(XIX) Не говорю о том, сколь великими наградами Гай Цезарь, будучи в Испании претором[2700], отличил этот народ, как он успокоил раздоры, как он, с согласия гадитанцев, определил их права, устранил черты застарелого варварства в их нравах и установлениях, с каким необычайным вниманием он, по просьбе Луция Корнелия, отнесся к этой гражданской общине и какие милости он ей оказал. Прохожу мимо многого такого, что благодаря труду и усердию Луция Корнелия изо дня в день достигается либо полностью, либо, во всяком случае, более легко. Поэтому первые люди среди их граждан присутствуют здесь и защищают Луция Корнелия из чувства приязни как своего гражданина, свидетельскими показаниями — как нашего; из чувства долга — как неприкосновенного гостя, в прошлом своего знатнейшего гражданина; из чувства преданности — как заботливейшего защитника их благополучия. (44) А чтобы сами гадитанцы, хотя им и не наносят ущерба, если их согражданам, в уважение к их доблести, дозволено переходить в наше гражданство, все же не думали, что именно поэтому заключенный ими договор менее почетен, чем договоры с другими гражданскими общинами, я утешу и этих вот присутствующих здесь честнейших людей, и ту далекую верную и дружественную нам гражданскую общину, а заодно докажу вам, судьи, — хотя вы и сами хорошо осведомлены, — что в праве, по поводу которого назначен этот суд, вообще никогда не было сомнений.

(45) Итак, кого признаем мы мудрейшими истолкователями договоров, кого — опытнейшими людьми в праве войны, кого — внимательнейшими в изучении правового положения гражданских общин и их интересов? Конечно, тех, кто уже был облечен военной властью и вел войны. (XX) И действительно, если знаменитый авгур Квинт Сцевола[2701], когда с ним советовались о праве залога земель, иногда отсылал спрашивавших к скупщикам земель Фурию и Касцеллию, хотя и сам был весьма опытен в вопросах права; если я насчет своего водопровода в Тускуле советовался с Марком Тугионом, а не с Гаем Аквилием[2702], так как постоянная деятельность, направленная на один предмет, часто имеет большее значение, чем дарование и знания, — то кто, когда дело касается договоров и всего права мира и войны, поколеблется предпочесть наших военачальников всем опытнейшим правоведам? (46) Итак, не можем ли мы представить тебе как поручителя в закономерности этого примера и этого действия, которые ты осуждаешь, самого Гая Мария? Найдешь ты человека, который был бы более строг во взглядах, более стоек, отличался бы более выдающейся доблестью, проницательностью, добросовестностью? И вот, он даровал права гражданства игувийцу Марку Аннию Аппию, храбрейшему мужу, наделенному величайшей доблестью; он же даровал права гражданства поголовно двум когортам камеринцев, зная, что договор с Камерином[2703] — священнейший и справедливейший из всех договоров. Так возможно ли, судьи, осудить Луция Корнелия без того, чтобы не осудить поступка Гая Мария? (47) Да появится же на короткое время этот знаменитый муж в вашем воображении (так как появиться в действительности он не может), дабы вы взглянули на него мысленно (так как увидеть его воочию вы не можете); пусть он скажет, что он не был лишен опыта в вопросах союзного договора, что он был хорошо знаком с примерами из прошлого, искушен в военном деле, что он ученик и солдат Публия Сципиона; что он прошел обучение на военной службе и на военных должностях легата; что он — веди он столь большие войны, какие он завершил, и служи он под началом стольких консулов, сколько раз он сам был консулом, — смог бы тщательно изучить и узнать все права войны; что для него не было сомнения в том, что ни один договор не препятствует честному выполнению государственных дел; что он выбрал всех храбрейших людей из теснейше связанной с нами и весьма дружественной нам гражданской общины; что ни договором с Игувием, ни договором с Камерином не было исключено право римского народа награждать их граждан за доблесть.

(XXI, 48) Поэтому, когда на основании Лициниева и Муциева закона[2704], было — через несколько лет после этого дарования гражданских прав — назначено строжайшее следствие по делу о гражданстве, то разве кто-нибудь из тех, кто, происходя из союзных гражданских общин, получил права гражданства, был привлечен к суду? Правда, Тит Матриний из Сполетия, единственный из тех, кому Гай Марий даровал гражданские права, отвечал перед судом; он происходил из латинской колонии, весьма надежной и известной[2705]. Когда его обвинял красноречивейший Луций Антистий, он не говорил, что сполетинцы не сделались «давшими согласие» (он понимал, что народы обыкновенно становятся «давшими согласие», когда речь идет об их правах, но не о наших), но, так как колонии не были выведены на основании Апулеева закона, в силу которого Сатурнин предоставил Гаю Марию возможность делать римскими гражданами троих человек в каждой колонии[2706], он утверждал, что эта милость не должна иметь силы, раз упразднено основание для нее. Твое обвинение не содержит ничего сходного с тем, о чем я упомянул; (49) однако все же Гай Марий обладал таким авторитетом, что отстоял и получил одобрение своим действиям не при посредстве своего свойственника Луция Красса, необычайно красноречивого человека, но сам, без лишних слов, благодаря своему влиянию. И действительно, судьи, кто захочет, чтобы наших полководцев лишали возможности отличать доблесть, проявленную на войне, в сражении, в войске, чтобы у союзников, у союзных гражданских общин отнимали надежду на награды, заслуженные ими при защите нашего государства? Но если подействовало выражение лица Гая Мария, его голос, свойственный полководцу огонь в его глазах, его недавние триумфы, его присутствие, то пусть подействует его авторитет, пусть подействуют его подвиги, память о нем, пусть подействует вечное имя этого храбрейшего и прославленного мужа! Пусть между влиятельными и храбрыми гражданами будет следующее различие: да наслаждаются первые своим могуществом при жизни; что касается вторых, то пусть даже после их смерти — если защитник нашей державы вообще может умереть — живет их бессмертный авторитет!

(XXII, 50) Далее, не даровал ли Гней Помпей-отец[2707], совершив величайшие подвиги в Италийскую войну, права гражданства честному мужу, римскому всаднику Публию Цесию, здравствующему и ныне, выходцу из союзной гражданской общины Равенны? Далее, не даровал ли их Гай Марий поголовно двум когортам камеринцев? Далее, не даровал ли их Публий Красс, именитейший муж, Алексасу из Гераклеи, с которой во времена Пирра, в консулат Гая Фабриция[2708], как считают, был заключен, пожалуй, единственный в своем роде договор? Далее, не даровал ли их Луций Сулла Аристону из Массилии? Далее, — коль скоро говорим о гадитанцах, — то не пожаловал ли Луций Сулла…[2709] Далее, не даровал ли их безупречнейший в высшей степени совестливый и осторожный человек, Квинт Метелл Пий[2710], Квинту Фабию из Сагунта? Далее, этот вот присутствующий здесь Марк Красс, подробнейше рассмотревший все эти примеры из прошлого, которые я теперь перечисляю, не даровал ли права гражданства жителю союзной общины Авенниона? А ведь это — человек редкостной строгости взглядов и благоразумия и даже чересчур скупой на дарование прав гражданства. (51) Здесь ты пытаешься умалить милость или, скорее, решение и поступок Гнея Помпея, сделавшего то, что, как он слыхал, сделали Гай Марий, Публий Красс, Луций Сулла, Квинт Метелл, Марк Красс, что, наконец, как он видел, делал его прямой наставник — его отец. И он сделал это не по отношению к одному только Корнелию; ведь он даровал права гражданства и гадитанцу Гасдрубалу после памятной нам войны в Африке[2711], и мамертинцам Овиям, и некоторым жителям Утики, и сагунтинцам Фабиям. И действительно, если те, кто защищает наше государство ценой лишений и опасностей, достойны других наград, то они, несомненно, вполне достойны дарования им прав того гражданства, за которое они грудью встретили опасности и копья. О, если бы бойцы за нашу державу, где бы они ни были, могли получать права нашего гражданства и, наоборот, людей, на государство пошедших войной, было позволено изгонять из гражданской общины! Ведь наш величайший поэт вовсе не хотел, чтобы знаменитое обращение Ганнибала к солдатам характеризовало этого полководца больше, чем любого другого: