— А именно?

— Ну, что вы будто бы не поладили с шефом, вас попросили… Сплетни, одним словом. Признаюсь, меня поразила ваша честность и требовательность к себе, и мне интересно, да и полезно будет послушать вас. Может, откроете и секреты, так сказать, фирмы.

— Какие секреты? Завтра вы только сядете за стол, сразу же звонок вам. Надо то, другое. Вы — звонок своим сотрудникам. И начнется… Вот и все секреты.

— И все же, — настаивал Капшуков.

«А он далеко пойдет, — подумал Скачков, разглядывая с виду такое наивное лицо Капшукова. — На ходу умеет приспособиться. Возможно, он больше, чем остальные в отделе, мечтал о повышении, да думал, что его время не пришло, потому и прикидывался таким скромненьким».

— Я, знаете, никогда не ходил в эти бары, — сказал Скачков. — И вам не советую. — И подал руку: — До свидания. Желаю успеха.

Обычно Скачков любил побыть дома один. Можно было посидеть в мягком кресле, просмотреть газеты, подумать над бумагами, которые иногда приносил с работы, а то и просто подремать, отойти от дневных тревог, волнений, отдохнуть в ожидании жены, которая возвращалась с работы веселой, болтливой, лишая его тишины и покоя до самого сна.

Сегодня ему нечего было делать. По привычке освежившись под холодным душем и надев теплый махровый халат, он уселся перед телевизором. Показывали какой-то фильм, но Скачков никак не мог понять, что там и к чему, и скоро выключил. Взял стопку книг, которые недавно принес из книжного магазина. Не заинтересовали и книги. Встал, подошел к зеркалу, висевшему в передней, и внимательно посмотрел на себя, точно увидел впервые. Усталое кислое лицо, безразличные глаза. Над ушами торчат космы седых волос. Жена не раз говорила, чтобы подстригался выше, тогда, мол, и седина не будет так заметна. Перевел взгляд на часы, мигавшие зелеными цифрами на столе в зале. Жена сказала, что задержится. Она каждый вечер задерживается, но не так, как сегодня. Уж не устроила ли прощальный вечер? Они не могут там без таких застольев. Вошло в привычку.

Вышел на балкон. Сумерки сгустились, замутив воздух, окутав город. Старые дома точно размылись, исчезли, а белые кубы новых еще ярче засияли своей белизной. Прямо перед ним, через двор, стояли два пятиэтажных. Стандартных, серых. Во всяком случае, он всегда видел их такими. А оказывается, один из них чуть розоватый, другой — светло-салатовый. Правее же этих стариков совсем недавно выросла громада с широкими окнами и закрыла собой полнеба. А еще правее, за скопищем голубых шиферных и жестяных крыш, стояло синее здание, разлинованное вертикальными белыми полосами. Можно было подумать, что там повесили длинные полотенца. За ним рвался в небо факультет журналистики университета. Крылатая надстройка над ним в виде развернутой газеты придавала зданию легкость, напоминала всем, кто там учится. Жаль, что этот светлый символ можно увидеть только издали. Скачков и сам увидел его впервые.

Что-то таинственное, неразгаданное было в городском пейзаже. И чем дольше Скачков всматривался в здания, тем больше жалел, что за телефонными звонками и бумагами прозевал что-то очень дорогое и важное, может быть, более дорогое и важное, чем телефонные звонки и бумаги. Вот он уедет, а город останется. Останется неразгаданным. И как знать, может быть, там, куда Скачков уедет, ему будет не хватать этого города. А, с досадой поморщился он, нам всегда чего-нибудь не хватает. Что сделано, то сделано, и переделывать поздно, поздно! Он ведь и правда был недоволен своей работой и хотел сменить ее. Вот и сменил. И все, точка.

Вернулся в квартиру, позвонил Кириллову, редактору отраслевого журнала, жившему в соседнем подъезде:

— Зайди…

И не успел Скачков открыть холодильник, чтобы посмотреть, есть ли там какая-нибудь закуска, как тот уже нажал на кнопку звонка.

— Ну, что случилось? — спросил с порога.

— Ничего особенного. Вот уволился…

— И дурак, если это правда.

— По этому случаю и посидим. Давай поближе к столу.

— Мне нельзя, врач запретил. — Кириллов выглядел и правда неважно. Лицо опухшее, под глазами мешки.

— Нельзя так нельзя. Тогда так посидим, — и показал на кресло у газетного столика в зале.

— Какую еще проблему придумал себе? Или скучно одному стало?

— И проблема есть, и скуки хватает. — Скачков сел напротив. — А может, по маленькой? У меня чудесный коньяк.

— Не сомневаюсь, что он у тебя чудесный, однако… — Кириллов взял из стопки верхнюю книгу, глянул на заголовок, бросил снова на столик. Начитаешься за день в редакции, на книги и смотреть не хочется.

— Я уволился…

— Конечно, ты смелый человек, но…

— Что — но?

— Я тебе говорил. Боишься под старость рога наставит? Не бойся. Рога не наставит, не тот возраст, а вот рожками твою лысинку украсить может. — Он засмеялся. Увидев, что Скачков не реагирует на его шутку, сказал уже без насмешки, искренне: — Я давно тебе советовал найти молодуху, сходить раз-другой к ней в гости, и тогда на женины фигли-мигли будешь смотреть спокойно. А то вообразил, что на ней свет клином сошелся, и дрожишь.

— Не думай, что я только из-за жены… — Скачков внимательно посмотрел на Кириллова, точно раздумывая, говорить или не стоит, и продолжал: — Это у меня давно. Еще года два назад у нас пошли слухи, что одного из начальников подотделов будут поднимать выше. Я считал, что поднимут меня. Подняли другого. Вот тогда я и подумал, что нечего мне здесь сидеть, все равно ничего не высижу. Лучше плюнуть на все и махнуть к себе на родину, в какой-нибудь Зуев. Знаешь, под старость тянет туда, где пуповину зарыли… Он умолк, ожидая, что скажет на это Кириллов. Но тот смотрел на него усталыми глазами, чуть заметно улыбался и тоже молчал. — А когда дочка вышла замуж, пошла жить на частную квартиру, я еще раз подумал о Зуеве. А что? Мы уедем, а квартира останется дочке. Никто ее не выгонит. Прописана.

— Слушай, в твоем положении да не выбить квартиру?

— Надо кого-то просить, перед кем-то унижаться… Нет, это не по мне!

— Святой нашелся!

— Святой не святой, а… не могу. А может, не умею… А еще причина мать. Она одна там. Так что, видишь, причин много. А жена… Жена последний толчок.

— Я и говорю про последний толчок, — хмыкнул Кириллов. Он явно паясничал. — Что бы ты ни говорил, а это самый серьезный толчок. Слишком уж предан ты ей. А женщина, запомни, всегда имеет больше власти над преданным мужем и, конечно, пользуется этим, если она не последняя дура. И вообще… Чтобы в нашем возрасте пухла голова от этого… Не представляю! Меня, например, сейчас больше всего волнует, куда поехать на рыбалку. Может, съездим в субботу? А что? Посидишь с удочкой, подцепишь лещика, на жену махнешь рукой. Кстати, там поблизости пионерский лагерь, в лагере, как правило, воспитательницы, они хоть и молоденькие, но уху умеют варить. Поехали? Если ты поедешь, моя и меня тоже отпустит.

— В последнее время я заметил, — продолжал Скачков, пропуская слова Кириллова мимо ушей, — что она как-то отдаляется от меня. Мы становимся точно чужими. Не то что нам нечего сказать друг другу, а бывает просто ничего не хочется говорить. Раньше мы не могли друг без друга. Наверное, потому, что с нами жила дочь. Общие заботы, хлопоты, и все такое. Теперь же будто нас разъединило что-то. И в то же время именно сейчас она дороже мне, чем когда бы то ни было. Она — мое прошлое. А его не повторишь.

— Преувеличиваешь, браток, преувеличиваешь!

— Возможно. Не знаю. Но мне кажется, что ей не интересно со мной. А может, надоела эта торговая реклама, вот и ищет, чем заполнить жизнь. Каждый день собрания, заседания. То профсоюзные, то производственные. А там она будет работать в школе. Новая обстановка, новое окружение. Так что и ей переезд пойдет на пользу.

— Это все настолько тонко, что я ничего не могу уловить своим практическим умом. Я только убежден, что ни здесь, ни там с нею ничего не случится. Никуда она не денется. Не думай, бабы, может быть, и не очень уважают преданных мужей, но дорожат ими. Так что, будь я на твоем месте, я бы спал спокойно. Но если говорить серьезно, то боюсь за тебя. Перспективы же никакой! Я знаю, как достается руководителям на низовой работе. Смотри, не ошибись.