— Помоги мне, — сказал Всеволод, обращаясь к Дарену. Ведь это именно полковник нес графиню Ячминскую и никого к ней не подпускал, будто вместо слуги или гвардейца может оказаться законспирированный убийца.

Дарен поддерживал тело девушки, пока Всеволод бинтовал. Когда лекарь почти закончил, в комнату, которая обычно отводилась для нежелательных гостей Карплезира, и которая оказалась ближе всех на пути, вошел император в сопровождении гвардейцев Собственного Конвоя.

— Снова покушение? — спросил император, закладывая обе руки за спину. Привычками, манерой держать себя с придворными Николай сильно напоминал императора Павла. Хотя отказывался признать это, ведь отец его был властным, строгим и жестоким. Император Павел также старался нагнать страха и робости на придворных, но в отличие от Павла, его сын в ближайшем окружении менялся до неузнаваемости. С людьми, которым доверял и которых ценил, он был прост в общении, щедр и заботлив.

Эту уловку когда-то, еще во времена учебы в Гуаде, подсказал Николаю его бывший оруженосец, а ныне командир Собственного Конвоя и Сборного полка в звании полковника лейб-гвардии. "Со всеми быть честным, добрым и понимающим нельзя, особенно императору. Проще управлять людьми, когда они видят в тебе деспотичного, властного тирана." — примерно так сказал Дарен, и Николай запомнил его слова. Дарен, искренне переживающий за друга, которому по окончании военной академии предстояло подвинуть своего дядю-регента и взойти на престол, посоветовал сохранять себя настоящего только с теми, кому он доверяет. Николай внял совету, переиначив его под себя.

Развитая Николаем способность меняться, превращаясь то в презрительного, категоричного деспота, то в своего рубаху-парня, когда-то восхищала Дарена и веселила, позднее стала раздражать и угнетать. За пару лет царствования Николай так вжился в роль, что порой трудно было определить, когда он притворяется, а когда серьезен и говорит то, что думает и чувствует. Хотя в этом и был смысл игры: держать в страхе непредсказуемостью, вспышками гнева и легкой улыбкой, которую можно было по ошибке отнести к проявлению доброты, а на самом деле она могла быть отголоском сдерживаемой ярости.

Велев гвардейцам ждать за дверью, Николай подошел ближе к кровати, на которой лежала графиня Ячминская.

— Что скажешь, Всеволод? — задал Николай вопрос, который следовало задать самому Дарену, но он все откладывал его, подбадривая себя тем, что его графиня выбиралась из передряг похуже.

— Выкарабкается, ваше величество. Она же целитель, насколько я знаю, как и её отец. Маги все более живучи, а целители особенно.

Помолчав, Всеволод добавил:

— У них есть духи, которых они обучают. Если эта целительница успела обзавестись таким помощником, то оправиться быстрее. У неё есть помощник или нет? — последний вопрос Всеволод задал, обращаясь к полковнику Казимову.

Дарен понятия не имел есть ли у Верны помощник, ведь она была скрытной девушкой. Он присмотрелся к Верне, которую продолжал держать за плечи, чтобы лекарь мог перевязать рану на спине. Она по-прежнему была без сознания, но во внешнем облике графини что-то изменилось. Дарен не мог определить что именно, но его эти перемены и настораживали, и пугали, и радовали одновременно. Верна будто перешла из одного состояния в другое, как обычный человек переходит из состоянии дремы в глубокий сон. Её тело стало более горячим, и вместе с тем от него веяло мятной прохладой. Черты лица стали чуть менее живыми и более походить на каменную маску.

— Я не знаю, Всеволод, — ответил Дарен и, следуя наитию, наклонился ближе к лицу графини. Вдохнув обжигающий медовый с горечью воздух, Дарен отшатнулся. Человек так пахнуть не мог. Да, вообще никто так пахнуть не мог. Наверное, так могла бы пахнуть пустыня Чир-Гатта, воздух которой нагревался до ста градусов и обжигал легкие изнутри, если бы на песках пустыни цвел чертополох, и росла в изобилии полынь.

— Что ты говоришь, Всеволод, очень некстати. Мы остались без единственного мага. Без магической защиты, — сказал император, не отрывая взгляда от друга, который вел себя крайне странно. Всеволод тоже наблюдал за полковником, убеждаясь, что тот не только привязался к провинциальной графине, как называли её придворные за глаза, и в чем упрекал Николай Дарена. Полковник испытывал к девушке чувства более глубокие и искренние, хотя, может, и сам пока не понимал этого.

Николай упрекал Дарена в привязанности и убеждал помнить о том, что графиня Ячминская — маг, а магу полностью доверять нельзя. Даже честнейшие и добрейшие из них порой действуют исходя из понятных только им интересов, идущих вразрез с понятиями людей о добре, зле, справедливости и предательстве. Но вместе с тем сам использовал её. Держа её подальше от важной информации, дразня её должностью Орден и заговорщиков, он тем не менее рассчитывал получить от Верны магическую защиту. Николай настолько поднаторел в манипулировании людьми, что видел их слабости и умел их использовать так, чтобы люди делали то, что хотел император.

Дарен опустил голову Верны на подушку и отошел к окну. Его руки дрожали, но не от волнения или страха. Дрожь, как и чувство легкости, было следствием этого пугающе-притягательного дыхания пустыни. Вслед за ощущением обжигающего воздуха в легких по его телу разливались ртутью чувства невесомости и прохлады.

"Не иначе это какая-то отрава, которая окружает магов" — решил Дарен, когда в первый раз ощутил этот горячий воздух в себе. Но так как обошлось без губительных последствий для его здоровья, он вскоре забыл об этом. В следующий раз он почувствовал огонь в легких, тренируя взвод гвардейцев. И опять его насторожило это странное чувство. Он даже подумал, что его каким-то образом пытаются отравить. И даже хотел поговорить с Верной. Но забыл под гнетом срочных дел и отвратного происшествия в съемном доме старо-купеческого района. На всякий случай Дарен сменил полностью одежду, чтобы исключить отравление ядом через ткань и старался есть только проверенную пищу.

Когда он снова почувствовал раскаленный воздух Чир-Гатта внутри себя, его съедал гнев и ему даже показалось, что гнев и вызвал этот огонь в его легких. Помнится, он стоял на втором ярусе тайной комнаты за стеной Янтарного зала и наблюдал за гостями императора с целью выявить предателя. А взбесило его то, что Верна, слащаво улыбаясь и пронзая всех присутствующих по очереди холодным взглядом черных властных глаз, разгуливала по бальному залу и колдовала на виду гостей, придворных и приглашенных представителей культа мира и единства, чьи храмы строились рядом с капищами старых богов. Приверженцы культа были одеты в честь бала по светской моде и практически сливались с толпой разряженного народа. Отличить их можно было по излишне спокойному состоянию и телячьему выражению глаз. К магии в любом её проявлении они относились как к скверне. Быть может, перед светлыми очами императора они воздержаться от выступлений, но гвардейцы — нет. Гвардейцам был отдан приказ хватать всех подозрительных и странно ведущих себя дворян, а в случае сопротивления убивать на месте. Собрав всех придворных, высокопоставленных гостей, жрецов нового культа, ставшего популярным в столице после оккупации хищниками, император рассчитывал, что заговорщики проявят себя. Бал и представление высшему свету императорского мага являлись дорогой ширмой, рассчитанной не только отвлечь внимание народной массы на себя, но и заставить заговорщиков нервничать и совершать ошибки. Все-таки маг в Карплезире — повод для Ордена пересмотреть наскоро стратегию.

"Верна же вместо того, чтобы думать о своей безопасности, магичит на виду у всех!" — лютовал про себя Дарен, пытаясь себя успокоить тем, что как только император скажет свою речь, он выскажет упрямой, до глупого бесстрашной магине все, что думает.

За время их тесного общения Дарен научился отлично различать, когда Верна использовала свой дар. Её лицо становилось более хищным, движения — плавными и текучими, как у кошки, глаза темнели настолько, что радужка чайного цвета становилась темно-карей, с далека будто черной, сливаясь со зрачком. Её разум в эти минуты затуманивался настолько, что она считала, будто всесильна. Но это было совсем не так. Эта уверенность, а также дерзость, с которой девушка ощупывала приглашенных на бал гостей, вызвало в Дарене неконтролируемый приступ ярости. Огненный горько-сладкий воздух, попадая в легкие, только сильнее распалял злость Дарена, заставляя сжимать кулаки и стискивать челюсть до зубного скрежета.