Вызов пришел с нарочным, а у нарочного у пояса маузер в деревянном чехле — ничего не поделаешь, надо ехать. Кое-кто из сослуживцев, прощаясь с Вениамином, сочувственно вздыхал, другие неодобрительно покачивали головами, а некоторые просто не замечали протянутую на прощанье руку.

Но через неделю он вернулся в Ардатов — назначили его председателем уездной чрезвычайной комиссии. Конечно, при этом не обошлось без чьих-то рекомендаций. Наверное, члена губчека Гурьяна Валдаева. Брат Виктор в последнее время, когда Гурьян жил в Алове, близко сошелся с ним. Об этом Вениамин узнал из письма, которое прислал ему Виктор, — до брата дошли слухи, будто Вениамин влюблен в купеческую дочку и от любовной маеты нигде не находит себе места. Советовал выкорчевать из своего сердца любовь к Бугровой — дочери классового врага. Читая эти строки, Вениамин усмехнулся и подумал: любовь — не сорная трава, которую проще простого вырвать из грядки вон…

Помощником Вениамина в учека был бывший приказчик Бугрова, всегда живший в неладах с купцом, — Никодим Красавцев, молодой человек лет двадцати пяти. У него была несносная привычка. Беседуя с человеком, он больно тыкал его в руку или в бок тылом своей правой ладони, спрашивая:

— Слышь?

Вениамину это было до такой степени неприятно, так надоедало, что появлялось желание ткнуть его таким же способом или влепить пощечину.

Никодим Красавцев был левым эсером. В знак приверженности своей партии он сделал себе на вечные времена наколку на широком и низком лбу: сине-зеленой тушью наколол партийный девиз: «В борьбе обретешь ты право свое!» Буквы прыгали, ежились, когда он хмурился. Фраза на лбу производила на окружающих мрачное, удручающее впечатление, арестованных повергала в ужас, заставляя грустно догадываться, что кроется за этой фразой, под черепной коробкой, похожей на репу.

Красавцев пытался склонить Вениамина к своей партии, но тот оказался глух к его увещеваниям, и в конце концов Красавцев люто возненавидел своего начальника и каждому встречному-поперечному говорил, будто Вениамин графского рода, а следовательно, не имеет права сидеть на своем месте. Вениамин знал о его разглагольствованиях, но помалкивал. Среди работников чека Красавцев не пользовался авторитетом, а следовательно, и влиянием, — к нему относились как к временному союзнику, к попутчику.

— Слышь, — ткнул он в правое плечо Вениамина недели через две. — Купца Бугрова брать надо. Есть сведения: у него в саду склад оружия.

Бугрова хотели арестовать, но не нашли — он вовремя скрылся. Действительно, в его саду было зарыто пять австрийских карабинов. Арестовали дочь Бугрова — Веру. Как заложницу.

Буйно и бодро шагала весна по земле, пригоршнями разбрасывала тут и там свое золото — цветы одуванчиков. В один из солнечных дней на площади у аловского пожарного сарая собралась сходка трех сельских земельных обществ — шумная, как ярмарка. Горланили по поводу наделения землей тех, кто живет напротив церкви в «поповском порядке». Громче всех кричал дьякон Ревелев — старался и за себя, и за прикованного с недавних пор к постели отца Ивана, у которого было пятьдесят десятин пахотной земли. И такой стоял шум и гвалт, что никого не было слышно.

Вот и надумал Роман вызволить аловцев из неловкого положения. Вошел в пожарный сарай, нашел двухаршинную палку, которой месят лошадям, незаметно пробрался с ней к Ревелеву и с потягом ударил его поперек спины.

— Ка-ра-ууу-ул! — завопил дьякон от испуга и боли.

Выбежал из толпы, унося свое смущение и возмущение. Под хохот всей сходки и улюлюканье озорников. Насмеявшись, охрипшие от крика мужики постановили наделить землей служителей культа наравне с остальными — по едокам.

А ночью напали на Романа разные невеселые думы. Было совестно за себя. Бездумно, сгоряча огрел дьякона. Зачем? Такие выходки в деревне никогда не забываются. Да и Ревелев отомстит. Если не сам, так его сын…

Поседели одуванчики.

В Алове состоялось собрание бедняков и батраков, на котором был избран комитет бедноты, а его председателем стал Ермолай Бармалов.

Мрачнее тучи ходил все эти дни Глеб Мазылев — переживал за свое богатство, которое вот-вот уплывет из рук.

Садилось солнце; вокруг ширились тени, сливались воедино. Вениамин Нужаев шел по лесу, не разбирая дороги. Рассчитывал еще до темноты выйти к монастырю, но лес не кончался, а наоборот, с каждым шагом становился все гуще и гуще. Надо было остановиться, присмотреться: не кружит ли на одном месте. Но Вениамин шагал и шагал, им владело одно желание — как можно скорее уйти дальше от Ардатова.

Все, что случилось с ним в последние дни, казалось кошмарным сном, который вот-вот прервется. Но сон тянулся и тянулся — от него не было пробуждения.

На другой день после ареста дочери купца Бугрова — Веры, он, Вениамин, вызвал ее на допрос. Вера заявила, что ничего не знала об оружии, спрятанном у них в саду. Видимо, она не лгала. Возможно, надо было сразу отпустить ее, но Вениамин этого не сделал — вспомнились старые обиды, которые когда-то он претерпел от нее…

— Раз не хотите отвечать, вас сопроводят в предвариловку, — сказал он в конце допроса.

— Меня это нисколько не волнует, — направляясь к двери, полушепотом произнесла она. — Прощай, ур-род! — сказала она сквозь слезы. — А ведь я любила тебя, если хочешь знать. А когда… когда ты на войне был… — Она не договорила и резко бросила конвоиру: — Пойдемте!

Сколько раз слышал Вениамин от нее это прозвище — «ур-род»! Сказала ли она сейчас правду? Или это уловка? Но для чего?..

Назавтра явился его помощник Никодим Красавцев и сказал, что Бугрова просит свидания со своей теткой.

— Ладно, отведите, — махнул рукой Вениамин.

Поздно вечером в его кабинет ворвался Красавцев и заявил, что Веру Бугрову полчаса тому отбили у конвойных четверо верховых. Наверное, их возглавлял сам Бугров. Но возможно, это провокация, которую организовал не отец, а другие — покончат с ней и бросят тень на чека.

— Вряд ли, — ответил Вениамин. — Мне кажется, отец хотел ее выручить — он организовал. Снова мы проворонили.

Но последняя версия Красавцева оказалась верной: через неделю в колодце на окраине Ардатова нашли тело Веры Бугровой. Врач установил, что девушка была брошена в колодец уже мертвой, с пробоиной на темени; но никаких других следов насилия на ее теле нет.

— Слышь? — Никодим Красавцев больно ткнул Вениамина тылом ладони под ребро. — Мещане на чека тень набрасывают.

— Ночь темная пройдет — настанет белый день.

— Для кого как, — многозначительно сказал Красавцев. — Говорят, ты к ней того… Будто ты в нее влюбленный был.

— Дела давно минувших дней.

— Не скажи!

— Ты на что намекаешь? — взорвался Вениамин.

— Она с твоего допроса в слезах шла.

— Обиделась, что под стражу взял.

— Брось прикидываться…

Никодим Красавцев криво усмехнулся.

Вениамин заскрежетал зубами. Вот оно что!.. Красавцев хочет всю вину за гибель Веры Бугровой на него свалить. Мало того, намекает, будто он, Вениамин, — прямой виновник, убийца! Потянуло смазать кулаком по наглой харе, но сдержался. Дракой ничего не докажешь, наоборот, все будет понято не в твою пользу.

Назначили комиссию по расследованию дела о гибели Бугровой. По городу ползли слухи — один нелепей другого. Вениамину было ясно, что их распускает не кто иной, как Никодим Красавцев. И был уверен, что убийство Веры — дело рук этого Красавцева и его дружков. Но как докажешь? Ведь все подозревают не Красавцева, а его, Вениамина! Остаться и попытаться отвести от себя все наветы? А если не удастся? Красавцев все силы мобилизует чтобы не удалось… Метит на его, Вениаминово, место… Обвинят ни за что ни про что — и к стенке.

Ночи проходили без сна.

И часто в такие тягучие, как вар, ночные часы, полные беспредельного и бессильного одиночества, расхаживал он по кабинету, вспоминая прожитое: то Алово, с колокольни похожее на косу, что валяется на зеленом лугу, то школу, в которой учил его Аника Северьянович. Таня… Наверное, теперь у нее много детей, она располнела, но голосок, конечно же, тот же — овечий. Брат Виктор… Давно о нем нет вестей. Полгода тому приезжал из Алова Аверьян Мазурин, сказал, будто Виктор в Красной Армии, но где, — этого Аверьян не знал. Жив ли брат? Вспоминает ли?.. Вздрагивал, когда перед мысленным взором появлялось лицо Красавцева, — наглое, ухмыляющееся, глупая надпись на лбу…