музея вы там останетесь. Посетителей в музее бывает очень мало. В четвертом зале, слева от центрального коридора, стоят высокие, в рост человека, витрины. Две из них будут отодвинуты от стены сантиметров на тридцать. Надеюсь, что ваш компаньон не очень толстый. Можете начать свою работу, как только музей закроется. Витрины из небьющегося стекла с замками.

— В замках я разбираюсь! — прервал его Коллорини.

— Отлично. Постарайтесь все закончить самое позднее без четверти девять. Уйдете через служебный вход, ведущий в переулок. Там вас будет ждать «джардинетта» кремового цвета.

— «Джардинетта»? — удивился Коллорини.

— Любая другая машина привлекла бы к себе внимание. Этот древний «фиат» уже давно привозит и увозит рабочих в комбинезонах, которые ремонтируют желоба дворца. Работы начались по моей просьбе, но есть соответствующее официальное разрешение. В субботу вы тоже наденете комбинезоны, а монеты засунете в обрубки труб, заранее спрятанные в полуподвале. Спокойно выйдете в переулок с трубами на плечах и засунете их в машину. Доверьтесь во всем шоферу, тайник уже есть.

Барон притворился, будто копается в банке с наживкой, а сам незаметно наблюдал за хмурым лицом Коллорини. Стефано Коллорини, человеку энергичному, вовсе не нравилось, что он низведен до роли простого исполнителя чужих задумок. Наверняка у него имелся свой план, и было бы более дипломатичным выслушать сначала Коллорини, и затем убедить его отказаться от своей идеи. Но речной обрыв был неподходящим местом для обмена мнениями, да и времени на это не оставалось.

Как бы подтверждая, что чужая подсказка его бесит, Коллорини из кустов ежевики задал ехидный вопрос.

— Ага, значит, мы спокойно выйдем из музея с трубами на плечах в девять вечера? Не кажется ли вам, что для окончания ремонтных работ время довольно странное?

А этот Коллорини молодец! Неуступчивый, но совсем неглупый.

— Все справедливо, — спокойно согласился дон Джузеппе, чтобы не выдать своей радости — ведь на это возражение у него уже был ответ.

— Все справедливо, я об этом тоже подумал. И потому попросил разрешения продлить работы до позднего вечера из-за срочности ремонта. Еще есть вопросы?

Из кустов донеслось глухое покашливание.

— Последний, синьор Паломбелла. Лаурета сказала, что вы требуете большего вознаграждения, чем мы прежде договорились… В виде старинных монет, — уточнил он, разглядывая из зарослей ежевики непроницаемое лицо Барона.

— Речь идет не о дополнительном вознаграждении, — уточнил дон Джузеппе. — Просто мне нужно пять сестерций, за которые я готов заплатить. Они хранятся в первой витрине первого зала, и ошибка исключена. Это серебряные римские монеты. На лицевой стороне изображена голова юноши, а на оборотной — квадрига с надписью «Рим».

Коллорини с треском протиснулся сквозь кусты ежевики поближе.

— Послушайте! — Он явно испытывал смущение и злился, что его испытывает. — Я в старинных монетах не разбираюсь. Но если это ценные монеты, то придется мне сначала получить согласие моего клиента. Вы тоже коллекционер?

Барон погасил легкую улыбку.

— Коллекционер-любитель.

— Не лучше ли попросить эти монеты у моего канадца? — подсказал Коллорини. — Мне бы не хотелось с ним спорить. Он знает монеты музея все до единой.

— Мне нужны именно сестерции, и сразу же. Ручаюсь вам, что ваш клиент не станет возражать — монеты большой ценности не представляют, они и двести тысяч лир вряд ли стоят.

— Да, но, — промямлил Коллорини. Ни черта тут не поймешь. С этими мафиози, чванливыми, обожающими таинственность, надо иметь превеликое терпение. Ему надоело пререкаться с Бароном, шипы впивались в тело, и он наконец решился.

— Ладно. Вы получите эти пять монет.

— Дать их вы должны не мне. Вы должны…

Паломбелла положил удочку на обрыв, подошел к кусту ежевики, встал рядом, широко расставив ноги, и расстегнул прореху.

— Не бойтесь, вас я не орошу! — заверил он со смешком. — Это всего лишь отвлекающий маневр! — И приблизив свое лицо к лицу взбешенного Коллорини, внес последние уточнения.

— Так встретим же светлое Воскресенье с чистым сердцем и с очистившейся от грехов душой. Встретим же и мы, как встречает Церковь, чудесный день рождения Христа, праздник, который…

Дон Тарчизио с амвона повторял как заклинание слова проповеди, пытаясь одновременно понять, что происходит с некоторыми прихожанами.

Ноябрь подходил к концу. Спокойное течение воскресной мессы, увы, уже нарушалось отчаянным чиханьем в одном углу и гулким сморканием в другом. Стоявшая у правового нефа Энрикетта Манци чихала так громко, что дон Тарчизио невольно оторвал взгляд от листков с пометками, лежавших на пюпитре. И окончательно потерял нить проповеди.

Чуть позади Энрикетты, на своем обычном месте возле колонны стоял Джузеппе Паломбелла. И в этом не было ничего необычного — он всегда стоял тут на утренней мессе. А вот то, что Пинин, словно лыжник в слаломе, лавировал между верующими, держа в руках газету, было вещью необычной. Как оказалось, он протискивался к этому мафиозо. Тронул Паломбеллу за локоть, чтобы привлечь его внимание. Встал на цыпочки и, сунув ему газету, что-то зашептал ему на ухо.

…Праздник, в котором мы все должны принять участие, ведь это праздник всех христиан, всех верующих христиан, — проповедовал дон Тарчизио, в полнейшем смятении беспрестанно повторяясь. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что же это за газета. Но поднадзорный, мельком взглянув на первую страницу, сложил газету вчетверо, сунул ее в карман пиджака и снова все свое внимание сосредоточил на доне Тарчизио, словно его сбивчивая проповедь была крайне поучительной. Хоть дон Тарчизио всячески боролся с отчаянным любопытством, он не оставил попыток осмыслить, что происходит.

На пояснения Пинина рассчитывать не приходилось. Мальчонка буквально обожал этого мафиозо и ради него готов, как некогда святой Варфоломей, содрать с себя кожу, но не открыть, какое ему дали тайное поручение. Вообще все, что связано с Паломбеллой, мальчишки городка воспринимают как таинственное, сокровенное, волнующее. Что означает эта поспешность с газетой? Обычно в воскресенье газеты прибывали в Фиа поздно. Сам Паломбелла попросил мальчишку принести ему поскорее газету или же кто-то дал ее Пинину, чтобы тот бегом доставил ее ссыльному? А что его в газете так заинтересовало? И почему такое нетерпение?

Слова «месса окончена» в этот раз доставили дону Тарчизио то же облегчение, что приносили мальчишкам, только и ждавшим момента, чтобы выскочить из церкви и продолжить игру на площади.