Калмыков легко, словно подброшенный пружиной, соскочил с кресла. Со свистом ударяя себя нагайкой по щегольским сапогам и ненавистно глядя на невозмутимо спокойного полковника, он, задыхаясь от возмущения, выкрикнул:

— К черту! К зятевой матери такую лавочку!

Японец приставил саблю на колесиках к стене и шагнул из-за письменного стола, сжав узкие плечи и сгорбившись, как хищник для прыжка. Встав около беснующегося генерал-майора, он с секунду с любопытством наблюдал за ним.

— Погодите!.. Что с вами, господин Калмыков? — любезно скаля золотые зубы, ровным голосом спросил полковник. — Я ведь не кончил…

— Я… я вам… не господин Калмыков! — рявкнул, впадая в неистовую, необузданную ярость, атаман и с силой хлестнул по креслу нагайкой. — Если вам так точно известно мое выступление на Пятом казачьем круге, вы, наверное, знаете и то, что Уссурийский круг наградил меня за мои заслуги перед великой Россией чином генерал-майора. А кто вы? Полковник? Я не знаю вас, но я должен бежать, как мальчишка, по первому вашему зову. Меня мешают с грязью. Затирают. Почему Семенов?! Черт вас дери, почему? — спрашивал он, чуть ли не с кулаками налетая на полковника.

Японец шагнул к Калмыкову и молниеносным движением схватил его за руку.

Калмыков непроизвольно охнул и с искривленным от боли лицом пригнулся к полу, тщетно стараясь освободиться от стальной хватки полковника.

— Слушайте, вы!.. э… э… э… вчерашний есаул! — резко бросил японец. — Это один из самых невинных приемов джиу-джитсу. Придите в себя и опомнитесь! Неслыханно! И учтите: не хвастайте Уссурийским кругом! Я знаю, как это делается э… э… э… власть на местах… Мне точно известно, как происходили выборы… избрание вас атаманом Уссурийского казачьего войска на Имане. Были кандидаты на это место э… э… э… более авторитетные и уважаемые казаками, — войсковой старшина Шестаков, полковник Февралев. Ваши э… э… э… калмыковцы применили излюбленные ими методы насилия, и вы стали атаманом. И позднее, как нам точно известно, Шестаков и Февралев э… э… э… отдали богу душу! Я вдвое вас старше и знаю цену вашим генерал-майорским погонам. Достаточно того, что я знаю, кто вы, а меня вам знать не к чему. Ясно? Извольте сесть и выслушать мои строжайшие инструкции. Я хотел говорить с вами как равный с равным… как с интеллигентным офицером, а вы неуч и хам. Вы настолько забылись, что чуть было не подняли на меня руку и обрекли бы себя на немедленную гибель! Самурая оскорбило бы прикосновение вашей преступной руки… Вы не можете усвоить азбучной истины: без нас, без наших штыков, русский простой народ разорвет, раздавит вас, моментально уничтожит за те многочисленные преступления, которые вы успели учинить за столь короткий промежуток времени, как мы вас… э… э… э… привели в Хабаровск. И здесь, и тогда… на Имане, не обошлось без нашей помощи.

Слушайте меня и, как говорится на вашем языке… зарубите на носу все, что я вам скажу. Не вздумайте переметнуться в другой лагерь. Хотя, по правде сказать, это для вас исключено…

Полковник брезгливо и выразительно оглядел с головы до ног присмиревшего от его повелительного и уверенного тона Калмыкова.

— Как мне достоверно известно, вы абсолютно ни у кого не котируетесь. Мне пришлось… беседовать с генералом Грэвсом. Случайно разговор коснулся вас. Генерал Грэвс, очевидно на основании собранных его сотрудниками материалов о вашей деятельности… в пользу великой России, — намеренно подчеркнуто произнес японец последние слова, — охарактеризовал вас, простите за правду… как наиболее циничного и беспардонного в своих действиях белого офицера. Он употребил нелестную оценку деятельности вверенных вам воинских частей как «концентрированный садизм». Вас лично он характеризует как отъявленного бандита, уголовного преступника, как разнузданного авантюриста-садиста. Таковы факты, господин Калмыков. Ясно? Я ничего не прибавил от себя.

Если вас это заинтересует, я могу процитировать с полной точностью слова генерала Грэвса. У меня профессиональная память, которой горжусь. Иногда на лету, на ходу приходится запоминать не только высказывания, но и…

Полковник спохватился, посмотрел на генерал-майора, который никак не мог прийти в себя от железной хватки японца. «Я, кажется, сболтнул лишнее? Ничего! Человек с таким птичьим, срезанным лбом вряд ли способен о чем-либо догадаться. Как растерян и озлоблен, — по-видимому, слова Грэвса его потрясли. Продолжим пытку словом…»

— Вас интересуют подлинные определения командующего американскими военными силами? — вежливо осведомился полковник.

— Да, пожалуйста, — машинально ответил Калмыков, потирая ноющую руку.

Полковник на секунду задумался, устремил зрачки темных глаз на стену кабинета и, словно читая написанные строки, произнес медленно, фраза за фразой:

— «Я впервые встретил известного убийцу, разбойника и головореза Калмыкова. Это был худший вид негодяя, которого я когда-либо видел или о котором слышал…»

Смугло-серое лицо генерал-майора побагровело, кровь мгновенно залила не только щеки, но и уши, шею. Он поднял с пола нагайку и, нещадно терзая в руках витой стержень, безуспешно старался переломить его.

Холодно и безразлично продолжал звучать в просторном кабинете звонкий, с какими-то птичьими интонациями голос:

— «Я серьезно сомневаюсь, что если перелистать весь энциклопедический словарь, проглядывая термины, относящиеся к описанию преступлений, то едва ли можно найти то, чего еще не совершил Калмыков…» Я думаю, достаточно сказанного, генерал-майор? — насмешливо спросил полковник. — Итак, без нас, без нашей поддержки, вы — ноль, ничто! Русские массы вас немедленно растерзают, как только мы отвернемся от вас. Ясно?

Калмыков, с которого давно слетела дурь, стоял перед японцем, вытянувшись в струнку. С трудом переводя дыхание, он произнес:

— Ясно… ваше… превосходительство!

— Вижу! Вижу — вы все поняли, — тонко и зло улыбнулся японец. — А теперь перейдем к делу!

Стальные, непреклонные ноты прозвенели в его ровном голосе, когда он, подойдя к большой карте, висевшей на стене, и указывая на ней географическую точку, произнес:

— События начнут развертываться отсюда. Обстановка предположительно такова: атаман Семенов… объявит себя… походным атаманом Дальневосточной армии. Ясно?

— Ясно, ваше превосходительство! Слушаю…

— Да, господин генерал-майор, такова непреклонная высокая воля нашего императора, — продолжал после короткого молчания японец и почтительно привстал, — такова воля императора… Этот вопрос санкционирован и нашим верховным командованием. Итак, за дело! Задача задач — очищение края от пагубной крамолы большевизма. Уничтожать и сочувствующих им… Ясно?

Калмыков молча склонил голову.

Глава четвертая

Семену Матвеевичу Матвееву нездоровилось, и он прилег на койку, прикрылся солдатским одеялом. На дворе трещал декабрь, и в каморке было прохладно. Полдень, а в комнате полусумрак — окно густо разукрашено причудливыми морозными узорами.

Сон, зыбкий, колеблющийся, как марево, слетел мгновенно — без стука, мягко распахнулась дверь. Наклонив голову под низкую притолоку, ввалился и, казалось, заполнил собой всю каморку вахмистр Замятин.

— Вставай, господин сапожник! Дрыхнет средь бела дня, лежебока, без зазрения совести. А ну, встать! — рявкнул он медвежьим басом.

Яницын натянул повыше одеяло, брыкнул ногой — не мешай-де спать! — а сам испуганно соображал: что значит это внезапное пришествие? Прислушался, не открывая глаз. «Один? Кажется, один! — Стало легче, испуг ослаб. — А ну, собери-ка волю, простецкий мужик!»

— Вставай, сапожник, — неожиданно заканючил пьяным голосом Замятин. — Пожалей босоногого, все пятки отморозил по такому холодищу…

Вадим высунул из-под одеяла доброе лицо недотепы, глуповатого мужика, недоспавшего засони и широко, сладко зевнул.

— Спать хотца, приболел малость, так и клонит… — И радостно заулыбался: за спиной Замятина стоял офицер в серо-голубой шинели с погонами капитана. — Бог гостей послал! Господа военные офицеры! Опять в наших палестинах, господин Замятин? Чем могу служить вашим милостям?