Быть может, я слишком долго жила бок о бок с суеверными крестьянами, что привыкла лишь к подобному отношению? Как я успела заметить в Карплезире народ более выдержанный, закаленный интригами и борьбой за власть. Им привычнее использовать меня в своих целях, ни взирая на мой дар и его выдуманное происхождение.

Конечно, я хочу верить, что граф проявляет отеческую заботу, и все же это странно… и непривычно.

— Дружба мало кому портила репутацию, — ответила я осторожно, присматриваясь к графу.

Его широкое полноватое лицо с приятными чертами выражало спокойствие и доброжелательность. В чистых голубых глазах пряталось чувство, близкое к жалости.

— Смотря какая дружба.

— Ваша забота мне очень приятна, граф. Спасибо. Отвечу Вам откровенно. Желающих жениться на мне не найдется. Если только заставят, либо привлечет мое состояние. В любом случае, я подобного не допущу.

Ему были неприятны мои слова, более того, непонятны. Но он знал меру. В том числе, что немало важно, меру в проявлении заботы о малознакомом человеке.

— Лишь потому, что не хочу никому портить жизнь, — добавила я. Получилось, будто оправдываюсь.

— Хорошо, Верелеена. Мне понятны твои сомнения. Очень жаль, что ты так считаешь. Ведь твой отец хотел для тебя полноценной жизни. Именно поэтому он отправил тебя в Мон вместе с матерью. А получается что?

— Нет, не зря.

Мы вышли во внутренний двор Престольного дворца. Воздух был напоен утренней свежестью, умиротворением и благодатью.

— Моя жизнь сложилась так, как сложилась. Отец все сделал правильно — лучшего для меня он не смог бы сделать. Но сейчас я выбираю сама. Лишь я ответственна за свой выбор. И это касается всего. Не только замужества.

Граф мягко улыбнулся.

— Мы поговорим об этом позже. Подумай о моих словах, Верелеена.

Он взял мою руку в свои большие обветренные ладони. В глазах его стояло сострадание. Ему претила мысль тяжелой ноши для женщины. Он жалел меня. И как иначе? Он не мог чувствовать того, что чувствую я. Не мог вообразить, что большего счастья, которое даровано мне, и представить трудно. Мой дар — это свобода, это сила и уверенность, моя главная ценность в жизни. Тот, кто лишен этого сокровища, никогда не поймет меня.

Я не собиралась обманывать одного из немногих людей, желающих мне добра. Подобная перспектива невозможна, и думать над ней нечего. До убийства старого императора — еще да, были бы шансы. Но сейчас?

Вздохнув, граф Ворошин попрощался и ушел по своим делам. Наверное, что-то такое он прочел в моих глазах, что заставило его отложить этот разговор.

Честно говоря, после встречи с вчерашними преследователями разговор о замужестве только усугубил паршивое настроение.

Мне нужно было успокоиться. Лучший способ — это медитация и приятные эмоции.

Недалеко отсюда, за восточным крылом Георгиевского дворца располагались цветочные оранжереи и разбит ботанический сад. Великолепный цветущий сад с фонтаном и прудом, в котором жили лебеди. К полудню в саду было слишком многолюдно для уединения. Но сейчас, когда нет и одиннадцати утра, сад будет пуст.

По пути в сад мне встретились кухарки, несущие продукты, и садовник, подравнивающий декоративный кустарник. Придворная знать, уважающая праздное шатание по парковым ансамблям дворцов, еще спала, после ночи веселья. В утренней тишине Карплезира слышалось ржание застоявшихся в конюшнях лошадей и строевые команды с тренировочной площадки.

Тренировки, как я успела заметить, начинались рано утром и продолжались до полудня. И повторялись вечером, после заката Эндимиона. Гвардейцев готовили сражаться с хищниками.

Когда мы снимали деньги со счета, Дарен даже заикнулся о зрительной иллюзии, которой бы он хотел подготовить солдат к бою. Но продолжения наш разговор не получил, потому как нас прервали.

Я села на скамейку, усыпанную белыми лепестками, словно снегом. Аромат цветущих акаций, ирисов и моновских сакур плыл по воздуху, одуряя насыщенностью и яркой сладостью. Темно-зеленые листья, в тенистых местах казавшиеся черными, контрастировали с белизной цветков. Дополняла контраст черно-белого в саду выцветшая селадоновая коротко стриженая трава, и черные дорожки из мрамора. Разбавляя строгий контраст или, наоборот, добавляя изюминки, рядом с аккуратными лаконичными скамейками из темного дерева стояли расписные красные вазы с садовыми розами и красные глиняные горшки с кустами диких белых роз. После цветения, в период отдыха деревьев, этот сад должен иметь особую атмосферу, которая может показаться гнетущей, а по мне так печально-торжественной.

Я забрела в сад, исследуя территорию Карплезира. И влюбилась в это место. Я и сама не подозревала, что так соскучилась по Мону: природе, традициям, людям. В окружении акаций и сакур я словно вновь физически возвращалась домой.

Я сняла туфли, приняла позу лотоса и закрыла глаза. Утро — самое подходящее время для сбора сил, концентрации на своих возможностях и ухода от всего лишнего, мешающего. Отделившись шельтом от своего тела и высунувшись из него по пояс, я распахнула прозрачные руки, втягивая разлитые вокруг деревьев и цветом капли энергии. Голубые, синие, молочные капли падали на мое прозрачное тело, на долю секунды окрашивая его своим цветом, и впитывались, заряжая меня бодростью.

Когда в пределах пяти саженей ничего не осталось, я постаралась унять радость и обратить внимания на то, что беспокоило, не давая полностью погрузиться в позитивную энергию растений.

Локтях в шестидесяти, за двуногой акацией, где кончаются каменные дорожки, и начинается оранжерея роз, прятались двое. Именно их присутствие беспокоило меня. Девушки, но могло статься и парни. Ощущалось нечто среднее.

На голой, ободранной кем-то, ветке сидел жаворонок и пел свою нежную мелодичную песню. Ему вторил сосед. Птицы призывали, по преданиям, светлые силы и новый день. Только вряд ли их призывы возымели действие над наемными убийцами.

Прячущиеся решили действовать. Выбрались на усыпанную ослепительно белыми лепестками матово-черную дорожку, и пошли ко мне, не спеша, улыбаясь сладкими лживыми улыбками, рука об руку.

Я не успевала полностью вернуться в тело, чтобы его контролировать в полной мере. На это требовалось время. Слившись с телом таким образом, что продолжала чувствовать тонкие тела и одновременно могла управлять физическим, я настроилась на внешние раздражители. Подобралась, чувства стали обостренней, реакция быстрей. Единственный минус — отсутствие зрения в привычном понимании. Скорее размытые образы полулюдей, полузверей, тех сущностей, что скрываются в душах предателей, подонков и убийц, и управляют их поступками и эмоциями. Звери, то выглядывали над головами наемниц, то исчезали, в зависимости от того, что испытывали девушки.

Они беседовали напоказ лениво, перебрасываясь замечаниями относительно скукоты этого утра. Только чувствовалось нечто острое, безжалостное и жестокое в их намерениях, что открывало истинную их суть: волков в овечьей шкуре.

Девушки остановились за моей спиной. Одно мое резкое движение могло дать ход тому, что они задумали. Ведь они подошли ко мне вплотную, менее шага и теперь пребывали в уверенности своей полной власти надо мной.

Молчание затягивалось и становилось все более утомительным — прежде всего для наемниц. Одной было под тридцать, другой и восемнадцати не исполнилось. Первая — учитель, вторая — ученица. Алчущие ответов взгляды, горящие красным в моем измененном зрении, застыли на моем затылке. В руках по ножу, а может, кинжалу. Кто знает, что прячется в складках пышных юбок? А причина заминки понятна — интерес. Убить легко, утолить интерес — гораздо привлекательнее.

— Может быть, эта мода столичная? — спросила молодая.

— Может быть. Но сдается мне, это нечто другое.

— Что?

— Сама спроси.

Молодая хмыкнула, обошла лавочку и, прижавшись к стволу ириса, обратилась ко мне громче необходимого:

— В чем смысл сиденья на лавочке в саду, графиня Ячминская?