Я услышал их шаги по коридору, когда они свернули за угол и появились в моём проходе.

— Папочка! — воскликнул Ной, когда увидел меня.

Он остановился как вкопанный.

Иди сюда, милый, — прожестикулировал я, что было неудобно с гипсом на руке.

Но он просто стоял на месте, глядя на меня, будто пытался решить, настоящий ли я. Билл и мама стояли за ним, Билл был готов схватить его, если он начнёт устраивать сцену.

Пожалуйста? — прожестикулировал я. — Папочка хочет тебя обнять…

Он медленно прошёл вперёд, остановился примерно в двух шагах и вытянул руку, чтобы коснуться моей груди. Затем он дотронулся до моего гипса, его пальцы двигались очень мягко и нерешительно. Его глаза наполнились слезами. Я обвил здоровой рукой его плечи и притянул сына ближе. Его тело замерло от страха. В конце концов, он осторожно положил голову мне на грудь и позволил себя обнять, тихо всхлипывая. Я поцеловал его в макушку, погладил по волосам. Несколько раз из глубины его горла вырвались вопли, что прозвучало как громкое гудение.

— Всё хорошо, милый, — сказал я, пока мама и Билл наблюдали.

— Хмммммм…

— Тише, малыш.

— Хмммм…

Через пару минут он отстранился и вытер глаза, его взгляд опустился, будто он не мог спокойно смотреть на меня. Положив палец под его подбородок, я поднял его лицо.

Прости, что напугал тебя, — прожестикулировал я.

Не делай так больше, большой тупица!

Не буду, — пообещал я, улыбаясь ему.

Я не ненавижу тебя.

Я знаю, милый.

Прости, что сказал так, папочка.

Не переживай об этом.

Я не ненавижу тебя.

Я знаю.

Я никогда не возненавижу тебя.

Всё хорошо, милый. Мне нужно прилечь. Ты мне поможешь?

Он кивнул.

Глава 37

Что сделал отец Майкл

— Посмотри на себя, кузен Вилли! — сказала как обычно полная бурлящей энергии Тина Саммеролл, проскользнув в мою палату позже в тот день. — Ты выглядишь так, будто кто-то вышиб из тебя жизненный свет! Шелли говорила мне не приходить и не беспокоить тебя, но ты же знаешь, как внимательно я слушаю Шелли! Если бы! Как ты, кузен Вилли?

— Всё ещё жив, — ответил я.

Она искренне рассмеялась, потому что разочаровалась бы, скажи я что-то другое, ведь я всегда говорил ей только это.

Тина Саммеролл была сестрой Шелли и, несомненно, белой вороной в семье. Она отбросила свои баптистские корни и приняла свою внутреннюю ведунью, сильно увлёкшись викканством, друидизмом, картами таро и медицинскими картами, хотя и притворялась, что глупость астрологии ей чужда. Природа ее одарила щедро, поэтому в мыслях всплывали такие слова, как “пышность” и “женские формы”. Вынырнув из готического периода, теперь она предпочитала красные, блондинистые и розовые пряди в своих длинных, тонких волосах. Чёрные футболки и джинсы недавно уступили место лёгким разноцветным сарафанам и сандалиям. Она была богиней земли. Хотя мой брат Билл отзывался о ней в довольно дурном тоне, как об “этой новомодной болотной твари”.

Мы не были настоящими кузенами, но называли так друг друга, потому что казалось правильным, что мы должны ими быть.

— Я так сожалею о твоём деде, — сказала она. — Где твой ребёнок?

— Думаю, он в кафетерии с мамой.

— Я работаю над кое-чем, что поможет ему пройти через это. И будь уверен, для малышей это тяжело, им нужно особое внимание. Но ты это знаешь.

«Действительно, я знал».

— Я зажигаю для него свечу желания. Я выбрала красный цвет, потому что он пылкий паренёк, прямо как его папа. Эта свеча горит тридцать шесть часов. Это должно сработать, или, по крайней мере, помочь ему преодолеть сложности. Кстати, ты был в новостях.

— Да?

— О да! В газете даже упомянули “Крэкового малыша”. “Автора округа Юнион вытащили из развалин”. Или какая-то такая чепуха. И там был дом твоей мамы. Они показали фотографию твоего деда. Сказали, что он был на войне и всё такое. Они показали кучу снимков урона от торнадо. Ну, знаешь, все как обычно. Я поставила свечку и за него тоже, кстати говоря — твой дед был старой душой, и ему, наверное, не нужна помощь от кого-то вроде меня, но всё равно, лучше делать всё, что можешь, чтобы помочь. Бьюсь об заклад, они с Богиней сейчас хорошенько смеются.

Мама и Ной вернулись, а вскоре следом пришёл отец Гиндербах.

Все познакомились.

— Значит, вы священник, о котором всегда говорит Вилли, да? — спросила Тина, открыто глядя на него.

— Если нет, у меня будут неприятности из-за того, что я надел колоратку, — легко ответил он.

— Я как раз говорила Вилли, что поставила свечку на тридцать шесть часов для Ноя.

— Очень хорошо, — ответил Гиндербах.

— Богиня не нуждается в напоминаниях о наших нуждах, но это не повредит, — добавила она.

— Нет, не повредит, — согласился Гиндербах. — И я уверен, что Ною может понадобиться вся помощь Богини, которую он может получить.

— Вы должны простить Тину, — сказала мама с выражением дискомфорта на лице.

— Почему? — спросил я. «Я знал, почему. Меня обижало, что мама чувствовала необходимость поднимать эту тему».

— Ну, она…

Слова умерли на губах мамы. Она не одна из нас, отец. Она немного странная. Она поклоняется “Богине”. У неё на крыльце сад трав. Она делает свои собственные свечи. Она…

— Я — язычница, отец, — объявила Тина.

— Разве не все мы такие? — спросил Гиндербах. — И мы вместе. Раз ты здесь, возможно, ты бы хотела помочь мне с помазанием Вилли?

— Конечно, — улыбаясь ответила она с энтузиазмом.

— Я не умираю, — отметил я.

— Не глупи, — сказала мама.

— Я думал, помазание делают людям, только если не боятся, что они умрут, — сказал я.

— Нам нравится помазывать больных, — ответил Гиндербах. — Возносить их в молитве. Мне нравится считать, что Бог ответственен за всё, и ничего, что я делаю, не изменит его мнения. Но я думаю, что людям помогает осознание, что за них молятся. Если ты предпочтёшь, чтобы мы этого не делали…

— Всё нормально, — сказал я.

— Конечно, нормально, идиот, — сказала мама. — Простите мой нрав, отец. Вилли иногда так меня заводит, что я не знаю, что говорю.

— Я слышал, что дети на вас так влияют, — сказал он.

— Я бы хотела, чтобы вы немного вразумили его. Он никогда не слушает ни слова, что я говорю, но он послушает вас, отец. Он обычно не обращается к каким нашим священникам, но вы ему нравитесь, а я не могу вспомнить, когда последний раз ему нравился кто-то из наших священников.

— То, что отец Майкл приставал ко мне в шестом классе, вроде как разрушило для меня этот ритуал, — признался я.

— Это было недоразумение! — огрызнулась мама.

— Ну конечно, — ответил я. — И когда он велел мне раздеться и сидеть у него на коленях, сложилось недоразумение, но его это не остановило.

— Этого никогда не было! — со злостью парировала она. — Зачем тебе так меня позорить? Иисус, Мария и Иосиф!

— Если ты собираешься поливать меня грязью перед священником, по крайней мере, он должен услышать всю историю.

— Я сама говорила с отцом Майклом…

— И он сказал тебе, что такого никогда не было. Да, мама, я слушал эту историю снова и снова. Этого никогда не было. Я понял! Ты как заезженная пластинка.

Внезапно осознав, что мы швыряемся грязным бельём перед знакомыми, я захлопнул варежку. Оно само выскочило, но до этого довела меня мама. Она жаловалась, как я провоцирую её, но я учился у лучших.

Что случилось? — прожестикулировал Ной хмурясь.

Ничего, — прожестикулировал я в ответ.

Почему ты злишься?

Я не злюсь.

Ты выглядишь злым.

Я просто… расстроен.

Ной стоял у изголовья кровати, хмурясь на меня в своей диктаторской, властной манере. Он взял меня за здоровую руку, взгляд его глаз обвинял меня в сокрытии секретов и правды.

— Прошу прощения, — произнёс я, бросая взгляд на Тину и отца Гиндербаха. — Не слушайте нас.