(IX) Наконец, квириты, так как мне причинили зло четыре рода людей: одни ввиду своей ненависти к государству были моими злейшими недругами именно потому, что я его спас им наперекор; другие — те, кто, притворившись моими друзьями, меня преступно предал; третьи — те, кто, из-за своей бездеятельности не будучи в состоянии достичь того же, чего достиг я, завидовал моим заслугам и высокому положению; четвертые, хотя они должны были стоять на страже интересов государства, продали мое благополучие, дело государства и достоинство того империя, каким были облечены. Итак, я буду карать этих людей в соответствии с их действиями по отношению ко мне: дурных граждан — честным ведением государственных дел; вероломных друзей — не веря им ни в чем и всего остерегаясь; завистников — служением доблести и славе; приобретателей провинций — отзывая их в Рим и требуя от них отчетов по наместничеству[2662]. (22) Впрочем, для меня, квириты, отблагодарить вас, оказавших мне величайшие услуги, гораздо важнее, чем преследовать недругов за их несправедливости и жестокость. И право, способ отомстить за несправедливость найти легче, чем способ воздать за благодеяние, ибо одолеть бесчестных людей не так трудно, как сравняться с честными; кроме того, необходимо воздать должное не столько тем, кто причинил тебе зло, сколько тем, кто сделал тебе величайшее добро. (23) Ненависть возможно либо смягчить просьбами, либо забыть в связи с положением в государстве и ради общей пользы, либо сдержать ввиду трудности мщения, либо подавить в себе за давностью; но уступить просьбам и не чтить людей, оказавших нам большие услуги, — этого нам божеский закон не велит, и ни при каких обстоятельствах нельзя при этом ссылаться на пользу для государства; нельзя оправдываться и трудностью положения, и не подобает ограничивать память о благодеянии временем и сроком. Наконец, того, кто был мягок при мщении, открыто восхваляют, но очень резко порицают того, кто оказался медлителен в воздаянии за столь великие милости, какие вы оказали мне; его непременно назовут, уже не говорю — неблагодарным, что тяжко само по себе, но даже нечестивым. [Ведь положение при воздаянии за услугу не походит на положение при денежном долге, так как тот, кто удерживает деньги у себя, долга не платит, а у того, кто отдал долг, денег уже нет; благодарность же и тот, кто воздал ее, сохраняет, и тот, кто ее сохраняет, долг свой платит.]

(X, 24) Поэтому я буду хранить память о вашем благодеянии, вечно чувствуя расположение к вам, и не утрачу ее вместе со своим последним вздохом; нет, даже тогда, когда жизнь покинет меня, воспоминания о благодеянии, оказанном мне вами, сохранятся. Что касается моей ответной благодарности, то вот что обещаю я вам и буду всегда выполнять: с моей стороны не будет недостатка ни в рвении при принятии решений по делам государства, ни в мужестве при устранении угрожающих ему опасностей, ни в честности при обычной подаче голосов, ни — во имя защиты государства — в доброй воле при противодействии злым людским умыслам, ни в настойчивости в тяжелых трудах, ни в благожелательности искреннего сердца при служении вашим интересам. (25) И вот какая забота, квириты, будет всегда со мною: чтобы я и вам, в моих глазах обладающим силой и волей бессмертных богов, и потомкам вашим, и всем народам казался вполне достойным того государства, которое всеми поданными голосами признало, что оно не может сохранить своего достоинства, если себе не возвратит меня.

Речь в защиту Луция Корнелия Бальба

[В суде, июль — август 56 г. до н. э.]

«Вестник древней истории», 1987, № 2. С. 235—252.

В 72 г. до н. э., в год консулата Л. Геллия Попликолы и Гн. Корнелия Лентула Клодиана, был издан закон (Геллиев — Корнелиев закон), разрешавший Гнею Помпею даровать права римского гражданства испанцам, оказавшим Римскому государству услуги во время происходивших в Испании военных действий против Кв. Сертория. Гн. Помпей предоставил права римского гражданства одному гадитанцу, который при этом получил имя Луция Корнелия Бальба. Впоследствии Л. Бальб стал доверенным лицом Цезаря и участвовал в его походе в Испанию в качестве начальника войсковых рабочих (praefectus fabrum).

На основании договора, заключенного между Гадесом и Римом в 212 г. до н. э. и подтвержденного в 78 г. в консулат М. Эмилия Лепида и Кв. Лутация Катула Капитолийского, Гадес стал civitas foederata; согласно Юлиеву закону 90 г., жители союзных с Римом гражданских общин могли получить права римского гражданства только с согласия своей общины; из-за несоблюдения этого условия Л. Бальб был привлечен к суду по обвинению в незаконном получении прав римского гражданства. Л. Бальба защищали Гн. Помпей, М. Лициний Красс и М. Цицерон, говоривший последним. Суд оправдал обвиняемого.

(I, 1) Если в суде оказывает действие авторитет защитника, то Луция Корнелия защищали известнейшие мужи; если оказывает действие опыт, то — весьма искушенные; если — дарование, то — весьма красноречивые; если преданность, то — лучшие друзья и люди, связанные с Луцием Корнелием и оказанными ему милостями, и теснейшей приязнью. Каково, в таком случае, может быть мое участие? Оно возможно в меру того авторитета, какой вы захотели за мною признать, моего скромного опыта и дарования, отнюдь не равного моей доброй воле. Ведь я вижу, что перед другими людьми, его защищавшими, Луций Корнелий в очень большом долгу; в каком долгу перед ним я, скажу в другом месте[2663]. В начале своей речи заявляю одно: если всем, кто способствовал моему восстановлению в правах и высоком положении, я не смог вполне отплатить равной услугой, то постараюсь воздать им должное моей благодарностью и хвалой. (2) О том, сколь убедительна, судьи, была вчерашняя речь Гнея Помпея, сколь сильна, сколь богата, свидетельствовало не молчаливое ваше согласие, но откровенное восхищение. Никогда, кажется, не слышал я ничего, что говорилось бы о праве с большей точностью, о примерах из прошлого с большей полнотой, о союзных договорах с бо́льшим знанием дела, о войнах с бо́льшим блеском и авторитетом, о государстве с большей убедительностью, (3) о самом себе с большей скромностью, о судебном деле и обвинении с бо́льшим красноречием. И вот мне уже кажется истинным изречение, которое в устах некоторых любителей словесности и философии выглядело неправдоподобным и которое гласит, что человеку, глубоко проникнувшемуся всеми доблестями, любое дело, за которое бы он ни взялся, удается. Могли ли даже у Луция Красса[2664] с его редкостным прирожденным даром красноречия, если б он вел это дело, найтись содержательность, разнообразие, изобилие, бо́льшие, чем оказались у человека, который смог уделить этому занятию лишь столько времени, сколько ему удалось отдыхать от непрерывных войн и побед[2665]. (4) Тем труднее мне говорить последним: и действительно, моя речь следует за такой, которая не прошла мимо ваших ушей, но глубоко запала всем в душу, так что вы, вспоминая ту речь, можете получить большее наслаждение, чем могли бы получить не только от моей, а вообще от речи любого человека. (II) Однако я должен повиноваться желанию не только Корнелия, отказать которому в опасное для него время я никак не могу, но и Гнея Помпея, захотевшего, чтобы я был прославителем и защитником его поступка, его решения, его благодеяния, подобно тому как я недавно был таковым перед вами, судьи, в другом судебном деле[2666].

(5) И вот что мне, по крайней мере, кажется достойным нашего государства, вот что — долгом исключительной славе этого выдающегося мужа, вот что — прямой вашей обязанностью, вот что достаточным для этого судебного дела: все должны согласиться с тем, что те действия, какие Гней Помпей, как известно, совершил, были ему дозволены. Ведь нет ничего более верного, чем сказанное вчера им самим: Луций Корнелий бьется, защищая все свое благополучие, а ни в каком преступлении не обвиняется. Ведь нет разговора ни о том, что он воровски присвоил гражданские права, ни о том, что он солгал о своем происхождении, ни о том, что он прикрылся каким-то бессовестным обманом, ни о том, что он прокрался в цензорский список. Одним его попрекают — тем, что он родился в Гадесе. Этого и не отрицает никто. Все остальное обвинитель признает: что во время труднейшей войны в Испании[2667] Луций Корнелий был под началом Квинта Метелла, под началом Гая Меммия — и во флоте, и в войсках; что с того времени, как Помпей прибыл в Испанию и назначил Гая Меммия своим квестором, Луций Корнелий никогда не покидал Гая Меммия; что он был осажден в Карфагене, участвовал в жесточайших и величайших сражениях — на Сукроне и на Турии[2668]; что он был под началом Помпея до самого конца войны. (6) Вот что относится собственно к Корнелию: преданность нашему государству, труды, постоянство, самоотверженность, доблесть, которою он оказался достоин великого полководца, надежда на награды за перенесенные опасности; само же награждение не принадлежит к поступкам того, кто удостоен награды, но — только того, кто ее даровал.