Звездным рубчиком шитый чепец,

Чепчик счастья - Шекспира отец.

7

Ясность ясеневая и зоркость яворовая

Чуть-чуть красная мчится в свой дом,

Словно обмороками затоваривая

Оба неба с их тусклым огнем.

Нам союзно лишь то, что избыточно,

Впереди - не провал, а промер,

И бороться за воздух прожиточный

Это слава другим не в пример.

И сознанье свое затоваривая

Полуобморочным бытием,

Я ль без выбора пью это варево,

Свою голову ем под огнем?

Для того ль заготовлена тара

Обаянья в пространстве пустом,

Чтобы белые звезды обратно

Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

Слышишь, мачеха звездного табора

Ночь, что будет сейчас и потом?

8

Наливаются кровью аорты,

И звучит по рядам шепотком:

- Я рожден в девяносто четвертом,

Я рожден в девяносто втором...

И, в кулак зажимая истертый

Год рожденья с гурьбой и гуртом,

Я шепчу обескровленным ртом:

- Я рожден в ночь с второго на третье

Января в девяносто одном.

Ненадежном году, и столетья

Окружают меня огнем.

1937, Bоронеж

***

Флейты греческой тэта и йота

Словно ей не хватало молвы

Неизваянная, без отчета,

Зрела, маялась, шла через рвы.

И ее невозможно покинуть,

Стиснув зубы ее не унять,

И в слова языком не продвинуть,

И губами ее не размять.

А флейтист не узнает покоя

Ему кажется, что он - один,

Что когда-то он море родное

Из сиреневых вылепил глин.  

Звонким шепотом честолюбивым,

Вспоминающим шепотом губ

Он торопится быть бережливым,

Емлет звуки, опрятен и скуп.

Bслед за ним мы его не повторим,

Комья глины в ладонях моря,

И когда я наполнился морем,

Мором стала мне мера моя.

И свои-то мне губы не любы,

И убийство на том же корню.

И невольно на убыль, на убыль

Равноденствие флейты клоню.

7 апреля 1937, Воронеж

***

Нереиды, мои нереиды,

Bам рыданье - вода и питье.

Дочерям среди зимней обиды

Состраданье обидно мое.

***

Я к губам подношу эту зелень,

Эту клейкую клятву листов,

Эту клятвопреступную землю:

Мать подснежников, кленов, дубков.

Погляди, как я крепну и слепну,

Подчиняясь смиренным корням;

И не слишком ли великолепно

От гремучего парка глазам?

А квакуши, как шарики ртути,

Голосами сцепляются в шар,

И становятся ветками прутья

И молочною выдумкой пар.

30 апреля 1937

***

Как по улицам Киева-вия

Ищет мужа, не знаю чья, жинка,

И на щеки ее восковые

Ни одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям,

Не играют в купеческом скрипки,

На Крещатике лошади пали,

Пахнут смертью господские Липки.

Уходили с последним трамваем

Прямо за город красноармейцы,

И шинель прокричала сырая:

"Мы вернемся еще, разумейте!"

апрель 1937

***

Клейкой клятвой пахнут почки,

Вот звезда скатилась,

Это мать сказала дочке,

Чтоб не торопилась.

"Подожди", - шепнула внятно

Неба половина

И ответил шелест скатный:

"Мне бы только сына...

Стала б я совсем другою

Жизнью величаться,

Будет зыбка под ногою

Легкою качаться.

Будет муж, прямой и дикий,

Кротким и послушным,

Без него, как в черной книге,

Страшно в мире душном..."

Подмигнув на полуслове,

Запнулась зарница.

Старший брат нахмурил брови.

Жалится сестрица

Bетер бархатный, крыластый

Дует в дудку тоже,

Чтобы мальчик был лобастый,

На двоих похожий.

Спросит гром своих знакомых:

"Bы, грома, видали,

Чтобы липу до черемух

Замуж выдавали?"

Да из свежих одиночеств

Леса - крики пташьи,

Свахи-птицы свищут почесть

Льстивую Наташе.

И к губам такие липнут

Клятвы, что, по чести,

В конском топоте погибнуть

Мчатся очи вместе.

Bсе ее торопят часто:

"Ясная Наташа,

Выходи,за наше счастье,

За здоровье наше!"

2 мая 1937

***

1

К пустой земле невольно припадая,

Неравномерной сладкою походкой

Она идет,чуть-чуть опережая

Подругу быструю и юношу-погодка.

Ее влечет стесненная свобода

Одушевляющего недостатка,

И кажется, что ясная догадка

B ее походке хочет задержаться

О том, что эта вешняя погода

Для нас - праматерь гробового свода,

И это будет вечно начинаться.

2

Есть женщины, сырой земле родные,

И каждый шаг их - гулкое рыданье.

Сопровождать умерших и впервые

Приветствовать воскресших - их призванье.

И ласки требовать от них преступно,

И расставаться с ними непосильно.

Сегодня - ангел, завтра - червь могильный,

А послезавтра - только очертанье.

Что было поступь - станет недоступно.

Цветы бессмертны. Небо целокупно.

И то, что будет, - только обещанье.

4 мая 1937

***

На меня нацелилась груша да черемуха

Силою рассыпчатой бьет меня без промаха.

Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями,

Что за двоевластье там? B чьем соцветьи истина?

С цвету ли, с размаха ли, бьет воздушно-целыми

Воздух, убиваемый кистенями белыми.

И двойного запаха сладость неуживчива:

Борется и тянется - смешана, обрывчива.

4 мая 1937

Где лягушки фонтанов, расквакавшись

И разбрызгавшись, больше не спят

И, однажды проснувшись, расплакавшись,

Во всю мочь своих глоток и раковин

Город, любящий сильным поддакивать,

Земноводной водою кропят,

Древность летняя, легкая, наглая,

С жадным взглядом и плоской ступней,

Словно мост ненарушенный ангела

В плоскоступьи над желтой водой,

Голубой, онелепленный, пепельный,

В барабанном наросте домов,

Город, ласточкой купола лепленный

Из проулков и из сквозняков,

Превратили в убийства питомник

Bы, коричневой крови наемники,

Италийские чернорубашечники,

Мертвых цезарей злые щенки...

Все твои, Микельанджело, сироты,

Облеченные в камень и стыд,

Ночь, сырая от слез, и невинный,

Молодой, легконогий Давид,

И постель, на которой несдвинутый

Моисей водопадом лежит,

Мощь свободная и мера львиная