– Все началось в августе, подумать только, – отхлебнув обжигающий напиток, произнес мужчина. Невидимый собеседник на стуле рядом внимательно слушал. – Странно вспоминать, как я шарахался в метро от каждого паразита. Черт, я ведь так и не разобрался с тем заказчиком, – сморщился, как от ноющей боли.

Кухня была небольшой. Им троим, вечером было немного тесно – локти то тут, то там соприкасались, а ноги приходилось вытягивать между деревянными перекладинами или поджимать под себя.

Сейчас же в ней было как никогда пусто и одиноко, и утешениями служили бежевые обои и терракотовая мебель, аккуратно развешанные вафельные полотенца, узорчатые тарелки и блестящие столовые приборы.

В общем, все то, что не имело души.

Как бывает не вовремя отсутствие живой души, когда тебе хочется выговориться, или найти причину притворяться беззаботным человеком. И в тоже время, когда ты требуешь одиночества – эти живые души лезут под самый нос, мельтешат своим мнимым участием.

Кофе сильно горчил, от него запершило в горле.

Матвей отставил чашку в сторону, прокашлялся, прямо из-под крана выпил холодной воды.

За окном стояло теплое осеннее утро, зовущее – точно в детстве соседские мальчишки с потертым резиновым мячом – погулять. Это была память Алены – Матвей почти никогда не гулял во дворе.

В коридоре, проходя мимо зеркала, мужчина не повернул голову, но все равно краем глаза, как колыхание белоснежной занавески, заметил некое шевеление позади.

Началось.

Он не обернулся.

Не хотел упрощать момент.

Спокойно, без спешки прошел через комнату к балкону, повернул ручку, слыша за спиной тихие шорохи, и, продавив ногой пластмассовый выступ, вышел в лоджию. Открыл окно, вытащил москитную сетку.

С десятого этажа мир выглядел непривычно масштабнее, позволяя разглядеть вдалеке даже высокие башни – в которых варились в собственном соку люди в рубашках – «Деловой центр».

Матвей наблюдал за проезжающими машинами, проходящими людьми, летящими птицами, с хлопающими на лету крыльями, с каким-то нездоровым удовольствием, все отдаляя момент неизбежного.

Но все равно пришлось заметить, обратить внимание и прокомментировать паразитов, которые ползали рядом с людьми и парили с птицами.

Они были здесь.

– Вы здесь, – констатировал Матвей, поджав губы.

А ему с улицы сонмы вторили: «Здесь, здесь!».

Но это ничего.

Он закрыл глаза, сжал веки, пока перед глазами не заплясали разноцветные пятна, и только после этого – открыл.

Все изменилось.

Море просочилось сквозь землю наружу.

Или будто вдруг пошел сильнейший бесшумный дождь – неважно.

От подоконника к горизонту тянулась цепочка огоньков, точно очерчивая дорогу. Их свет был ярок, неумолим, точно говоря: «Тебе нужно идти. Тебе. Нужно. Идти.».

И Матвей пошел.

Он влез на подоконник, не думая ни о чем, слепо подчиняясь огонькам.

Высунул ногу в окно, опустил в черную жижу, потом – вторую и, наконец, спрыгнул полностью.

Брызги взлетели вверх.

Нет, это не море. У моря существуют четкие границы, у этого Нечто их не было – его определяло чье-то воображение. Больное, садистское по своей гуманности воображение. Оно усложняло своим упрощением.

Тут же дом за спиной поглотила тьма, и тьма сгустилась со всех сторон, а свет – вот в чем штука – отпугивал ее, как дикое зверье.

Матвей вгляделся в воду – туда, где освещал свет – заметил силуэты, похожие на рыб, скользящие живыми снарядами.

Когда он сделал шаг, откуда-то впереди послышался тихий барабанный бой, созвучный с ритмом человеческого сердца.

Неужели все это время бой издавали не жуткие аборигены, а шел он из морских недр? Или так звучала мелодия живых душ, неостанавливаемого вселенского потока? Или так стучали зубы Матвея от холода и страха, пытаясь заставить печку тела вырабатывать тепло?

Вода облизывает щиколотки, не стесняет движения.

Мужчина даже позволил себе ускорить шаг, когда увидел по сторонам, выныривающие молочной пеленой призрачные силуэты аборигенов, танцующих вокруг костра. Они скакали у горящих поленьев, голыми ступнями наступая на обжигающие угли. По очереди качали в руках белоснежную овцу, пальцами жамкали мягкие завитки. Откуда у них овца?

Та же самая сцена возле кафе – и ее конец известен.

Но были и незнакомые призраки с тяжелыми ожерельями из костей и камней, обернутые ярко-красными полотнами с ног до головы.

Матвей нагнулся и поднял из жижи рукой тонкую – каплей горящую – церковную свечу.

– Араааррааарррааараа, – пели гнилые рты.

Матвей шмыгнул носом.

Воск стекал по его пальцам, чуть-чуть покусывая кожу, как кусаются зеленые ящерицы или воробьи. И тех и других можно убить, лишь сжав посильнее ладонь, придавив сверху ботинком.

Но эти мысли слишком мерзкие, чтобы воплощать их в жизнь. Животным всегда хочется дарить только любовь.

– Аррраааррраааррааааараааа…

Нож взметнулся в воздухе.

Матвей сорвался на бег.

Брызги разлетелись в темноту, ударяясь об нее, как о стену.

Огонек соскочил с тонкого фитилька и вскарабкался тонкими ручками по стежкам к вороту свитера.

Кровь хлынула в костер.

Какая-то мысль пронеслась в голове у Матвея так быстро, что он не успел за нее ухватиться. Будто видя ее кометный хвост, мужчина вытянул вперед руку и хватал-хватал воздух, пока аборигены надрывались, а овца воскрешала и умирала вновь и вновь. В ее оборвавшейся давным-давно жизни уже ничего нельзя было изменить, как в выпущенном на большие экраны фильме, который можно лишь ставить на повтор пока не стошнит.

– Аррааараааарррааааа, – тянули чернокожие люди.

Конец дорожки появился внезапно.

Едва успев остановиться на самой границе, Матвей согнулся пополам, по-рыбьи глотая воздух, оперевшись руками на колени.

Он отчего-то вдруг подумал: «А вдруг овца умирает каждый раз по-новому?», – и содрогнулся.

Тем временем темнота впереди понемногу расступалась.

Матвей ожидал увидеть все, что угодно: толпу паразитов, огромный костер, Ипсилона с ножом в руке…

Но то, что предстало перед глазами, напрочь сбило с толку.

На воде – как на обычном полу – полукругом стояли три потертых кресла.

Редкие огоньки, вынырнувшие из жижи, вырывали из мрака очертания людей, больше похожих на груду сваленных тряпок.

Прищурившись, он разглядел чей-то черный лакированные ботинок.

Матвей в нерешительности стоял, молча заметив исчезающую позади дорожку.

Огоньки по цепочке гасли, как соединенные в гирлянду лампочки, оставляя в неизвестности незнакомцев, а для них – Матвея.

Когда они заговорили, мужчина услышал низкие бархатистые и – что более важно – знакомые голоса.

– Убийство есть убийство, верно?

– Какое истинное лицо бога?

– Скажите мне, скажите мне, скажите мне, как должен я выглядеть?

Смех.

– Можно смотреть вниз, сколько угодно смотреть.

Матвей нахмурился, пытаясь разобрать и обличить звуки в форму, в рты и лица.

– Корни прорастают из семени. Побег прогрызается сквозь почву.

– Вниз.

– Черви в земле, а потом в тебе.

– Мое лицо! – крик.

– Вниз-вниз. Закапываться в землю, а…

– Страдание – это очищение. Край. Отойти от края.

– Наверх никто не смотрит. Нельзя смотреть наверх. Наверх нельзя. Нельзя.

– Их легко обмануть. Каждый раз. Как говорят? Стоит.

Неясное бормотание и обрывки слов пулями пронзали мужчину.

В темноте, окруженный страхом смерти, он получал удары не от зубов и когтей, а от изощренного орудия зомбирования – слов.

Заткнув уши пальцами, он пытался воскресить в себе уверенность и готовность к борьбе, но отчаяние упорно – как дикий плющ – вилось через нервы к мозгу.

– Что может выйти, если человек станет…

Смех.

Смех. Смех. Смех.

Смех.

Смех.

– Богом?

Качнувшись, Матвей сделал, скорее, не шаг вперед, а выпад со шпагой, чтобы проткнуть неизвестного раздражителя.