— Как от всей Речи Посполитой, — тихонько вставил Север.
— Хватит еще под стопы его величества. Ведь это он сказал, что не снимет с головы корону, пока хватает земли для его ног.
— Хватило бы только еще ему для могилы...
— Так ты думаешь? — задумался пан кастелян. — Кто может предвидеть завтрашний день? Такие трудные времена приходится переживать, что, если бы я не верил в великодушные гарантии императрицы...
Заремба впился глазами в его лицо и прошептал:
— А если они нас обманут?
Кастелян понюхал табак, чтобы скрыть внезапное волнение.
— Эта вера — наше спасение. Нет другого выхода из этой сети, нет другого исцеления. Разве если конъюнктура сложится счастливее.
— Пока взойдет солнце, роса очи выест.
— Каков же твой совет, мой государственный муж? — пожал плечами пан кастелян, задетый словами Зарембы.
— Мое дело — драться и, когда нужно, сложить голову за отчизну.
— Ты выбрал самую легкую часть, — ворчливо проговорил кастелян, глядя в окно на камергера, который, весь закутанный в шали, грелся на солнышке под деревьями.
Он озабоченно вздохнул и, несколько раз поднося к носу табак, принялся расхаживать по комнате.
Пан кастелян был мужчина уже пожилой, но еще вполне бодрый и статный. Лицо у него было красивое, бритое, нос римский, большие карие глаза, привлекательная улыбка, голос властный и сенаторское величие в движениях. Одевался он на французский манер, откидывая на затылок завитые букли. Человек он был хитрый, холодный, настойчивый, осторожный, всегда добивавшийся своего. Жестокий в данный момент противник короля, когда-то, однако, его закадычный друг, так как в молодости они вместе путешествовали, добиваясь в Петербурге положения и карьеры.
Он был женат во второй раз на даме из знатного рода, о которой шептались, однако, как о бывшей фаворитке короля, и получил за ней в приданое, кроме связей и крупных поместий, еще какое-то заштатное кастелянство, в виде отступного. Заявляя себя вольтерьянцем и человеком без предрассудков, он из весьма низменных побуждений высказывался против конституции третьего мая, стал одним из столпов Тарговицы, горячо защищал шляхетские привилегии и жестоко угнетал своих крепостных. При этом не забывал приумножать свое состояние и взбираться все выше и выше по общественной лестнице.
— Как тебе нравится наш камергер? — спросил он вдруг, усаживаясь в кресло.
— Я его почти что совсем не видел... Вообще же он мне кажется немножко с серинкой...
— Совсем выдохшийся чурбан, — вырвалось неожиданно для Зарембы из уст пана кастеляна, — ведь он уж едва ноги волочит. Наказал меня господь таким зятем.
— Говорят, он много путешествовал по свету, — улыбнулся ехидно Север.
— Да, и из этих путешествий привез в костях такие сувениры, что ни один доктор уже от них не вылечит. Противный старикашка.
— Говорят, будто он рассчитывает получить от царицы графский титул?
— Я сам хлопотал об этом, а теперь глубоко сожалею. Ты не можешь себе представить, что это за скряга, скопидом и домашний тиран. Мучит Изу сценами ревности, угрожал ей даже скандалом. И без всякой причины, просто по своей злобности. Иза решительно требует развода.
— Перемена корма радует скот, — проговорил Север чуть слышно, с трудом скрывая непонятное чувство радости.
— Брось ты свои издевки. Для Изы это настоящая драма.
— Никто ведь ее не неволил выходить за него... — Север посмотрел прямо в глаза кастеляну.
— Ну, конечно, — растерянно заерзал кастелян, — виды рисовались самые радужные: он обещал перевести часть состояния на ее имя, наобещал золотые горы, а теперь отказывает ей в предметах первейшей необходимости. И ко всему еще эти сцены ревности, прямо непонятные... смешные...
— А Изе нравится полная свобода... Она такая молодая, красавица!
— Ты встречал когда-нибудь женщину, которая бы разводилась ради нового любовника? Им так же нужна официальная свобода, как собаке грамматика. Ей представляется блестящая партия в полном смысле этого слова.
Заремба побледнел, однако, скрывая волнение, бросил наугад:
— Разве князь уже сделал предложение?
— Это пока еще большой секрет — пусть останется между нами, — усмехнулся пан кастелян Северу, как посвященному. — Сейчас я ожидаю консисторских юристов. Дело будет щекотливое, и сейчас мне, сказать по правде, совсем не до того. К тому же я терпеть не могу сутяжничества, а камергер на компромисс не пойдет, захочет использовать свое положение.
— У вас этот вопрос уже решен, дядя? А вы хорошо знаете князя?
— Только по отзывам Сиверса и по письмам Изы. Знаю, что он командир гренадерского полка, близкий друг Зубова и любимец петербургского общества. Состояние, говорят, у него большое, несколько десятков тысяч душ, ну — и княжеский титул...
— От этой крымской светлости попахивает овчинами, бычьими шкурами...
— Таков уж свет, что ему достаточно видимости для почета. Я узнавал о нем в разных местах: молодой человек с хорошим именем и пользуется успехом у всех.
— Потому что никому не жалеет комплиментов и швыряет золотом направо и налево.
— Ты питаешь к нему какую-то антипатию.
— Я говорю беспристрастно, тем более что я с ним отчасти даже в близких отношениях. Только просто человек он нам чужой, пусть даже и самого высокого круга, — чужой и верой, и характером.
— Просвещенные люди везде одинаковой веры — они свято верят в разум и природу! Оставим эти предрассудки простонародью, — начал раздражаться пан кастелян.
— Но ведь он служит против нас! — Заремба едва сдерживался.
— Я так и знал, что ты это скажешь. Так вот это-то и является одним из важнейших мотивов, чтобы выдать за него Изу. Сиверс как-то сказал мне по секрету, что князь будет назначен губернатором всех отошедших к России воеводств. Прикинь только в своем уме, какие из этого могут быть для нас последствия, какие блестящие перспективы и выгоды. Открою тебе по секрету: в Петербурге с каждым днем усиливается партия наследника, с которым Цицианов состоит в очень близких отношениях. Царица уже стара, и при ее склонности к бурным эксцессам надо быть готовым ко всяким возможностям. Другие это уже понимают. Князь Четвертынский, который поехал в Петербург с верноподданнической депутацией от имени отошедших воеводств, обхаживает уже Павла и договаривается с Нарышкиными о своей красавице дочери. Многие наши знатные роды строят подобные же планы. А чего ради заставил выбрать себя в эту делегацию князь Сангушко? А князь Любомирский, а Собанский, а витебский кастелян Ржевуский? А Грохольский, Вылежинский? Им нужно выразить верноподданнические чувства шляхты царице, а заодно похлопотать о своих личных делах.
— Поехали ловить хлеб «заслуженных»!
— Даю голову на отсечение, что с пустыми руками они не вернутся. И вполне справедливо, чтобы то, что отнято у Речи Посполитой, вернулось, хотя бы частично, в руки ее почетных граждан.
— Привычка шакалов питаться трупами, — прошептал Север глухо.
— А если у меня не выгорит дело с Изой, — продолжал кастелян, не слушая его, — так я отдам своего Стася в полк наследника цесаревича, пускай шлифуется парнишка и добивается карьеры и положения.
— А где он сейчас?
— В Сеняве, у князя, генерала подольских земель.
Север удивился, так как пан кастелян недолюбливал «родственников».
— Пришлось помириться поневоле, — подмигнул кастелян лукаво. — Князь — генерал, магнат, каких мало в Польше, и хотя от гордости задирает нос и даже насчет прусского короля выразился, что шляхтичи познатнее его подают ему чубук, но все же человек он высокообразованный, с прекрасными манерами и щедрый. Он взял Стася под свое покровительство. Парнишка наберется светского лоску, высших манер и научится кое-чему в государственных делах. У князя имеются связи при дворе во всех соседних державах, и с его протекцией можно далеко пойти. Княгиня ведет свою политику, горячо ратует за оппозицию и поддерживает связи с эмигрантами в Дрездене и Лейпциге. Такие связи могут Стасю очень пригодиться в жизни. Кто добивается карьеры, тому нельзя пускаться в рискованные странствия по бурным волнам сантиментов, надо избрать себе проводником рассудок.