— А почему от нашего отряда не был командир? — спросил Лесников. — Ай не заслужили? — обидчиво добавил он.

— Конференция происходила в те дни, — объяснил Яницын, — когда мы были заняты по горло, готовились к уничтожению вражеского транспорта.

— Тогда разговор другой, — согласился отходчивый Лесников.

— Систематическое, плановое разрушение путей Приамурского края, в котором есть и наша доля, взбесило контрреволюцию. Белогвардейцы отлично знают, что во главе руководства партизанским движением края стоят большевики-подпольщики, и решили обезглавить наше движение. И здесь мы понесли страшный урон! В хабаровскую подпольную организацию большевиков опять пробрались провокаторы и провалили наших товарищей. В конце октября начались аресты…

Яницын замолчал, его энергичное, подвижное лицо потемнело.

— Ах ты горе-злочастье какое! — ахнул Силантий. — Как это угораздило опять довериться? Ведь ученые уже — один раз их какой-то Иуда Искариот под смертную кару подвел, а ничему не научились, опять проморгали какого-то паразита и отогрели змею за пазухой!

— Да, друзья! — тяжело вздохнул Яницын. — Это подлинная трагедия! Большинство товарищей из подпольной организации, по-видимому, потеряно для нас безвозвратно. Контрразведке Калмыкова удалось захватить и арестовать почти всех членов подпольной большевистской организации Хабаровска. Схватили сто двадцать человек. Они были заключены в полевую гауптвахту Калмыкова — «вагон смерти». Вы, Семен Никанорович, побывали в «вагоне смерти» и представляете, каким пыткам там подвергли лучших из лучших наших соратников. Ночью второго ноября тысяча девятьсот девятнадцатого года калмыковцы вывезли заключенных на Амурский железнодорожный мост. Истерзав пытками, палачи перебили наших товарищей и сбросили с моста в Амур.

Лесников встал с табурета, вытянулся, опустил узловатые руки, будто нес торжественный караул. Остальные тоже поднялись — почтить вставанием память павших борцов. Потом молча опустились на места.

— Мы понесли страшную, непоправимую потерю, друзья, но выродку Калмыкову не удалось и не удастся обезглавить нас, поколебать наш дух, нашу веру в победу! Мы сплотились еще сильнее! Наши удары по врагу стали еще беспощаднее! — продолжал Яницын.

— Духом падать в нашем деле не приходится, — подтвердил, опечаленный горестными вестями, Лесников. — Погибшим товарищам — вечная память! А нам, живым, крепче помнить надо: тьма света не любит, злой доброго не терпит. И вставать миром против тьмы — не душила бы нас! Вставать миром на Ваньку Каина! Сколько он народ терзать-когтить будет? — сжав кулаки, гневно спросил Силантий. — Терпежу не хватает!

— Вы правы, Силантий Никодимыч! Приходит пора подниматься в решительную схватку, — ответил ему Вадим. — По заданиям Военно-революционного штаба мне теперь часто приходится иметь дело с партизанскими массами — люди горячо, неистово рвутся в бой. Летом я побывал в подполье Владивостока. Крайком РКП(б) наметил тактику коммунистов Дальнего Востока, которой и мы обязаны придерживаться: разлагать белый тыл, разрушать транспорт, военную промышленность, вражеский государственный аппарат.

Товарищи! Калмыков слабеет: он позорно провалился с дурацким приказом, запрещающим вывоз продуктов из Хабаровска. Знал, что львиная их доля попадает красным партизанам, и решил «пресечь». Военно-революционный штаб немедленно издал приказ — объявить экономическую блокаду Хабаровска! Крестьяне прекратили подвоз продуктов в город — рыбы, картофеля, овса, сена, дров. Город, конечно, попал в железные тиски голода. Только тогда до сознания психопата Калмыкова дошло — палка о двух концах. И оба конца стали лупить по нему! Пришлось срочно бить назад — отменять собственный приказ. Дальше. Силы наши растут и увеличиваются с каждым днем. Проследите по истории нашего партизанского отряда: начинали единицы — ушли в леса почти безоружные, голодали, холодали, а сейчас как?

— В партизанской пекарне хлеб пекем! — откликнулся довольный Силантий. — Оружия только не хватает. Мастерские завели. Народ нас поддерживает: понимает — на нас одна надежда.

— Ну, еще бы! Дикие зверства карателей ускорили распад и расслоение деревни. Все честное, все лучшее идет к нам. Совсем недавно в деревню Виноградовку был снаряжен Калмыковым сильный карательный отряд. Прибыв на место, вся казачья сотня в полном боевом вооружении, с пулеметами перешла на сторону партизан. В декабре же партизаны выбили из деревни Роскошь и отогнали к станции Котиково японский гарнизон. Наши храбрецы в деревне Отрадное расколошматили семьдесят японцев-кавалеристов. На разъезде Гедике партизаны сделали вылазку на японский транспорт, захватили шесть бомбометов, четыре пулемета, четыреста винтовок, много гранат. Но вышла осечка: японцы часть вооружения отняли. Правда, бомбометы и пулеметы партизаны отстояли. Это факты не единичные. Императорская Япония получает по зубам! Калмыков, чувствуя нарастающую силу партизанского движения, объявил мобилизацию десяти возрастов казачества. Мобилизация полностью провалилась: вместо сборных пунктов казаки с походными котомками уходили к партизанам. Товарищи, борьбу с белобандитами и интервентами ведут партизаны Уссури, Амура, партизаны Приморья. Бои с интервентами идут по всему Дальнему Востоку!

Могу вас порадовать, друзья. Советская Армия с запада перешла в наступление. Красные войска взяли в ноябре Омск. Наступление продолжается. Колчак и его министры удрали из Омска в Иркутск.

— Ну и дела! — вырвалось у Дробова, напряженно слушавшего Вадима. — Вот ты нам, друг, какую радость принес! Значит, сукин сын Колчак трещит? Наши красные с той стороны нажали бы покрепче, а мы — с этой, вот пошло бы дело! — возбужденно продолжал он.

— Так и будем делать. Но надо все учесть, все предусмотреть. Грызня идет и среди интервентов. Вот вам последний пример. Это было ровно месяц назад, в ноябре. Колчаковцев, во главе с генералом Розановым, которые сейчас хозяйничают во Владивостоке, поддерживали не только японцы, но и чехи. Но, не поделив, по-видимому, какую-то кость, чехи восстали против колчаковцев с целью совершить очередной переворот. Восстание чехов провалилось: вмешались японцы, помогли Розанову — восстание подавили.

— Пусть больше грызутся, сукины дети, меж собой: может, даст бог, перегрызут друг другу горло! — оживленно поблескивая глазами, возрадовался Силантий. — Пусть дерутся, как пауки в банке.

— На одно это надежда слабая, товарищ Лесников, — слегка улыбаясь, возразил Вадим Николаевич. — Надеяться надо на себя, на свои силы. Я привел вам примеры, чтобы показать, какова сейчас обстановка. Колчаковская власть, несомненно, уже покачнулась, но белые будут сопротивляться, усиливать репрессии.

— Это уже не так страшно, — опять не выдержал Силантий. — Теперь мы окрепли, что они с нами могут сделать? В силе большой были — и то от нас пятились, а теперь и подавно. Не играла ворона, вверх летучи, а вниз летучи, ей играть некогда!

— Вы неправы, Силантий Никодимыч! — возразил Вадим, доставая из кармана коричневый замшевый мешочек с табаком и завертывая самокрутку. — И не только не правы, но ваши рассуждения могут иметь вредное последствие. Не случайно Колчак, как только добежал до Иркутска, сразу поспешил издать приказ о назначении небезызвестного вам Семенова, душителя рабочих и крестьян, главнокомандующим войсками Дальнего Востока и Иркутского военного округа. Значит, еще надеются на что-то? — спросил Яницын, вставая с места, чтобы прикурить самокрутку от огня железной печурки. — Курите, товарищи! — положил он на стол кисет.

— Да, ты правду сказал, товарищ! — взяв в руки и раздумчиво разглядывая искусно расшитый шелками мешочек, сказал Силантий. — Они просто так лапки не сложат: вяжите, мол, нас! Это я так, сгоряча, болтнул…

Лесников запустил пальцы поглубже в кисет и вытащил добрую порцию золотистого пахучего табака.

— Мешок-то гольдяцкой работы? Их рисунок!

— У меня тут друг юности — гольд. По имени Фаянго. В Баракане живет, около поселка Корсаковского, по Уссури, выше Хабаровска. Мне пришлось там побывать. Жена Фаянго подарила кисет, — ответил Вадим.