— Это правда? — спросил отец Гиндербах.

Я не ответил.

Конечно, это была правда — это и много чего ещё. Мама с трудом могла представить в мыслях картину, как я сижу на коленях отца Майкла, не говоря уже обо всех других вещах, что мы сделали.

— Это не важно, — сказал я.

— А я думаю, что важно, — ответил Гиндербах. — Если это правда, мне очень жаль. Ни один священнослужитель не должен никогда причинять вред ребёнку.

— Вилли преувеличивает, — сказала мама. — Он всегда преувеличивает. Он писатель. Что еще от него можно ожидать?

— Я часто обнаруживаю как раз противоположное, — парировал Гиндербах. — Дети не преувеличивают о таких вещах. Я подозреваю, что за этим таится больше, чем говорит Вилли.

Они оба посмотрели на меня, мама кипела от злости, из её ушей только так валил пар, потому что я опозорил её перед её приходским священником, но отец Гиндербах смотрел на меня открытым, чутким взглядом, будто полностью понимал.

Я почувствовал, как в моей груди поднимается неконтролируемое желание плакать, но я не хотел лить слезы. Это было глупо. Всё это произошло так много лет назад, и у меня было ещё так много вещей для переживания, но вдруг, в этот момент, думая об отце Майкле — о том, которого я любил, которым восхищался, в которого влюбился, который заполнил пустоту в моей душе, оставленную папиной смертью, на которого я хотел быть похожим и которого уважал, но который убедил меня, что нормально раздеваться и “играть в игры” с ним, “сидеть на его пенисе и учиться быть мужчиной” — вдруг, в этот момент, всё это вылезло на поверхность очень болезненно, неловко, и я расплакался.

— Папочка! — недовольно воскликнул Ной, хлопая меня по груди, пытаясь привлечь моё внимание. — Хуууух! Папочка?

Каждый раз, когда Ной стучал по моей груди, её пронзала резкая боль.

— Вилли, в чём дело? — спросила мама спустя долгую минуту, вдруг забеспокоившись. — Ты знаешь, что не должен плакать. Ты просто расстроен из-за деда. Как и все мы, милый.

— Почему ты никогда не можешь меня выслушать, мама? — спросил я, чувствуя себя несчастным и злым. — Я знаю, что случилось, потому что я был там. Но тебя там не было, и ты не слушала, когда после я пытался тебе рассказать, так что не стой сейчас на месте и не говори, что этого никогда не было. Откуда тебе, чёрт возьми, знать?

— Но…

— Папочка!

— Если бы кто-нибудь когда-нибудь сделал такое с Ноем, я бы выследил этого ублюдка и вышиб его чёртовы мозги. А ты просто стоишь и говоришь, что этого никогда не было, потому что ты не хочешь знать. Что ж, хорошо тебе! Каждый раз, когда я говорю правду, ты говоришь мне, какой я ужасный. Почему ты не можешь хоть раз в жизни выслушать меня?

— Хууууух! — недовольно простонал Ной.

Мама смотрела на меня так, будто я только что дал ей пощёчину. Её губы двигались, словно она собиралась выдать отборную реплику, но она ничего не сказала.

— Вилли, — наконец произнесла она, дрожащим, неуверенным голосом, — священник не станет… Священник, Вилли! Священник не станет… он не станет делать нечто подобное с ребёнком. Он просто не мог.

— Но что, если мог? — спросил я.

— Как он мог? Ты мне это скажи. Как мог человек, посвящённый Богу, делать такие вещи, как… это… с ребёнком? Даже говорить о таких вещах стыдно! Священники и монахини преданы Богу. Они не идеальны. Я это знаю. Но они не кучка извращенцев, не такие, какими ты их выставляешь. Я отказываюсь верить…

— Миссис Кантрелл, вы будете удивлены, узнав, что делали некоторые священники, — мягко произнёс отец Гиндербах. — Удивлены и очень недовольны. Как и многие из нас, включая Отца Небесного.

— У Вилли всегда было очень богатое воображение. Даже когда он был ребёнком…

— Миссис Кантрелл, со всем уважением, есть времена, когда нам нужно слушать. Когда нам нужно услышать, что говорят.

— Но вы предполагаете…

— Да, — признался Гиндербах. — Я предполагаю, что Вилли говорит правду. Может быть, нам следует просто подумать над этим некоторое время. Подумайте об этом. Дайте этому улечься. Посмотрите, что выйдет.

— Но я знала отца Майкла, — сказала она. — Он бы никогда…

— Как хорошо вы его знали, миссис Кантрелл? Вы жили с ним? Были его домработницей? Вы проводили с ним много времени?

— Ну, нет.

— Вы обедали с ним?

— Ну…

— Вы общались с ним? Вы видели его на званых обедах или других мероприятиях?

Мама замолчала.

— Думаю, я пойду, — тихим голосом произнесла Тина.

— Нет, — сказал я. — Я не хотел тебя смущать.

— У вас, ребят, сейчас куча дел, — ответила она.

— Не уходи, — сказал я. — Ты собиралась помочь отцу с этой его… штукой.

— Ты уверен?

— Конечно, я уверен.

— Я ничего не понимаю, — с потрясённым видом сказала мама. Она подошла к стулу и присела. — Я просто не понимаю.

— Почему бы нам не приступить к помазанию? — предложил отец Гиндербах. — Почему бы нам не выразить всё это Богу в мольбе? Миссис Кантрелл?

— Я знаю, Вилли не врёт, но…

— Всё хорошо, миссис Кантрелл, — сказал Гиндербах. — Почему бы нам не помолиться об этом?

— Наверное, я просто посижу здесь, — тихо ответила она. — Я как-то не очень хорошо себя чувствую.

Глава 38

Спасение Коржика-Моржика

— Вот и приехали, — тихо произнёс Джексон, заезжая на подъездную дорожку маминого дома на следующее утро после того, как меня выписали из больницы.

Я уставился на мамин дом в изумлённой тишине.

Что за чёртово месиво.

Мама помогла мне выйти из «Джипа», я осмотрелся, и не прошло много времени, прежде чем я разразился слезами. Ной обхватил рукой мою талию и обнял меня, расстроенный, что расстроился я, и расплакался сам, потому что плакал я.

Плакать было плохой идеей, но я ничего не мог поделать. От этого у меня болело лицо. Резкие, колющие боли наполнили затылок. Никто не был в этом виноват, кроме меня самого, потому что я настоял на том, чтобы приехать посмотреть на мамин дом.

— Полегче, — сказал Джексон. — Дыши через рот.

Я открыл рот и захватил воздуха, пытаясь сдержаться. Это помогло отчасти облегчить боль, но, чёрт возьми.

Не знаю, чего я ожидал, но точно не этого. Сам дом не был так уж плох. Фасад обвалился, и большую часть крыши оторвало и разбросало. Скорее всего, её должно было сорвать. Двор был забросан досками, обломками, кусочками распушенных проводов и большинством содержимого маминого чердака: старой одеждой, бумагами, книгами, картинами и фотоальбомами, тарелками, рождественскими украшениями, ужасным пасхальным кроликом в натуральную величину, которого мама ставила во дворе во время Пасхи.

Всё это разнесло и разбросало по двору. Большой дуб слева от дома был вырван с корнем и теперь стоял покосившись. Большая часть травы и все мамины цветы и кустарники пропали, придавая земле выжженный вид. И стояла странная тишина, как если бы вдруг исчез весь животный мир на расстоянии двух километров вокруг. Никаких жуков. Никаких клещей, комаров, бабочек. Никаких птиц, кроликов, белок. Мамин золотистый ретривер, Бамблби, исчез — никто не знал, что с ней стало, или где она могла приземлиться после того, как её забрал торнадо.

Всё ухудшалось из-за чистого утреннего воздуха и потрясающего голубого неба над головой. Будто небо не было наполнено смертоносным напряжением не так уж давно.

Но не это вызывало у меня слёзы, а скорее вид того, как много людей на мамином переднем дворе помогали убираться. Друзья, соседи, знакомые, рабочая бригада округа и, казалось, каждая без исключения душа из церкви Святого Франциска, как и большая часть прихожан церкви Первого Баптиста, куда ходили Билл и Шелли.

— Мой бедный дом, — с грустью произнесла мама. — Не знаю, что я буду делать.

— Всё будет хорошо, миссис Кантрелл, — сказал Джексон.

— Не похоже, что всё хорошо, — жаловалась она. — Иисус, Мария и все святые! Я не должна жаловаться. Дом Худов полностью разрушен. Слава Богу, их не было дома. Дженис сказала, они были на барбекю в церкви. А эти бедные Мендоза…