Граф Стриженов скосился на меня здоровым глазом. Остальные сжались, смотря в пол.

— С тобой, — император обратился к барону, подданному союзного государства, при этом скривившись, будто унюхал запах падали, — мы будем разговаривать с участием дипломатического представителя Антирии. Увести его!

Два гвардейца подхватили барона под руки и потащили к выходу из зала. Гвардейцы действовали настолько быстро, что пленный успел лишь с удивлением обернуться на своих товарищей.

Император хотел, чтобы я заставила двух оставшихся признаться в заговоре. Любыми средствами. Вариант того, что богатенькие папенькины сынки просто зарвались и обнаглели от вседозволенности, им не рассматривался. Возможно, император был прав. Одно дело творить беззаконие в далеких от столицы имениях, другое в Карплезире. Под носом императора. Нужно иметь влиятельных покровителей, для уверенности в своей неуязвимости. Или быть уверенным в том, что власть вскоре окажется в других руках. Например, герцога Стриженова, который стоит третьим после принцессы претендентом на трон.

Я медленно двинулась к моим вчерашним преследователям. Прикрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я высвободила большую часть своего резерва, позволяя, чтобы мана покидала мое тело медленно, с искрой заключенного в ней желания говорить правду. Когда коснется объекта, войдя в него вместе с вдыхаемым им воздухом, преобразованная энергия проникнет в его разум и внушит ему необходимость и желание рассказать всю правду о себе, о своих мыслях и поступках, без утайки.

Вместо того, чтобы отделиться от меня прозрачным серебристым туманом, как это должно быть, мана серым облаком с иссиня-черными разводами покинула мое тело, окружив меня, и зашевелилась тонкими струйками, похожими на змей своей подвижностью. Если бы еще недели две назад я увидела нечто подобное вокруг себя, то перепугалась бы изрядно. Но после двух покушений можно расценивать структуру заклятия как логичное отражение совершенных мною злодейств. Да, именно злодейств, потому как убийство липовой ведьмы это злодейство, как и удар с помощью богини Кайи по высокородным преследователям. Черная магия.

Боярин Ольский отшатнулся в сторону. Граф Стриженов остался недвижим. Он косился на меня с презрительной гримасой на изуродованном тяжелым кулаком лице. Он дошел до той степени отчаяния, когда мог запросто броситься с крепостной башни на колья. Приятель его находился несколько в ином, но таком же, невразумительном состоянии.

— Что, думаешь, обделаюсь со страха?! Ничего ты не узнаешь, сука. Все что хотел, я уже сказал!

— Ты ничего конкретного не сказал, — ответил ему Дарен. Он стоял в двух шагах от меня, игнорируя клубящуюся энергию заклятия с достойным уважения равнодушием.

— Ни к какому заговору я не причастен. Ясно?! Можешь убить нас, давай!

Вместо того, о чем он просил, я направила на него заклятие правды. Проворными струйками серо-черная масса начала вползать через нос в сына герцога, попутно обволакивая его тело. Часть энергии досталась молодому боярину. К сожалению, на большее моих сил не хватило. Как я уже упоминала, это очень затратное заклятие и требует большого расхода сил.

Как только щупальца черного тумана проникли в глотку графа Стриженова, он закричал надрывно и во всю мощь своих легких. Боярин Ольский попытался закрыться от заклятия плечом, уткнув в него свой нос. Тогда мана полезла в уши и глаза, что было крайне неприятно и болезненно. Сцепив зубы, и только мыча от боли, боярин оставил попытки закрыться и теперь просто катался по каменным плитам пола. Заклятие обернулось вокруг него коконом и медленно, словно жалея, проникло в его тело.

Я смотрела на их мучения отстраненно и равнодушно. Мне не было их жалко. Было немного совестно, что я вновь использовала силу во вред. Но это чувство меркло, стоило мне вспомнить, что они хотели со мной сделать.

У заклятия была одна цель: внушить желание говорить правду. Единственный минус — подвергшиеся этому воздействию начинали говорить правду обо всем, буквально изливая душу. Ведь они пребывали в уверенности, что хотят очиститься от спрятанного от других глубоко внутри.

Я отступила от пленных дворян на два шага, слегка пошатнувшись.

— Ваше величество, можете приступать. Спрашивайте, что хотите знать, — сказала я твердым спокойным голосом, но с противной хрипотцой, которая выдавала волнение.

Но прежде чем император успел задать вопрос, сын герцога, рассмеявшись полубезумным смехом, лежа на полу, принялся доставать из самых темных уголков души всю накопившуюся там грязь. То, что он рассказывал взахлеб, с гордостью, самодовольством и удовольствием, было противно слушать.

Начал он с того, что признался, что еще в детстве он забил мальчика-прислугу до смерти. Ему понравилось ощущение власти и безнаказанности, и тогда он принялся травить слуг в загородном поместье, куда родители привозили его на лето. Он их бил за любые мелкие проступки. Когда же они вели себя безупречно, так что не подкопаешься, он сам подставлял их и обвинял в том, что они не совершали. В подростковом возрасте его пристрастия поменялись. Он полюбил издеваться над девушками. Тогда он чувствовал себя настоящим мужчиной. Хотя и обычные отношения с женщинами ему нравились, но настоящий взрыв чувств он получал, только насилуя, избивая и причиняя им боль.

— Как его заткнуть? — спросил император.

Дарен уже не раз у меня спрашивал тоже самое, но я, как и раньше, ответила, что это побочный эффект заклятия и нужно ждать.

С допросом боярина Ольского дела обстояли тоже не лучшим образом. Заклятие на него подействовало, но в меньшей степени. Он мог сопротивляться его действию, чем и пытался заниматься. Вначале он закрывал рот плечом, что позволяли сделать связанные спереди руки. Когда один из стражников по приказу Дарена схватил боярина за волосы и оттянул голову так, чтобы никак нельзя было закрыть рот, боярин сцепил зубы. Было видно по гримасе боли и натужному алому цвету его лица, что он на пределе. Тем не менее, боярин продолжал держаться, удивляя всех собравшихся.

Устав ждать, а также устав от мерзостей герцога, император приказал отправить боярина в пыточную.

Монолог герцогского сына продолжался, но порядком опостылел всем, в том числе и мне. Слушать о глубине его падения в область садистких радостей было омерзительно.

— Тебе лучше уйти, Верна, — сказал Дарен, забыв, что мы не одни, и нужно обращаться официально.

Я взглянула с вопросом на императора, и, получив в ответ кивок согласия, с облегчением выдохнула. Все же я не настолько устойчива, чтобы находится здесь. По мне проще ударить в лоб, напрямую, чем мучить, выпытывая признание. А уж смотреть на телесные пытки и того хуже.

Сидящий в тени граф Ворошин поднялся и подошел ко мне.

— Пойдем. Пойдем отсюда, пускай император и полковник дальше сами разбираются. Ни к чему тебе слушать эти гадости, — обняв за плечи, он повел меня из зала. Руки его дрожали, то ли от увиденного, то ли от услышанного, а может, от всего вместе.

Я оглянулась на Дарена. Он наблюдал сцену с завидным хладнокровием. Лишь чуть раздувшиеся крылья носа, опущенные уголки губ и напряжение позы выдавали его злость и отвращение. Почувствовав мой взгляд, он взглянул на меня, и вновь вернул свое внимание сыну герцога.

— Хотел сказать тебе пару слов, Верелеена. Может быть, это не мое дело. Но так как отец твой мертв, я чувствую своим долгом тебя предостеречь.

Мы шли вдоль широкого пустого коридора, если не считать караульных, оставшихся позади.

— Ты молода, родовита, богата. Ты — графиня Ячминская, но, прежде всего, девушка на выданье. Может статься, что тебе император посватает знатного жениха. Или ты сама выберешь. И что узнает твой будущий муж? Непонятные связи, дружба с гвардейским капитаном, ночевки в казарме…

Он умолк, предоставляя мне слово.

Вместо того, чтобы испугаться и бежать от меня с отгоняющим нечистого знаком, граф учит меня жить. В то, что он нормально воспринял змеящуюся серо-черную субстанцию вокруг меня, мне было трудно поверить. Для порядка он должен был хотя бы поинтересоваться, что я сотворила в Малом приемном зале. Мне казалось это странным.