Оказалось, что придя в себя, император приказал отнести меня в Георгиевский дворец и приставить охрану. Пока я спала, заходил Дарен. Не дождавшись моего пробуждения, он ушел по срочным делам. Но обещал вернуться. Горничной он приказал накормить меня обедом и ужином разом, а телохранителям — заботиться о моем отдыхе. Причем все трое с таким напором и рвением принялись выполнять его указания, что мне пришлось подчиниться.
Съев практически всю принесенную мне еду, я, наконец, почувствовала, что оживаю. Откинувшись на подушки, я долго лежала, смотря в широкие окна, выходящие на Малый парк. Акидон, как последняя звезда дня, садился за горизонт, окрашивая небо и, казалось, сам воздух розовыми красками. Понемногу сгущались сумерки, пели цикады, навевая спокойствие и притупляя предчувствие скорых бед.
Не знаю сколько я так пролежала, слушая робкий голос совести и удивляясь собственному бездействию. Неимоверным усилием стряхнув пелену апатии, я вышла на крыльцо Георгиевского дворца. Мои временные покои располагались рядом с летней верандой и предназначались, судя по расположению и комфорту, для близкого окружения императорской семьи.
Вид с крыльца открывался по-прежнему изумительный. Воздух был свеж и сладок. Жара отступила. Дышалось легко и упоительно. Телохранители мои молчали, следуя за мной. Красноречивым молчанием они пытались выразить порицание моим действиям. Ведь я собиралась вернуться в отведенные мне покои, не смотря на то, что полковник Казимов будет искать меня на прежнем месте. Близость принцессы меня нервировала. Но им, присягавшим на верность императору и императорской семье, этого не объяснишь. Дарен же без труда меня отыщет и в Престольном дворце.
Направляясь к трехуровневому крыльцу Георгиевского дворца, прогулкой по которому мне так и не довелось насладиться, я услышала знакомые голоса.
Голоса доносились снизу.
— Зачем она тебе? — красивые пухлые губы изогнулись в презрительной усмешке.
Я применила легкую магическую маскировку. Отвод глаз или "пустое место".
— Тебе есть до этого дело? — ответил Дарен вопросом. Ответил подчеркнуто грубо, так чтобы оскорбить, уязвить.
Дарен со своей бывшей возлюбленной стояли на смотровой площадке. Но красоты парка их мало интересовали.
— Есть ли мне дело. Может, есть, может… Она сплошной абсурд, что-то непонятное и даже жуткое.
Он сел на белые мраморные перила, любуясь её фигурой, вспоминая что-то свое, личное.
— Дарен, Дарен…
Он перебил её.
— Не надо на меня давить, — и сморщился, словно съел горькую пилюлю. — Я в состоянии сам разобраться. И предупреждаю — не лезь к ней. Ты поняла меня?
— За неё боишься или… за меня? — Илария Яхонтова прижалась бедром к периллам, смотря на Дарена свысока и в тоже время с желанием.
— Я тебе сказал, — он повысил голос. — Ты поняла меня?!
Она сощурила глаза. Её губы снова тронула презрительная полуулыбка, в глаза скользнула догадка.
— Ты спишь с ней. Думаешь, я ревную? Мне наплевать, хоть с кем.
Пока Дарен справлялся с удивлением, гневом, обидой — очень бурным смешением чувств, госпожа Яхонтова продолжила:
— Я была о тебе лучшего мнения. Пользоваться её дремучестью… она и мужчин-то не видела.
Ему захотелось схватить её за горло, пережать его, чтобы заткнуть поток слов — это было видно по гневной гримасе. Но Дарен продолжал сидеть, смотря в её красивое лицо, уродуемое собственной низостью. Поддаться гневу — чересчур щедрый подарок для неё.
— Мне тебя жалко.
Дарен смерил её полупрезрительным, разочарованным взглядом и пошел вверх по ступенькам.
— Зато я не боюсь говорить правду! — крикнула она ему вдогонку.
Гвардейцы переглядывались, пытаясь скрыть недоумение от происходящего. Но молчали, проявляя такт.
Мои мечты уйти незамеченной были разбиты молодым лакеем, с которым я столкнулась посреди лестницы. Он был взмылен, словно загнанная лошадь, и часто дышал.
— Графиня Ячминская, я прошу прощения за свою дерзость. Меня попросила Евдокия Вас найти! У неё отошли воды, она уже три часа лежит в своей комнате, но никак не разрешится…
— Веди меня к ней, — я уже спускалась с лестницы, потому как комнаты прислуги Престольного дворца находятся в другом направлении.
— Так, так, так, и кто у нас здесь? — Илария Яхонтова перегнулась через перила. Тон голоса был глумливый и холодный. Она постаралась всласть насладиться своим преимуществом. Взгляд высокомерный и презрительный. На губах застыла саркастическая улыбка.
— Наверное, не очень приятно, когда тебя игнорируют? — спросила я у блудливой жены генерала. Теперь я не могла просто уйти, ничего не сказав.
Улыбка её исчезла, а лицо превратилось в маску холода и равнодушия, за которыми нет-нет и проступало бешенство.
— Хотя нет, ты скорее жалка. Он ведь так сказал?
— Ах, ты гадкая наглая дрянь… — Яхонтова вцепилась в перила, багровея от злости.
Мана окутала меня защитным коконом, уже привычно, механически. Я сжала кулаки, стараясь сдержать злость. Давно я так не злилась. Мои эмоции обычно под контролем, но сейчас я чувствовала, что могу сорваться.
— Лучше замолчи, — процедила я.
Наверное, внутреннее состояние близкое к ярости, отразилось на моем лице. Но может быть, и защитная оболочка как-то исказила мои черты, о чем мне трудно судить. Илария Яхонтова отшатнулась, исчезнув из моей зоны видимости.
Я увидела половину её лица, которую она осмелилась показать, и то, чтобы смотреть-подглядывать с безопасного ракурса.
Вспыхнувшая во мне злость улетучилась. Было бы из-за чего злиться. Или ревновать?
— Я прошу прощения, — сказала я, обращаясь к троим мужчинам. — Ведите.
Лакей поспешил в сторону черной лестницы Престольного дворца. Это был самый короткий путь к комнатам слуг.
Когда мы пришли на место, я послала Митрофана за Катей. Она же хотела посмотреть на мою работу. Хотя сегодня это будет всецело работой Лили-Оркуса. Мой дух, попав во дворец, вел себя, как мышка перед грозным оком кота. Присматривался и прислушивался. Во время ритуала он, вцепившись когтями в кирасу рыцаря, наблюдал за происходящим, делая выводы и соблюдая тишину. Меня радовало его благоразумие и настораживало одновременно.
Как он будет себя вести сейчас, принимая роды, предсказать было трудно. Оставалось только надеяться, что благоразумие будет с ним и впредь.
Дуняша стояла у оконца, оперевшись ладонями на подоконник. Руки её дрожали от усилия вложить в опору свою боль и страх. Мое присутствие её взбодрило.
Как и многие женщины в деревнях, где водилась грамотная знахарка-повитуха, Дуняша знала, что надо делать. Она стояла и дышала часто во время схваток. Кислорода в комнате было маловато, поэтому Дуняша стояла рядом с окном.
— Мне кажется, что схватки стали слабее и реже, — сказала Дуняша.
Это было плохим признаком. Учитывая, что воды отошли и младенцу грозило удушение, слабая родовая деятельность грозила смертью не только плоду, но и матери.
Чувство беспомощности меня пугало. Если Лили-Оркус выкинет какой-нибудь фортель, то я смогу не многое без целебной маны в своем резерве.
Перестроившись на внутреннее зрение и сев перед Дуняшей на табурет, я положила ладони на её живот. Ребенок не шевелился, но сердце билось. Малышу приходилось тяжело. Ему было страшно запертому внутри без кислорода и привычных ему околоплодных вод. Он сжимал кулачки, но так слабо, что меня прошиб пот.
— Лили-Оркус, быстро подключайся к девушке. Впускай в кровь кислород.
Мой дух-помощник не стал спорить. Если бы он сейчас вычудил какую-нибудь глупость, на которые был горазд в последнее время, я бы, наверное, собственноручно отправила его в ментал.
Лили-Оркус опустившись на плечи Дуняши, так что она даже не заметила ничего, лапами, которые превратились в тонкие иглы вошел в вену на шее и вену на руке.
— Дуняша, постарайся не двигаться резко. Просто дыши и думай о хорошем. Скоро малыш твой появится на свет здоровый и полный сил, — сказала я Дуняше резче, чем хотелось бы, потому что успокаивать будущую мать и думать о действиях Лили-Оркуса было сложновато.