Исключительно интересной частью речей Цицерона является «повествование» (narratio); к нему Цицерон прилагал, по-видимому, особые старания; вероятно, немалого труда стоило ему создавать из фактов, уже известных судьям и слушателям (из речи обвинителя, а при громких делах и до слушания дела в суде), блестящие захватывающие рассказы и бытовые картины; особенно хороши повествовательные части в речах против Верреса, в защиту Клуенция и в защиту Целия. Повествовательную часть речи Цицерон нередко оживляет историческими анекдотами, вымышленными диалогами между действующими лицами, поговорками, литературными цитатами, философскими сентенциями, шутками и игрой слов.
Собственно юридическая часть речи разрабатывается Цицероном в разных речах по-разному: наиболее строго и логично он ведет свою аргументацию там, где он твердо уверен в правоте дела. Там, где дело не столь ясно (например, в речах в защиту Мурены и Сестия), Цицерон переносит тяжесть доказательств не на подбор фактов, а на их освещение и истолкование. В таких случаях ему нередко приходилось пускать в ход два средства: либо морализирующий пафос, либо остроумные шутки; и то и другое производило, очевидно, чарующее впечатление и на судей и на слушателей.
В вводных и особенно в заключительных частях судебных речей Цицерон нередко прибегает к одним и тем же приемам: в exordium взывает к справедливости судей и выражает свою уверенность в их честности, непоколебимости и неподкупности (особенно усердно он делает это в тех случаях, когда он сомневается в наличии этих качеств); в заключении защитительной речи (peroratio, epilogue) он взывает к милосердию судей, рисуя — часто гиперболически — печальную участь обвиняемого в случае его осуждения, горе его семьи и родичей.
Политические речи Цицерона построены в общем по схеме, сходной с судебными, и в них особенно сильна повествовательная часть. Аргументация же в пользу того политического мероприятия, о котором идет дело, и опровержение доводов лиц, несогласных с ним, проводится менее систематично, чем в речах судебных, но чрезвычайно искусно; например, в речах против земельных законов Рулла и в речи о законе Манилия Цицерон играет на стремлении сенаторов к наживе и на их нежелании поступиться своим имуществом и привилегиями.
Особенным украшением речей Цицерона являются художественные характеристики заинтересованных лиц; так в речи о Манилиевом законе он в панегирических тонах представляет слушателям Помпея, а в речи в защиту Мурены он, не давая ни одной характеристики в буквальном смысле слова, изображает как бы мимоходом, но совершенно ясно три различных образа: Мурены, храброго на войне, но веселого, легкомысленного и в то же время хитрого в мирное время; его соперника Сервия Сульпиция, упорного, прилежного, но неуживчивого и скупого законоведа; сурового, строго принципиального стоика Марка Катона.
Наряду с характеристиками лиц, так или иначе заинтересованных в судебных делах, Цицерон умеет дать и живые портреты политических деятелей своего времени; при этом ему удается обрисовать людей, которых он не любит, лучше, чем своих друзей; последние обычно переполнены хвалебными эпитетами в превосходной степени; наиболее интересны портреты Катилины и Гая Юлия Цезаря; и того и другого Цицерон считает врагами отечества, дорогого ему республиканского строя и в то же время не может устоять перед неотразимым обаянием этих высокоодаренных людей. Достаточно прочитать характеристику Катилины в речи за Целия (гл. 5—6, 12 сл.) и Цезаря во II Филиппике (55, 117), чтобы убедиться в этом.
В течение всего доконсульского периода жизни Цицерона, а также и года консульства, его ораторский талант все более развертывался и совершенствовался. Первые его речи, дошедшие до нас, свидетельствуют о некоторой неопытности их автора, который и сам охотно упоминает о своей молодости и неискушенности на судебном поприще; в них периоды построены несколько тяжеловесно, имеются места, почти буквально повторяющие одну и ту же мысль; антитезы и патетические тирады носят еще характер заранее подготовленного риторического упражнения. В своем последнем трактате об ораторском искусстве, написанном уже в 60-летнем возрасте, Цицерон сам подшучивает над надуманными возвышенными возгласами, какими изобилует речь в защиту Секста Росция («Оратор», 30, 107 сл.), но и здесь не забывает отметить, что в ту пору они вызвали восторг слушателей. Веррины как с чисто деловой, так и с литературной точек зрения являются лучшим памятником как добросовестности и усердия, так и художественного таланта Цицерона. Большой литературной славой пользуются речи против Катилины, в особенности первая; в ней действительно как бы сосредоточены все эффектнейшие приемы, какие были в распоряжении Цицерона, — образные выражения, олицетворения, метафоры, риторические вопросы и пр.; даже теперь при чтении ее можно себе представить то потрясающее впечатление, какое она должна была произвести на слушателей, даже если она была произнесена не в такой до совершенства отточенной форме, до какой довел ее Цицерон при последующей обработке. Три остальные речи против Катилины уже значительно слабее; в них Цицерон слишком много говорит о себе и своих заслугах. В речах, произнесенных по возвращении из изгнания, Цицерон все больше прибегает к многословным риторическим тирадам и к неумеренному самовосхвалению. Постоянные напоминания об «этом великом дне» (раскрытия заговора Катилины), о своем добровольном отъезде из Рима и о торжественном возвращении едва ли могли производить сильное впечатление на слушателей, для которых и гибель Катилины, и изгнание Цицерона уже отошли в прошлое. Подлинный пафос Цицерон вновь обрел только в некоторых Филиппиках.
В заключение следует сказать о тех чисто литературных приемах, умелое пользование которыми дает при чтении даже деловых его речей подлинное художественное наслаждение. К сожалению, перевод полного представления о красоте языка Цицерона и о его богатейшей лексике и синонимике дать не может.
Цицерон широко пользуется различными «фигурами речи»; располагаемые с большим искусством, они не затемняют смысла, не загромождают речи, а облегчают слушателю восприятие ее. Само расположение членов предложения позволяет Цицерону подчеркнуть именно то, к чему он хочет привлечь внимание слушателей; например, он выносит подлежащее на последнее место: Nunc vero quae tua est ista vita? (Cat., I, 7, 16). Itaque ad magistratum Mamertinum statim deducitur Gavius. (Verr., V, 62, 160). Или напротив, выносит сказуемое на первое место: Egreditur in Centuripina quadriremi Cleomenes e portu, sequitur Seqestana naves (Verr., V, 33, 86).
Тот же прием он усиливает повторением особо важного слова: Vivis et vivis non ad deponendam, sed ad confirmandam audaciam. (Cat., I, 2, 4). Crux, crux, inquam, infelici et aerumnoso… comparabatur (Verr., V, 62, 162).
Особую расстановку слов представляют собой и фигуры хиазма (перекрещивания) и климакса (нарастания).
Примеры хиазма: Intellego maluisse Domitium crudelem in animadvertendo, quam in praetermittendo dissolutum videri (Verr., V, 3, 7). Odit populus Romanus privatam luxuriam, publicam magnificentiam diligit. (pro Murena, 36, 76).
Примеры климакса: Non feram, non patiar, non sinam. (Cat., I, 5, 10). Postremo tenebrae, vincla, carcer, inclusum supplicium (Verr., V, 9, 23).
Риторический вопрос — один из излюбленных приемов Цицерона, которым он порой даже злоупотребляет: Ubinam gentium sumus? In qua urbe vivimus? Quem rem publicam habemus? (Cat., I, 4, 9).
Такие же вопросы встречаются и в Филиппиках.
Цицерон охотно пользуется и более сложными фигурами, охватывающими одно предложение или ряд предложений в целом, — антитезой и анафорой.
Примеры антитезы: …neque enim tibi haec res affert dolorem, sed quandam incredibilem voluptatem (Cat., I, 10, 25)… Nusquam tu non modo, otium, sed ne bellum quidem nisi nefarium concupisti (ibid.).