(XI, 27) Но крайне невежественно не только то, что сказано обвинителем о народах, «давших согласие», и что относится также к свободным народам, а не только к народам, связанным с нами союзным договором, откуда неминуемо следует, либо что из числа союзников никто не может сделаться римским гражданином, либо что им может сделаться даже человек из народа, связанного с нами договором; нет, этот наш наставник по части перемены гражданства поистине незнаком со всем нашим правом, основанным не только на законах государства, судьи, но также и на воле частных людей. Ведь по нашим законам никто не может переменить гражданство против своей воли, но, если захочет, может его переменить только, если он будет принят тем государством, гражданином которого хочет быть. Так, если гадитанцы постановят о каком-нибудь римском гражданине, назвав его по имени, чтобы он был гражданином Гадеса, то у нашего гражданина будет полная возможность переменить гражданство, а союзный договор не будет препятствовать римскому гражданину сделаться гадитанским. (28) Быть гражданином двух общин наш гражданин, по нашему гражданскому праву, не может. Не может быть нашим гражданином тот, кто сделается гражданином другого государства. Перемена гражданства возможна не только в результате просьбы о представлении права гражданства, — что, как мы видели, случилось с оказавшимися в бедственном положении прославленными мужами Квинтом Максимом, Гаем Ленатом, Квинтом Филиппом в Нуцерии[2684], Гаем Катоном в Тарраконе[2685], Квинтом Цепионом[2686], Публием Рутилием в Смирне[2687] (они стали гражданами этих общин, хотя не могли утратить права нашего гражданства, прежде чем ушли в изгнание), — но также и по праву возвращения на родину[2688]. Ведь не без причины о вольноотпущеннике Гнее Публиции Менандре, который некогда по желанию наших послов, отправившихся в Грецию, был при них переводчиком, народу было предложено принять постановление, гласившее, что этот Публиций не утратит своих гражданских прав, если возвратится на родину, а оттуда вернется в Рим. Также и в более отдаленные времена многие римские граждане добровольно, не будучи ни осуждены, ни ограничены в правах, отказавшись от нашего гражданства, переселялись в другие государства.

(XII, 29) Но если римскому гражданину дозволяется стать гадитанцем либо ввиду изгнания, либо по праву возвращения на родину, либо ввиду его отказа от нашего гражданства (обратимся к вопросу о союзном договоре, что не имеет отношения к рассматриваемому делу, ведь мы рассуждаем о праве гражданства, а не о союзных договорах), то почему гражданину Гадеса не дозволено получение прав нашего гражданства? Я-то, конечно, держусь совершенно противоположного мнения. Ведь коль скоро в наше государство путь ведет из всех гражданских общин, а нашим гражданам открыт путь в другие гражданские общины, то, разумеется, чем теснее каждая из них связана с нами союзом, дружбой, торжественным обязательством, соглашением, союзным договором, тем сильнее, мне кажется, она привязывается к нам общностью выгод, наград, гражданских прав. Другие гражданские общины, конечно, без колебаний предоставили бы гражданские права нашим соотечественникам, будь у нас те же законы, что и у других. Но мы не можем быть гражданами нашего государства и, сверх того, еще какого-нибудь; другим это не запрещено. (30) Поэтому в греческих городах, например в Афинах, как мы видим, к гражданским общинам приписываются родосцы, лакедемоняне и прочие, прибывшие отовсюду, и одни и те же люди принадлежат многим гражданским общинам. Я сам видел, как некоторые неискушенные люди, наши сограждане, пребывая из-за этого в заблуждении, исполняли в Афинах официальные должности судей и ареопагитов в определенной трибе и в определенном разряде, не зная, что они, получив права тамошнего гражданства, утратили права нашего, — если только не вернут себе их по праву возвращения на родину; но ни один человек, сведущий в наших обычаях и законах, который хотел сохранить за собой права нашего гражданства, никогда не объявлял себя гражданином другой общины.

(XIII) Вся эта часть моего рассуждения и моей речи, судьи, относится к всеобщему праву перемены гражданства; в ней нет ничего такого, что касалось бы именно святости союзных договоров. Ведь я отстаиваю общее положение: на всей земле нет ни одного племени, ни чуждого римскому народу из-за ненависти и раздоров, ни связанного с ним верностью и взаимным расположением, человека из которого нам было бы запрещено признать своим гражданином или даровать ему права гражданства. (31) О превосходные законы, по внушению богов установленные нашими предками уже при появлении имени римлян и гласящие, что ни один из нас не может принадлежать более чем к одной гражданской общине (ведь несходство между гражданскими общинами непременно должно сопровождаться различиями в праве), что никто не должен против своей воли менять гражданство и не должен оставаться гражданином против своей воли! Вот каковы прочнейшие основы нашей свободы: каждый волен и сохранять свое право, и отказаться от него. Уже одно, вне всяких сомнений, укрепило нашу державу и возвеличило имя римского народа: первый создатель этого города, Ромул, доказал своим договором с сабинянами[2689], что наше государство надо увеличивать, принимая в него даже врагов. На основании его убедительного примера предки наши никогда не упускали случая даровать и распространить права гражданства[2690]. Поэтому многие жители Лация, как тускуланцы, как ланувийцы, а также целые племена из других областей, как племена сабинян, вольсков, герников, были приняты в число наших граждан; никаких людей из этих гражданских общин не заставили бы переменить гражданство, если бы они того не желали, а если бы кто-нибудь и получил права нашего гражданства по милости нашего народа, то никакой союзный договор не казался бы нарушенным.

(XIV, 32) Но ведь существуют договоры, такие, как договор с ценоманами, с инсубрами, с гельветами, с япидами и с некоторыми варварами опять-таки из Галлии[2691]; в этих договорах прием лиц из этих народов в число наших граждан исключен. Но если оговорка это запрещает, то в случаях, когда оговорки нет, это безусловно дозволяется. Где же в союзном договоре с гадитанцами говорится, что римский народ не должен даровать права римского гражданства ни одному гадитанцу? Нигде. А если бы это где-нибудь и говорилось, то это было бы отменено Геллиевым и Корнелиевым законом, который с определенностью предоставил Помпею власть даровать права гражданства. «Это исключено, — утверждает обвинитель, — так как договор — нерушимый». Извиняю тебя, если ты не искушен в законах пунийцев[2692] (ведь ты покинул свою гражданскую общину) и не смог разобраться в наших законах, которые осуждением по уголовному делу[2693] сами отстранили тебя от дальнейшего знакомства с ними. (33) Какая оговорка, в которой можно было бы усмотреть исключение для чего-то нерушимого, содержится в запросе, поданном консулами Геллием и Корнелием насчет Помпея? Во-первых, нерушимым может быть только то, что римский народ или плебс[2694] объявит священным; во-вторых, постановления должны объявляться нерушимыми или в связи с самим родом закона или же путем призывания богов и консекрации закона, когда гражданские права нарушителя обрекаются богам. Итак, что сможешь ты, в связи с этим, сказать о договоре с гадитанцами? Консекрацией ли гражданских прав объявлено это нерушимым или же призыванием богов в тексте закона? Это ты утверждаешь? Я заявляю, что насчет этого договора вообще никогда не вносили предложения ни на рассмотрение народа, ни на рассмотрение плебса, и что ни закон, ни кара не были признаны священными. И вот, так как римский народ никогда и ничего не постановлял о гадитанцах, насчет которых (даже если бы был издан закон, запрещающий предоставлять права гражданства кому бы то ни было) все же оставалось бы в силе то, что постановил народ, и так как, по-видимому, не было сделано оговорки в известных выражениях: «Если что-нибудь признано нерушимым», — то осмелишься ли ты о чем-то утверждать, что это было признано нерушимым?