(XXVIII, 63) И в самом деле, разве дружеские отношения с Цезарем не должны были бы служить Луцию Корнелию скорей к похвале, даже самой большой, чем ко вреду, хоть самому малому? Он встретился с Цезарем юношей, он понравился проницательнейшему человеку, хотя у Цезаря было очень много друзей, Луций Корнелий сравнялся с самыми близкими ему людьми. В свою претуру, в год своего консулата Цезарь сделал его начальником войсковых рабочих. Цезарю понравилась его сообразительность, его привлекла честность Луция Корнелия, он полюбил его за добросовестность и почтительность. Когда-то Луций Корнелий разделял многие труды Цезаря; теперь на его долю, быть может, выпали некоторые блага. Если все это повредило ему в ваших глазах, то что честное, скажите мне, принесет кому-нибудь пользу в мнении таких людей, как вы?

(64) Но так как Гай Цезарь очень далеко и ныне находится в местностях, которые, по местоположению своему, составляют границы мира, а благодаря его подвигам — границы державы римского народа, то — во имя бессмертных богов, судьи! — не допускайте, чтобы ему доставили это горькое известие и чтобы он узнал, что его начальник войсковых рабочих, столь дорогой и близкий ему человек, не за какой-то собственный его проступок, а за дружеские отношения с ним уничтожен поданными вами голосами. Пожалейте того, кто в суде спорит не о своей провинности, а о деянии присутствующего здесь великого и прославленного мужа; не о каком-то преступлении, а — с опасностью для себя — о публичном праве. Если права этого не знали ни Гней Помпей, ни Марк Красс, ни Квинт Метелл, ни Гней Помпей-отец, ни Луций Сулла, ни Публий Красс, ни Гай Марий, ни сенат, ни римский народ, ни те, кто выносил приговор о подобных делах, ни народы, связанные с нами договорами, ни союзники, ни древние латиняне, то подумайте, не полезнее ли и не больше ли будет для вас чести заблуждаться, следуя таким примерам, нежели просвещаться, обучаясь у такого наставника. Но если вы понимаете, что вам надо вынести соответствующее закону постановление об известном, очевидном, полезном, одобренном, решенном, то остерегайтесь непривычного в приговоре о том, что уже настолько укоренилось. (65) Вместе с тем, судьи, представьте себе и такое: прежде всего обвиняемыми, да еще и посмертно, окажутся все те прославленные мужи, которые даровали права гражданства лицам из народов, связанных с нами договором, затем — сенат, который постановил такое, народ, который это повелел, судьи, которые это одобрили. Подумайте о том, что Корнелий живет и жил так, что, хотя существуют суды для рассмотрения всех и всяких провинностей, его привлекают к суду не с тем, чтобы он понес кару за свои дурные деяния, а с тем, чтобы он оправдывался в получении награды за свою доблесть. Кроме того, приговором своим вы определите, что, по вашему мнению, впредь должна приносить людям дружба прославленных мужей: несчастье или славу? Наконец, судьи, вы должны твердо помнить, что в этом деле вам предстоит вынести приговор не о злодеянии Луция Корнелия а о благодеянии Гнея Помпея.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Марк Туллий Цицерон

Марк Туллий Цицерон. Мрамор. Рим, Капитолийский музей

Марк Туллий Цицерон принадлежит к тем знаменитым деятелям античного мира, чья жизнь и судьба в течение многих веков привлекала к себе интерес и внимание историков, юристов, писателей, ораторов и политиков. Интерес этот не угас и поныне. Не проходит года, который бы не внес своего вклада в необозримую литературу о Цицероне; число книг и статей о нем достигает нескольких сотен, и едва ли найдется исследователь, которому было бы известно все, что написано о Цицероне; но даже при беглом знакомстве с основными трудами о Цицероне и высказываниями наиболее известных исследователей римской истории и литературы нельзя не заметить расхождений в мнении о нем, доходящих иногда до полемики, ожесточенный тон которой может показаться странным, так как дело идет о характеристике и оценке человека, умершего 2000 лет назад. Несмотря на то, что данные, относящиеся к биографии Цицерона, имеются в изобилии, а его литературное наследие очень богато, может быть, именно поэтому ученые не пришли к единому мнению о Цицероне как политическом деятеле и человеке, но его славу как оратора не оспаривал почти никто, а само имя его стало как бы символом совершенного ораторского искусства[2729].

Однако резкие различия в оценке деятельности и характера Цицерона кажутся странными только на первый взгляд; время его жизни совпало с бурным и сложным переломным периодом в политическом и экономическом развитии римского государства; в зависимости от того, с какой точки зрения тот или иной исследователь склонен рассматривать и оценивать события этого периода, он так или иначе характеризует и оценивает деятельность Цицерона, принимавшего в этих событиях прямое или косвенное участие. Краткий обзор основных моментов его биографии на фоне той исторической обстановки, в которой он жил и действовал и с которой был вынужден считаться, может, до известной степени, раскрыть причины противоречий как в поведении самого Цицерона, так и в позднейших суждениях о нем.

К концу II в. до н. э. государственный строй Рима, казавшийся современникам чрезвычайно устойчивым и даже совершенным (это мнение высказал и пытался обосновать такой вдумчивый историк, как Полибий), стал расшатываться. Вся система управления римским государством с ежегодной сменой выборных магистратов была рассчитана на небольшую общину, члены которой, занятые в мирное время преимущественно сельским хозяйством, брались за оружие во время войны. Эта система оказалась непригодной для большой державы, которая вела мировую торговлю, имела флот и заморские провинции, населенные иноземными племенами. Ко II в. рухнули прежние сословные перегородки между «патрициями» и «плебеями»; произошла перегруппировка в различных слоях населения и возникли противоречия уже между нобилитетом, объединявшим древние патрицианские и наиболее знатные плебейские роды, и всадническим сословием; все большее значение имело теперь имущественное положение; однако представителям нобилитета все еще удавалось сохранить за собой если не юридическое, то фактическое право занимать высшие магистратуры; по традиции магистратуры эти переходили внутри нобилитета из рук в руки. Всадникам весьма редко удавалось достигнуть ведущего положения в государстве; зато они нашли для себя широкое и доходное поприще в откупах на сбор налогов в провинциях и в торговле с ними; их имущественное положение быстро улучшилось, и нобилитет, удерживая в своих руках магистратуры, требовавшие порой довольно больших расходов, разорялся; его отдельные представители спешили обогатиться путем нещадных поборов с населения провинций, власть над которыми давалась наместнику, как правило, лишь на годичный срок (правда, случаи продления этого срока до двух-трех лет были нередки), и магистрат, если он обладал достаточной беззастенчивостью, доводил свою провинцию до разорения и нищеты. К тому же сенаторы не имели права вести от своего имени торговлю и были вынуждены прибегать к посредничеству либо всадников, либо своих вольноотпущенников и даже рабов. На поприще ограбления провинций и сталкивались интересы откупщиков и сенаторов. Наряду с этим, шло обезземеление мелкого италийского крестьянства и образование безработного обнищавшего городского населения, но об этом ни нобилитет, ни всадники нимало не беспокоились, занятые своими взаимными столкновениями; хотя порой им приходилось искать поддержки у обезземеленного плебса, но всякое предложение более глубоких реформ с целью улучшить положение широких слоев населения отвергалось одинаково упорно и нобилитетом и всадниками; у нобилитета оказалось еще достаточно сил, чтобы воспротивиться реформам Гракхов и погубить обоих братьев; но всадникам, благодаря Гаю Гракху, который ввел откупную систему в провинции Азии, все же удалось добиться некоторого успеха: суды были переданы в их руки, всадники получили возможность привлекать нобилей к суду; число процессов «о вымогательстве» (de pecuniis repetundis) росло с каждым годом, тем самым претензии всадников до поры до времени были удовлетворены.