Капитан нарисовал что-то на листе бумаги, поднялся с табурета и, пошатываясь, подошел к стволу сосны.

— Сбегай в дом. Достань у хозяйки гвоздь и небольшой молоток, — приказал он калмыковцу; тот сбегал в дом, вернулся с гвоздем и молотком.

Капитан прибил к стволу сосны лист бумаги с нарисованным сердцем. Отойдя в противоположный конец двора и взяв из рук казака винтовку, Верховский прицелился, выстрелил.

— Распни его! — Пуля ударила в бумажное сердце, прорвала кору дерева, застряла в стволе.

— Распни его! — Вторая пуля легла бок о бок с первой.

— Распни его! — Третья пуля легла точно в цель.

Верховский подошел к сосне, проверил попадания пуль и, потирая белые, холеные руки, крякнул.

— В кучке! Чистая работа, капитан Верховский. Великолепная школа. Блистательная тренировка. — Он повернулся к пленникам и, грозно хмуря брови, добавил: — Капитан Верховский не хвастун. Пьян, трезв, здоров или болен, но ежедневно набиваю руку. Промаха не знаю. А вот в девчонку промазал — дважды. История сия не выходит из головы.

Капитан вернулся к месту судилища и тяжело плюхнулся на затрещавший табурет.

— Распни его… Распни его… Распни…

Семен едва стоял на ногах. Какому зверю попала его Варвара! Стучало сердце-молот, готовое выскочить вон.

Капитан внезапно и неожиданно легко вскочил, подбежал к Семену. На бледном лице Верховского горели безумные, но трезвые глаза.

— Ну, синьор! Знаменитый Семен Бессмертный-Костин! Имеющий очи да видит! Видел? И вы, сволочи, видели, как стреляет капитан Верховский? Скажете, где штаб, отряд, базы? Не скажете — перестреляю! Считаю до трех. Выходи, кто хочет сказать… Считаю. Раз…

Шеренга партизан не шелохнулась.

— Два…

Пленники стояли неподвижно.

— Три!..

И вдруг будто волна прошла в группе безмолвно замерших, стоявших как каменные изваяния партизан: пожилой широкобородый мужик, не глядя на товарищей по оружию, отделился от шеренги и шагнул к капитану.

— Я хочу сказать, — проговорил он, — и это будет последнее наше слово. Стреляй, гад, продажная шкура! Нет среди нас предателей народного дела. Мы не родня тебе, капитан Верховский. Нас не только за деньги, за жизнь не купишь. Не продажные мы! — гордо кончил партизан и вернулся к сгрудившимся партизанам.

— А! Та-ак! — прохрипел Верховский в бессильной ярости. — В поле! В поле всех до одного. Ведите — и под корень! — приказал калмыковцам капитан.

Залязгали винтовки. Партизан увели.

Верховский, криво усмехаясь, доверительно сказал Семену:

— У меня, Костин, дело коротко, не хватает терпения медлить. Они, мой дружок, — цветочки, а ты — ягодка. Добровольно не развяжешь языка, то жди пытки — перекрестится сам сатана. Вытяну… Я держу тебя в руках…

Верховский круто отвернулся от пленника, приказал конвою:

— В дом его! В мою комнату.

Семена ввели в дом, в большую трехоконную, почти пустую комнату — стол, два стула, узкая, односпальная кровать, покрытая пикейным одеялом.

Конвойные подвели Семена к столу, отошли к дверям, взяли винтовку наизготовку.

Капитан уселся верхом на стуле, пьяно уставился на Семена, ласково сказал:

— Вот что, Костин! Мы отлично знаем, что вы за птица. Сотни людей вам свято верят, за вами очертя голову пойдут на любую операцию. Ваше имя гремит по краю — имя непримиримого, непреклоннного врага японцев и атамана Калмыкова. Вам верят… Вам верят… Давайте мы с вами и сыграем на этом доверии… Я даю вам честное слово русского офицера — никто в мире, никогда, не узнает… вы дадите нам необходимые сведения. Вы осведомлены о многом, располагаете ценными материалами. Сообщите все нам — и я устрою вам весьма натуральный побег. Сделаем чисто, комар носа не подточит. Ни одна душа не усомнится в вас. Но вашу жену мы, конечно, подержим несколько месяцев в качестве заложницы. Тактический прием. Выпустить вас обоих? Это покажется подозрительным. Подумайте о предложении, Семен Никанорович. Советую.

Семен стоял как оплеванный. Он ждал всего — побоев, пыток, насилия, но только не такого постыдного, позорного предложения.

Гнев охватил его неукротимо: не помня себя, не владея собой, он прыгнул к офицеру, но остановился — крепко связаны за спиной руки, в путах руки — и бессильно заскрежетал зубами.

Верховский отшатнулся, испугался львиного рывка партизана, потом хрипло засмеялся, сказал участливо:

— Эх, Костин, Костин! Жизнь дается человеку один раз. Подумай, простак, о моих словах. Советую. Очень. Страшно предать? Уверяю тебя, это не страх перед самим фактом предательства, а страх перед людьми, страх — узнают. Я даю тебе верную гарантию — слово русского офицера: никто, никогда, ничего не узнает. Никакая тень не падет на тебя. Мы распространим слух: сведения получили от людей, которых повели на расстрел. А вы будете обелены. Договорились?

На посеревших скулах партизана ходили желваки; он упорно и гневно смотрел на капитана, будто хотел испепелить его жаром горевших недобрым огнем глаз.

Семен сказал скупо:

— Гадина ты, не́людь. Выродок змеиный! — И сплюнул. — Сам продался им, — продолжал Семен, кивая на входившего в комнату молодого японца-поручика, — и от нас этого ждешь? Не продажные мы!

Верховский вскочил со стула.

— Эй ты, кикимора заморская! — задыхаясь от злобы, крикнул он японцу. — Ты спрашивал о Варваре? Сейчас ты ее увидишь. Привести сюда бабу! — распорядился он, обращаясь к конвойному.

— Слушаю, ваше высокоблагородие!

Семен впился глазами в дверь, ожидая прихода любимой. «Замучат нас обоих…»

Прошло несколько минут. Капитан Верховский шептался с поручиком, и оба хохотали, как сумасшедшие. Наконец конвоир ввел в комнату Варвару Костину.

Стройная, вся на взлете, как молодая сосенка, женщина шла спокойно, гордо подняв голову. Глаза Варвары осмотрели комнату и остановились на Семене.

Молодая женщина ахнула и пошатнулась.

— Се… Семе-ен! — тоскующе выкрикнула Варвара.

— А! Знакомые оказались! А может, еще и родня? — хохотал довольный Верховский. — Ну, поздоровайтесь, поздоровайтесь. Разрешаю, — я мужик не вредный.

Лицо у Варвары красное. Она прижалась к нему на миг, и Семен почувствовал, что она вся горит.

— Пылаешь ты вся!..

— Погибли мы с тобой, Семен, — ответила Варвара. — У меня, похоже, горячка… и кровью исхожу… Прощай навсегда, Сема!..

— Ну, хватит нежностей! Успеете еще нализаться, если твой муженек будет поумнее и развяжет язык! А нет — пеняй на него, Варвара! — сказал Верховский.

Молодая женщина вздрогнула, лицо ее покрылось пеленой смертельной бледности.

— Сема! — раздельно произнесла Варвара. — Слушай, Семен! Меня жалеючи, не вздумай чего не след им сказать. Я все снесу… все перетерплю, после Андрейки… Но позора и срама не переживу, ежели муж мой духом падет и народ обидит. Каменная я теперь, Семен, не жалей! Не обижай в последний час…

— Ничего не скажу, Варя! Разве ты меня не знаешь?

Скорбные глаза Варвары, сияющие счастьем: «Увидела милого перед кончиной!» — и слезами: «Прощай навек, Сеня!» — ответили ему: «Знаю. Верю».

— Увести ее… психопатку… Убрать! — скомандовал Верховский. — Вот дурак я! Какую промашку сделал — дал им встретиться, договориться. Теперь из них и колом ничего не выбьешь!

— Прощай, Варя! Прощай, жена…

— Прощай, Семен! Прости, ежели чем обидела…

— Убрать сумасшедшую бабу! Совсем спятила…

Варвару оторвали от Семена, увели.

— Бросить и его в подвал. Пусть подумает на досуге. И когда, Костин, я приду за ответом и не получу его, то пеняй на себя: я, как Понтий Пилат, умою руки. Спасти себя и жену от верной гибели — твое дело. Решай… Развяжите ему руки, — приказал капитан.

Через час, получив от Семена категорический отказ отвечать на вопросы, Верховский сказал озлобленно:

— Дура ты деревенская, Костин! Гонор у него. Как твой папаша — бог Саваоф — хочешь совестью быть для сельчан? Совесть? А с чем ее едят? Не забывай, что мертвый лев слабее живого щенка. Теперь жди от нас гостинца. Жаль, некогда с тобой особенно валандаться: вызывают к проводу. Мы еще встретимся…