— Хватит вам, бабы, обниматься! Изыди, Варвара, и отвернись, дай мне Аленушку покрепче лобызнуть! — отталкивал жену раздобревший на домашних хлебах Костин.

— Варвара-то, Варвара! — хохотал Яницын. — Приземистая стала, дебелая, как попадья у добычливого батюшки! Булка сдобная. Смотри, Семен, отобью…

Лесников как узнал, что и Лебедев вернулся в Хабаровск, так и зашелся от нетерпения.

— Где товарищ командир? — допрашивал он Яницына. — Смертушка, как повидать его охота!

— Придет, придет! Мимо дома не пройдет…

Лебедев пришел поздно вечером, когда все уже спали. Лесников спал вполглаза: ждал его. Подготовился честь по чести — загодя сбегал в китайскую лавчонку, купил бутылку «белой». Сидели два друга, выпивали, вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе сражались они…

После завтрака шестерка дружных партизан принарядилась и отправилась по указанному в повестке адресу…

Алена еще слаба, еще не привыкла к многолюдью: будто во сне отвечала на приветствия, на радостные зазывные крики. Знакомых оказалось много: друзья отрядные — партизаны, армейские товарищи.

Алена скромно села в уголок. Лебедев сел рядом, строгий, похудевший.

— Зачем нас позвали-то? — спрашивает его Алена.

Он смеется и глядит на нее с лукавинкой.

— Потерпите, Елена Дмитриевна. Всякому овощу свое время… Расцвели вы, Елена Дмитриевна. Молодая стала с кудряшками короткими… — Лебедев любовался ею: «Похорошела! Значит, счастливое замужество…»

— Расцветешь! — отвечает она. — Опять волосы в госпитале откромсали. Стыдно на люди показаться…

— Отрастут! Это не печаль…

Тут их прервали — позвали всех в большой зал.

За столом, накрытым красной скатертью, сидел президиум — военные чины и штатские. И Вадим там.

Приглашенные степенно усаживались на места, переговаривались. Осмотрелась Алена. Тихо стало. Торжественно. Знамя полковое, простреленное на стене висит.

Советское правительство награждало сынов и дочерей своих за доблесть и отвагу в боях с врагом.

Первый орден — орден Красного Знамени — вручается Шестому стрелковому полку: он наносил беспощадные удары по врагу во время Волочаевского боя.

Награда следовала за наградой. Прославленные имена. Военачальники. Полководцы.

«А меня зачем вызвали?» — недоумевает Алена.

Сергей Петрович!.. Костины! Яницын! Лесников!

Она кричит от восторга, хлопает вместе со всеми в ладоши, радуется от души за друзей, за батю.

Вдруг вызывают Алену.

Советская власть наградила и ее за боевые заслуги.

Получила она награду и стоит около стола президиума. Потом перекрестилась медленно на боевое, пулями пробитое знамя. И опять стоит…

Подняла глаза на людей. Никто и не улыбнулся на ее неуместное действие. Подалась Алена к народу.

— Товарищи! Какое слово мне вымолвить?.. Не народилось еще то слово, чтобы высказать вам все, что я чувствую. А света и тепла, которые мне сегодня душу обожгли и согрели, на всю мою жизнь хватит. Я вот перекрестилась истово, никто из вас и не улыбнулся: поняли, значит, что это я крест ставила на прошлой своей жизни. Теперь все прошло, как огнем прижгло. Много мне хочется сказать, а вот не умею. Товарищ мой отрядный — в боях под Волочаевкой сбило его, — умирая на моих руках, рвался за боевыми друзьями. «Вперед! — говорит. — Только вперед, сестра Алена!» Слова его победные я на всю жизнь сохранить решила! Только вперед идти буду! Вспомню сотни павших на снегу Волочаевки, вспомню тоску одинокого человека на краю большой ледяной реки, вспомню мечты золотые о будущем мужа моего, погибшего от вражеского штыка, и думаю: «Ах, нельзя нам останавливаться! Вперед, только вперед идти! Трудов край непочатый. В жизни след проторить хочется, чтобы детям нашим легче идти было».

Большую я силу чувствую в себе. Вот лечилась в госпитале и все рвалась: «Ах, не могу я, доктор, лежать! Руки труда просят!» Смели мы белых гадов в Японское море! С Россией-родиной воссоединились! Разве мало у нас горя и нищеты? Раздумаюсь ино в ночь, а сердце как ножом полоснет: вижу вот, наяву вижу бабью многострадальную долю. Иной раз боль прихлынет, сердце щемит, — будто не одно у меня сердце в груди, а три. Взяла бы я на руки человека с его тоской и болью… душу выложила, а утешила, на настоящую дорогу вывела!

Вот и сейчас чувствую: не одно, а три сердца в груди стучат! Мне много надо жить и трудиться… Прошу Ленину от меня спасибо послать, великую благодарность: человек, мол, один-одинокий долго по ледяным тропам шел, из сил выбивался, а революция его взяла за руку и на большую дорогу вывела…

Так и не закончила Алена — захватило ей горло.

Боевые ее друзья-соратники поднялись с мест.

— Слава женщинам-партизанкам!

— Боевым подругам ур-ра!

— Да здравствует Ленин!

На другой день еще затемно провожали братья-близнецы Лебедев и Яницын в Темную речку Алену, маму Машу, друзей-партизан. Приехали к базару. Светало.

— Семен Никанорович! — взмолился Яницын. — Сделай милость, дай крюку: сверни к утесу. Встретим там восход зари. С коих пор утеса не видел!

Коляска, запряженная парой сытых лошадей, резво понеслась по направлению к городскому саду.

Впереди, на облучке, сидит возница с вожжами в руках — Семен. Рядом с ним Варвара. За ними неразлучная пара, партизанская косточка — Лебедев и Лесников; никак не наговорятся, никак не наглядятся.

Алена придерживает маму Машу, а Вадим — у ног матери и жены — прямо на дне коляски, места ему не хватило. Он молчит, смотрит на Алену. Из-под белого платка мерцают ее темные очи, чуть розовеют губы. Опять разлука. Не успел насмотреться. Их встряхивает на ухабе, и она смотрит: не ушибся ли Вадим? Он близко-близко видит ее милое лицо: на нем открытая торжествующая радость и сквозь нее — чуть-чуть! — смиренная женская беззащитность. И оробел: сразу обезоружила…

Костин придержал лошадей у сада.

— Раскормил коняк, Семен! — говорил Лесников. — Дорвался до животины? Семь человек везут и не охнут…

Семен привязал лошадей, и все отправились на утес.

— С ума можно сойти! Небо! Небо-то какое! — воскликнул Лебедев, глядя на реку под высоким берегом, любуясь мягкими красками зари.

Алена и Яницын, прижавшись друг к другу, молча смотрели, как вставала тихая, розово-золотая заря-красавица и таяла, рассеивалась серо-жемчужная синь ночи.

В праздничном, ало-пурпурном разливе светлой весенней зари величаво свершали свой могучий бег великие реки Амур и Уссури, на берегах которых стоял свободный, советский город Хабаровск.

Силантий Лесников расстегнул ворот косоворотки, достал висевшую на тонкой серебряной цепочке ладанку.

— Тут землица курская: не расстаюсь, — сказал он. Потом наклонился, почерпнул щепоть земли и досыпал ею ладанку. — Вот и породнилась воедино курская земля с землей амурской, дальневосточной. Русская земля… — тихо пояснил он и закончил: — С тем меня и похоронят…

Заря все разгоралась, все шире открывала дали Амура и Уссури, шла на запад: к Благовещенску, Чите, Иркутску — к России.

Пламенел золотой шар восходящего солнца.