— Я рад, что ты приехал!

— Привез свежий номер нашей газеты, — сказал Хитров. — И гранки следующего номера.

— Вадим, у тебя где-то припрятана бутылка шампанского? — весело произнесла улыбающаяся жена, — Я думаю, она сегодня кстати!

— А у меня шотландское виски, — кивнул на сумки Юрий Иванович — Остатки прежней роскоши!

Хитров привез из Италии малолитражку «БМВ», японскую видеотехнику, много видеофильмов, модную одежду и обувь. Все это прибыло в порт, на таможне продержали два месяца его имущество, кое-что конфисковали, но Юрий Иванович не переживал. Заплатил пошлину и теперь ездил на своей иномарке. Вадим Андреевич подумал, что серебристый «БМВ» совсем не приспособлен к российской глубинке, на «Жигулях»-то в ненастье с трудом проедешь, тут надо «Ниву» или «газик».

— Поставь машину поближе к изгороди, — сказал гостю Вадим Андреевич — Тут внизу живет склочная старуха, орать начнет на всю деревню, мол, корова побоится идти к дому.

— И это наш добрый, скромный русский народ?

— Среди русских тоже хватает негодяев, — сказал Белосельский. — Тех, кто смотрит псевдороссийское телевидение и поддерживает демократов.

— Надо было привезти пачку «Русской газеты», — улыбнулся Хитров.

Вадиму Андреевичу уже не раз доставалось от старухи, свою машину он теперь загонял на территорию соседа-дачника, тот разрешил ему, тем более что от дороги у него не было забора, давно опрокинулся и он его использовал на дрова сжег.

— Пока Лина готовит обед, я пойду баню затоплю, — решил порадовать гостя он. Маша тоже любила русскую баню и вместе с матерью истово парилась березовыми вениками.

— Баня — это замечательно! — улыбнулся Юрий Иванович, — Я вам помогу, ладно?

— Газеты-то захвати с собой, — попросил Вадим Андреевич.

Тут подбежала к нему дочь, приподнявшись на цыпочки, звонко поцеловала в обе щеки. От нее пахло хорошими духами.

— Как я рада тебя видеть, папка! — сказала она. — Какой ты красивый, загорелый!

— Ну, здравствуй, Маша, — улыбнулся он.

4. Часовня у ручья

Куда мы идем? — спросил Юрий Иванович, шагая по узкой, заросшей травой и диким горохом тропинке вдоль озера. В осоке поблескивали крыльями большие стрекозы, поскрипывали камыши. Пролетала, кося на них глазом, белоснежная чайка.

— Хочу тебе показать одно удивительное место, — ответил Вадим Андреевич. Он в клетчатой рубашке с засученными рукавами, полотняных брюках, на ногах протершиеся с боков белые кроссовки. Он шагал легко, шурша травой, отросшие русые волосы спускались на воротник, шея с сеткой морщин загорелая. От всей его рослой фигуры веяло мощью. Юрий Иванович видел, как каждое утро Белосельский на лужайке делал пятнадцатиминутную зарядку, отжимался по много раз на земле. Бегать он не любил, а Хитров предпочитал вместо зарядки хорошую пробежку рысцой.

Солнце пряталось за пышными дождевыми облаками, легкие кудрявые тени пересекали чуть заметную в высокой траве тропинку, слышались голоса птиц, кряканье уток. Вадим Андреевич сказал, что, когда плывешь на лодке вдоль озера, в камышах можно увидеть цапель, близко к себе они не подпускают, а вот утки и гагары не особенно боятся человека. Сколько он здесь живет — не слыхал, чтобы кто-нибудь стрелял на озере.

Неожиданно перед ними открылась возвышенность, скорее — заросший вереском и молодыми елками холм, на котором в тени высоких береговых сосен и елей стояла невысокая бревенчатая церквушка, вернее, часовенка с еще не обветшалой дранкой. Сруб был сделан из толстых с золотистыми пятнами смолы бревен, вместо крыльца перед крепкой дверью без засова врос в землю круглый красноватый жернов, вокруг него тянулись вверх лиловые цветы, при их приближении с округлого шатра часовенки с деревянным, выкрашенным бронзовой краской крестом слетели несколько галок, по-видимому, у них где-то поблизости гнезда. Галки покаркали немного и смолкли, скрывшись за соснами. В квадратные отверстия под крышей стремительно залетали ласточки. Тишину нарушало негромкое мелодичное журчание ручья, который сразу и не разглядишь за часовней. Ручей брал тут из-под земли свое начало и бежал извилистым узким руслом в сторону озера, невидного отсюда. Вода была кристально чистая, к заросшей вокруг травой и «куриной слепотой» овальной чаше ключа тянулась примятая тропинка. Тут же был сколочен из струганых досок небольшой крепкий стол и скамья. На столе стояла пол-литровая стеклянная банка. Они зачерпнули воды, попили. От холода у обоих зубы заломило.

— Святая водичка, — улыбнулся Вадим Андреевич.

И тут со скрипом на ржавых петлях отворилась дверь и из часовни вышла Маша. Большие голубые глаза ее удивленно смотрели на них, припухлые губы тронула легкая улыбка:

— Я гадаю, кто это вокруг часовни ходит, а внутрь зайти не решается…

— Не ожидал тебя тут встретить, — сказал Вадим Андреевич.

— Как там чисто и красиво, — говорила Маша, раскрывая пошире дверь. — Много икон с лампадами, а двери не запираются.

— Так раньше везде было на святой Руси, — сказал Вадим Андреевич.

Они вошли внутрь, пахло ладаном и свечной копотью. Под иконой Божьей матери с младенцем в темном окладе теплилась лампадка. В округлом помещении часовни было действительно чисто, опрятно: иконы на стенах сверху обернуты холщовыми полотенцами с вышивкой. Темные лики святых печально смотрели большими овальными глазами поверх голов входящих. Небольшое возвышение или трибунка — по-видимому, отсюда священник читал свои молитвы — тоже было застлано полотенцем с красной вышивкой. Потолка не было, вверху виднелся балочный шатер с отверстиями, над гнездами ласточек были приколочены в наклонном положении доски, чтобы помет не просыпался на чистый, вымытый до ядреной желтизны пол. Две продолговатые гипсовые фрески с изображением Георгия Победоносца и Святой Троицы висели высоко на крюках. Чтобы их разглядеть, нужно было голову задирать. Ласточки с журчащим щебетом влетали в отверстия и скрывались в гнездах.

— Папа, я многих на иконах не знаю, — кивнула на бревенчатые стены Маша. — Я знаю святых угодников лишь по фрескам Рублева, Дионисия, Феофана Грека, ну еще по библейским картинам эпохи Возрождения в Эрмитаже.

— Георгий Победоносец, его еще в древности называли Егорием Храбрым, — стал показывать Юрий Иванович, — А это Илья-пророк, вон Иоанн Креститель, Праскева-Пятница… А этих святых я не знаю. Похожи на апостолов Петра и Павла, но богомаз намалевал их не очень удачно.

— Откуда ты знаешь всех? — удивленно взглянула на него Маша.

Вадим Андреевич отметил, что дочь назвала его на «ты», а дома она обращалась к Хитрову на «вы».

— Я жил на чужбине и все русское меня там особенно привлекало, я ходил на службы в христианские и католические храмы, прочел церковные книги…

— Ты веришь в Бога? — не сводила с него расширенных в сумраке часовни потемневших глаз Маша.

— Все мы во что-то сверхъестественное верим, — уклончиво ответил Юрий Иванович.

— Мои родители верят в Космос, инопланетян, папа считает Иисуса Христа пришельцем, прилетевшим на Землю с далекой планеты; приняв облик человека, он нес людям добро, правду, любовь, а они его унизили и распяли. Но он воскрес и улетел от нас. Христос — это люди придумали ему имя — не мог умереть, он бессмертен.

— Люди часто совершают зло во вред себе, — вставил Вадим Андреевич, — Унижают и распинают своих пророков за правду.

— А потом раскаиваются и возводят втоптанного в грязь убиенного в ранг святого, — прибавил Юрий Иванович.

— Папа, а тебя не распнут? — взглянула на отца Маша. — Ты ведь тоже борец за правду.

— Сейчас распинают и унижают всех русских, — нахмурившись, уронил Вадим Андреевич, — Пока русские верили в Бога, в ад и рай, они были самыми богобоязненными людьми, да и в России был порядок, но когда политические авантюристы и русофобы в семнадцатом отняли у парода Бога, разрушили храмы, убивали священников и стали преследовать за православную веру, они превратили людей в серое, злобное стадо, забывшее Бога и его заповеди, но зато ставшее молиться на своих тиранов.