(17) Итак, с чего началась его вражда с матерью, вы уже знаете; а то, что это имело отношение к данному судебному делу, вы поймете, когда узнаете и остальное. Ибо я вполне сознаю, что, какова бы ни была мать, во время суда над сыном не следует говорить о позорном поведении родившей его. Я не был бы вообще способен вести какое бы то ни было дело, судьи, если бы я, призванный защищать людей, подвергающихся опасности, забывал о чувстве, заложенном в душу всем людям и коренящемся в самой природе[560]. Мне вполне понятно, что люди должны не только молчать об оскорблениях со стороны своих родителей, но и мириться с ними. Но, по моему мнению, переносить следует то, что возможно перенести, молчать — о том, о чем возможно молчать. (18) Всякий раз, когда Авла Клуенция постигало какое-нибудь несчастье; всякий раз, когда он подвергался смертельной опасности; всякий раз, когда ему угрожала беда, — единственной зачинщицей и виновницей этого была его мать. Он и в настоящее время не сказал бы ничего и, не будучи в состоянии забыть обо всем этом, все же согласился бы хранить молчание и скрывать это. Но она держит себя так, что молчать он больше никак не может. Ведь даже самый суд, эти опасности, обвинение, возбужденное противной стороной, множество свидетелей, готовых давать показания, — все это затеяла его мать; она их подготовила, она их подстрекает и снабжает из своих средств. Наконец, она сама недавно примчалась из Ларина в Рим, чтобы погубить своего сына; она здесь, эта наглая женщина, богатая, жестокая; она подстрекает обвинителей, наставляет свидетелей, радуется жалкому виду и лохмотьям подсудимого[561], жаждет его погибели, идет на то, чтобы пролилась вся ее кровь, лишь бы она успела увидеть пролившуюся кровь своего сына. Если вы не увидите всего этого во время слушания дела, считайте, что я называю ее имя необдуманно; но если ее участие в деле окажется столь же явным, сколь и преступным, то вы должны будете простить Клуенцию, что он мне позволяет так говорить; вы, напротив, не должны были бы простить мне, если бы я об этом умолчал.

(VII, 19) Теперь я ознакомлю вас в общих чертах с преступлениями, за которые был осужден Оппианик, дабы вы могли убедиться как в стойкости Авла Клуенция, так и в основательности самого обвинения. Но сначала я укажу вам причину, заставившую его выступить обвинителем, дабы вы поняли, что Авл Клуенций даже это сделал в силу необходимости. (20) Когда он захватил с поличным человека, собиравшегося его отравить ядом, который для него приготовил муж его матери, Оппианик, и когда это обстоятельство было установлено не путем догадок, а было очевидным и явным, и когда дело уже не вызывало никаких сомнений, — только тогда он обвинил Оппианика. Как обоснованно и как обдуманно он это сделал, я скажу потом; теперь я только хочу, чтобы вам было известно следующее: у него не было никакой иной причины обвинять Оппианика, кроме желания избежать постоянных опасностей, угрожавших его жизни, и ежедневных козней его противников. А дабы вы поняли, что преступления, в которых Оппианик был обвинен, по своему существу освобождали обвинителя от всяких опасений, а подсудимого лишали всякой надежды, я сообщу вам некоторые статьи обвинения, предъявленного во время того суда. Ознакомившись с ними, никто из вас не будет удивляться тому, что Оппианик, не надеясь на благополучный исход дела, обратился к Стайену и дал взятку.

(21) В Ларине жила некая Динея, теща Оппианика; у нее были сыновья, Марк и Нумерий Аврии, Гней Магий и дочь Магия, вышедшая замуж за Оппианика. Марк Аврий в юности был взят в плен под Аскулом во время Италийской войны[562], попал в руки сенатора Квинта Сергия — того самого, который был осужден за убийство, — и находился у него в эргастуле[563]. Брат его, Нумерий Аврий, умер, назначив своим наследником своего брата, Гнея Магия. Впоследствии умерла и Магия, жена Оппианика. Наконец, умер и последний из сыновей Динеи, Гней Магий; он оставил своим наследником молодого Оппианика, сына своей сестры, с тем, однако, чтобы тот разделил наследство с его матерью Динеей. Но вот Динея получает довольно точное и достоверное известие, что ее сын Марк Аврий жив и находится в рабстве в Галльской области[564]. (22) Когда у этой женщины, потерявшей всех своих детей, появилась надежда возвратить себе единственного сына, какой у нее остался, она созвала всех своих родственников и друзей своего сына и, в слезах, стала их умолять, чтобы они взяли на себя труд разыскать юношу и вернули ей сына, единственного, которого судьбе было угодно сохранить из ее многих детей. После того, как она дала ход этому делу, она тяжело заболела; поэтому она составила завещание, отказав этому сыну легат[565] в 400.000 сестерциев и назначив главным наследником уже названного мной Оппианика, своего внука. Через несколько дней она умерла. Все же ее родственники, в соответствии со своим решением, принятым ими при ее жизни, отправились после ее смерти в Галльскую область, на поиски Марка Аврия, взяв с собой человека, сообщившего, что он жив.

(VIII, 23) Тем временем Оппианик, по своей исключительной преступности и дерзости, в которых вам не раз придется убедиться, прежде всего подкупил вестника, действуя через своего близкого друга родом из Галльской области; затем он, без больших издержек, позаботился о том, чтобы самого Марка Аврия, убив, устранили. Те, которые отправились, чтобы разыскать и вернуть себе своего родственника, прислали письмо в Ларин к Авриям, родичам юноши и своим друзьям, с известием, что разыскать его трудно, так как, насколько они понимают, вестник подкуплен Оппиаником. Авл Аврий, храбрый, деятельный и известный у себя на родине человек, близкий родственник того Марка Аврия, прочитал это письмо на форуме, всенародно, перед большой толпой, в присутствии самого Оппианика, и громогласно объявил, что он, если получит сведения об убийстве Марка Аврия, привлечет Оппианика к судебной ответственности. (24) Прошло немного времени, и те, кто выезжал в Галльскую область, возвратились в Ларин и сообщили, что Марк Аврий убит. Тут уже не только родственники убитого, но и все жители Ларина почувствовали к Оппианику ненависть, а к молодому человеку сострадание. И вот, когда Авл Аврий — тот самый, который ранее объявил о своем намерении возбудить судебное дело, — начал преследовать Оппианика своими громкими угрозами, тот бежал из Ларина и отправился в лагерь прославленного мужа, Квинта Метелла[566]. (25) После этого бегства, ясно доказавшего, что Оппианик совершил злодеяние и что совесть у него не чиста, он уже ни разу не дерзнул ни довериться правосудию и законам, ни появиться безоружным среди своих недругов; нет, воспользовавшись памятными нам насилиями и победой Луция Суллы, он, внушая всем ужас, примчался в Ларин во главе вооруженного отряда; кваттуорвиров[567], избранных населением муниципия, он отрешил от должности; объявил, что Сулла, назначив кваттуорвирами его и еще троих человек, приказал внести в проскрипционные списки и казнить того Авла Аврия, который угрожал Оппианику судебной ответственностью и утратой гражданских прав, а также другого Авла Аврия и его сына Гая, а равным образом и Секста Вибия, который, по слухам, был посредником при подкупе вестника. После их жестокой казни остальные страшились проскрипции и смерти. Когда при разборе дела в суде эти факты были раскрыты, кто мог бы подумать, что Оппианика могут оправдать? (IX) Послушайте об остальном и вы удивитесь не тому, что он, наконец, был осужден, а его долгой безнаказанности.

(26) Прежде всего обратите внимание на его наглость. Он пожелал жениться на Сассии, матери Габита, — на той, чьего мужа, Авла Аврия, он убил. Он ли был более бесстыден, делая такое предложение, или она — более бессердечна, соглашаясь на него? Трудно сказать. Как бы то ни было, обратите внимание на их человеческое достоинство и их нравственные устои. (27) Оппианик домогается руки Сассии и упорно добивается этого. Она не удивляется его дерзости, к его бесстыдству не относится с презрением, наконец, не испытывает чувства ужаса перед домом Оппианика, залитым кровью ее собственного мужа, но отвечает, что у него три сына[568] и что именно это обстоятельство делает брак с ним для нее неприемлемым. Оппианик, страстно желавший получить деньги Сассии, счел нужным поискать у себя в доме средства против препятствия, мешающего его браку. У него был малютка-сын от Новии и еще один сын от Папии, воспитывавшийся в Теане Апулийском, в восемнадцати милях[569] от Ларина, у своей матери. И вот, Оппианик внезапно, без всякой причины, посылает в Теан за сыном, чего он до того никогда не делал, разве только в дни общественных игр и в праздники. Бедная мать, не подозревая ничего дурного, посылает к нему сына. В тот самый день, когда Оппианик будто бы уехал в Тарент, мальчик, которого еще в одиннадцатом часу видели в общественном месте здоровым, до наступления ночи умер и на другой день, еще до рассвета, тело его было сожжено. (28) И о столь горестном событии до матери дошел слух раньше, чем кто-либо из челяди Оппианика потрудился ее об этом известить. Узнав в одно и то же время, что ее не только лишили сына, но и не дали ей возможности отдать ему последний долг, она, убитая горем, поспешно приехала в Ларин и устроила новые похороны уже погребенному сыну. Не прошло и десяти дней, как и второй сын Оппианика, младенец, был убит. Тотчас же после этого Сассия вышла за Оппианика, уже ликующего и полного надежд. Это и не удивительно, раз она видела, что он прельщал ее не свадебными дарами, а похоронами своих сыновей. Итак, в то время как люди ради своих детей обычно желают получить побольше денег, он ради денег охотно пожертвовал своими детьми.