— Вдвоем на одного? — рассвирепел Варлаам и наотмашь бацнул Наума. От ловкого и сильного удара правая рука Наума повисла плетью Наум попятился. На его место встал Андрон, более здоровый, но менее искусный в драке. Удар Варлаама пришелся ему в подбородок, и Андрон, как сноп, повалился в снег.

— Ай да Варлаам Кононыч! — крикнул кто-то из толпы. — Поделом ему, толстопузому!

И вскоре по Поперечному порядку из уст в уста полетела весть:

— Варлаам Валдаев пятит низовских!

Слух об этом долетел до старосты Вавилы Мазылева. Налетел он на старосельцев с новосельцами, как ураган. Одним ударом повалил Ивана Шитова.

Попятились старосельцы с новосельцами, но ненадолго; через несколько минут снова начали одолевать низовцев. Когда Гурьян с Аксиньей возвращались из гостей, кулачный бой был в разгаре. У Гурьяна зачесались руки, и он вырвался от Аксиньи. На чью сторону встать? Видя, что бьют его друзей из Низовки, решил заступиться за слабых.

Вскоре низовцы, приободрившись, пошли в наступление.

— На своих попер Гурька!

— Низовскому тестю помогает!

Лишь к вечеру утихла драка. Начали подбирать раненых. На руках внесли к Нужаевым Варлаама. Не успели перенести через порог, он похвалился снохе:

— Поколотили низовцев!

— А тебя-то кто изувечил?

— Эка беда! Недаром говорится: дураков и в церкви бьют.

— Как же ты дался-то? — спросила Марфа.

— Смерть свою приблизил, стало быть. Уж больно тяжко белый свет коптить, Марфуша.

— Непутевое мелешь. Господь поправит.

— Умирать пора… Истинно помру я завтра. Перед смертью говорю: нет на мне греха с Аксиньей, не было…

Весь следующий день Валдаев-старший лежал навзничь и тяжело дышал, сгонял своего любимца — большого черного кота — с высоко вздымающегося живота.

— Не до тебя, не замай…

Матрена ходила топить баню: в чистый понедельник моются все поголовно, и, вернувшись домой, первой заметила, что кот лежит на животе Варлаама безмятежно и неподвижно. Шепнула свекрови, чтоб поглядела, жив ли Варлаам, и Марфа, согнав кота, трижды перекрестилась на образа:

— Свекор-батюшка скончался. Царство ему небесное.

Когда деда Варлаама провожали на кладбище, мимо на тройке, запряженной в расписные сани, медленно проехал Андрон Алякин. Он подрядился отвезти в Митрополье художников, окончивших расписывать церковь. Поравнявшись с гробом, Шерлов и Иревлин встали и сняли шапки, а Андрон перекрестился и проговорил:

— С покойником встретились — по приметам добрый путь.

Зима вошла в раж — стояли лютые холода, с утра до вечера, свистя и извиваясь, ползли по Алову снежные змеи. Через неделю мороз немного сдал, а ветер чуточку поутих. Повалил густой, словно белый кружевной занавес, снег.

Поздним вечером Платон Нужаев услышал сквозь завыванье ветра приглушенное:

— По-мо-ги-ии-те-ее!

Бросил мужик под лавку недоплетенный лапоть.

— Кого-то черти носят в этакую непогодь. Может, пособить надоть…

— Сам, гляди, не заплутайся, — предупредила сына Марфа.

Но все обошлось, и через час Платон уже привел заблудившихся, до головы облепленных снегом, — старуху лет семидесяти, сморщенное лицо которой походило на вялую весеннюю картошку, и молодую женщину; у той и у другой спутницы на руках по ребенку. Как только они не замерзли!

— Здравствуйте, — сказала старая, перекрестившись, и кивнула спутнице: — Садись, несчастная! — Но по имени ее не назвала. — Слава богу, спас добрый человек!

Отогревшись, старуха затеяла с Платоном разговор. После каждой фразы она похрустывала суставами пальцев, чем немало позабавила Василису. Рассказывала, как выехали они из Зарецкого, а ямщик был подвыпивши, повез не той дорогой, заплутались, потом ямщик заявил, что пойдет поищет дорогу, ушел да и сгинул, — видно, сам заплутался, и тогда они слезли и пошли пешком, потому что лошадь не слушалась их, теперь, наверное, ямщик уже нашел свою лошадь и с ног сбился — ищет их, а может, и не ищет…

— Как звать-то тебя, спаситель?

— Платон.

— Поговорим давай с глазу на глаз. В сени-ка выйдем.

Вскоре вернулись — у обоих довольные лица. Платон потрепал за плечи отца, лежавшего на печи со свойственной тугоухим безмятежностью, и поманил его во двор. Через короткое время они внесли в избу большой короб с душистым сеном.

Старуха положила в него детей. Матрена умильно склонилась над ними и спросила старуху:

— Сами-то откуда будете?

— Мы дальние, касатка.

— А звать-то как?

— Петровной.

Старуха пытливо вглядывалась в собеседницу и по привычке хрустела суставами пальцев.

К утру пурга утихла, и Тимофей согласился отвезти заблудившихся, куда те попросят.

— А дети?.. — заикнулась было Василиса, когда увидала собиравшихся в дорогу незнакомых, по-барски одетых женщин, но Платон так строго поглядел на нее, что она больше ни о чем не спрашивала.

На дворе было так тихо, что слышался скрип калитки в дальнем конце улицы.

Возвратившись в избу, Платон только и проговорил:

— Уехали.

Помолчали. Наконец, убирая со стола, Матрена внешне безучастно спросила:

— Надолго ли барчат нам оставили?

— Кто знает… Красненькую в месяц обещали присылать за пригляд да уход. Наперед дали… Вот они, денежки!

— Дети-то чьи же?

— Знамо, не старухины. Близнецы. Вениамин и Виктор. У Вени-то под мышкой родинка… Так старуха сказала.

— А зачем нам про родинку знать?

— Чтоб не перепутать. Похожи друг на дружку. Гляди, и узел оставили. Ну-ка, что в нем? — Платон развязал узел, лежавший на лавке. — Ну!.. Рубашонки-распашонки… Приданое, значит. Можа, с ним счастье вошло к нам в дом.

— Молодая-то всю ночь проплакала, — заметила Василиса. — Барыня… Не нам чета, а вот, поди, детей оставила…

ГИБЕЛЬ АНИСЬИ

Обстоятельно обзаводился Роман хозяйством: купил у знакомых кобылу, потом — корову, четыре овцы, две дюжины кур. Не пропускал ни одного базара в Зарецком. Теперь сам себе голова!

Сегодня по дороге на ветряную мельницу он зашел в лавку Мокея Пелевина, купил пол-осьмушки заусайловского табаку, четыре конфеты в разноцветных обертках и кусочек кремня для кресала. Хотел что-то сказать лавочнику, но махнул рукой и вышел.

На окраине Алова, в широком проулке, встретил мельничиху Ульяну Барякину. На поклон Романа она высвободила из-под черной шали маленький ротик.

— Здравствуй, Роман. На нашу мельницу?

— Ну.

— Помольщиков полным-полно. Быстрей иди, если в хвосте не хочешь торчать.

Но Роман не спешил. Спросил, как поживает Елисей, муж Ульяны, хорошо ли идут у него дела на мельнице. И как бы между прочим напомнил, что когда-то встречались они с Ульяной в лесочке…

Улыбка тронула ее губки, похожие на спелую вишню-двойчатку.

— Вай, сколько лет с тех пор! Я уж первого мужика схоронила, за вторым хожу, да и ты жену нашел — куда меня краше.

— Не я нашел. — смутился Роман. — Тятька.

— А что, и в самом деле он с ней в шашнях был?

Больно полоснули Романа по сердцу ее слова.

— Сам не видел, греха на душу не беру, да ведь все судачат про то. Думаешь, мне каково, а? От этих разговоров хоть в петлю лезь.

— Проучил бы ее, змею подколодную.

— За мной дело не станет, — сказал Роман и подумал, что кулаками такую бабу, как Анисья, не проймешь; надо бы так проучить, чтобы не боками, а сердцем почуяла настоящую боль, какую испытал сам он, Роман, когда узнал от брата Прокофия о жениной измене. Чтобы кровью сердце у нее облилось! А Ульяна — очень даже нужное в таком случае средство…

Подмигнул и сказал ей:

— А ты, гляжу, хорошеешь год от году. Думаешь, я все забыл? Нет! Эх, прийти, что ли, в гости?

— Придешь — не прогоню, не придешь — не позову.

— Завтра вечером жди.

— Ладно. Боле пуда языком не мели. — Ульяна снова спрятала пылающие губки за складку шали, хотела было идти своей дорогой, но Роман задержал: