— Вы студентка, вот я и подумал…

Маша знала, что такие ручки очень дорого стоят, а что сейчас, после повышения цен, дешево стоит?

— А мне вам нечего подарить, — улыбнулась она.

— Вы мне уже многое сегодня подарили, — в ответ улыбнулся и он.

Маша не совсем поняла, что он имел в виду, но ничего не сказала. На миг представила длинное узкое лицо Кости Ильина, его кривоватую усмешку на тонких губах… Да, сравнение было не в пользу ее бывшего дружка! Костя предлагал встретить Новый год за городом в хорошей и крутой компании, как он выразился, но Маша отказалась, она привыкла Новый год встречать с родителями. Впрочем, Костя особенно и не уговаривал, девушка догадывалась, что в крутой компании он и без нее не будет скучать…

— Вы такая красивая девушка, а Новый год встречаете со стариками…

— Вы — старик?

— Я очень рад, что вы пришли к нам, — сказал он, — Очень.

— Я, наверное, не современная девушка, — глядя в окно, заговорила Маша. — Не курю, крепкие напитки мне не нравятся, поп-музыка раздражает, как и нынешний театр… Что случилось? Куда все подевалось? Хорошие художественные книги, классическая музыка, живопись, искусство?

— В смутные времена всегда так, Маша, — заметил Юрий, — На Западе тоже всякой муры хватает.

— Мне все, что сейчас происходит в стране, не нравится… Это какой-то водопад пошлятины, грязи, жестокости.

— Вы стихи писали? — неожиданно спросил он.

Она хотела сказать «нет», но язык не повернулся солгать. Стихи она писала, но никому не показывала. Только для себя.

— Так, под настроение…

— Дадите мне почитать? — заглянул он ей в глаза.

— Вы не будете потом надо мной смеяться? Критиковать? Я не терплю этого. Стихи я пишу не для печати… Вы прочтете и будете молчать, ладно? Я по глазам пойму, понравились они вам или нет. А впрочем, мне это безразлично.

Он осторожно дотронулся до ее руки, пожал.

— Спасибо, Маша.

— Вы всех так ни за что благодарите?

— Вот вы, Маша, сказали, мол, все отвратительное, что у нас сейчас происходит, вас раздражает…

— А вас?

— Я знаю, почему вы нетерпимы к пошлости, жестокости, грязи… Вы ведь потомственная дворянка по происхождению…

— Берите выше — княгиня! — улыбнулась она.

— А русское дворянство всегда славилось благородством, любовью к России, народу…

— В школе нас учили совсем другому…

— Вы — прелесть, Маша! — вырвалось у него.

— Не говорите так, — поморщилась она — Я не люблю такие слова, как «прелесть», «обожаю», «кушать», «ма-нюня»… Как и «тусовка», «крутой», «бабки»… Говорю же вам: я не современная девушка.

— Меня звать Юра, — сказал он.

— Я знаю, — удивленно посмотрела она на него.

— Вы, Маша, еще ни разу не назвали меня по имени.

— Пойдемте, Юра, на кухню, — улыбнулась она — Нужно, наверное, помочь маме и Лилии Петровне.

За праздничным новогодним столом и позже, когда смотрели концерт по телевизору, Маша ни разу не вспомнила про гостью Ильина.

3. Дорогие гости

В этом году Вадим Андреевич выехал на машине с женой в деревню в начале апреля. В Ленинграде было голодно, холодно, улицы переполнены праздношатающимися людьми, такое впечатление, что никто и на работу уже не выходит. Транспорт работал с перебоями, на остановках толпы людей — не влезешь в троллейбус или автобус. Половина трамваев простаивала в парках. Чем хуже жилось горожанам, тем больше открывалось магазинов и магазинчиков для богатых. Цепы за каждую пустяковину были такие, что люди не верили своим глазам. Дерьмовая шариковая ручка с иностранной надписью стоила десять-пятнадцать рублей, пошитые кооператорами трикотажные брюки — девяносто-сто пятьдесят рублей, а фирменный спортивный костюм — больше тысячи. Народ клял президента и премьер-министра за многократное повышение цен, возмутивший всех президентский пятипроцентный налог с продажи. Ленсовет творил что хотел, все гребли там под себя. Город задыхался от вони невывезенного мусора, грязи, развала, разбитых дорог, хамства и бандитизма. Власть кончилась, ее не было. Сыплющиеся как снег на голову указы президента никем не исполнялись. Уже много месяцев как ввели продуктовые карточки, на них можно было на весь месяц купить продукты, умещавшиеся в маленькую сумку. Газеты, радио-телевидение будто озверели: любую меру бессильного дохлого правительства, направленную на борьбу с преступностью или ограничивающую миллионные доходы разжиревших кооператоров и совместных с иностранцами предприятий принимали в штыки, называя наступлением на права человека, на всплеск диктатуры, зажим гласности. Злобой и ненавистью к русским, к понятию «патриотизм» дышали страницы печати; ленинградская телевизионная мафия нагло навязывала разрушительные идеи людям, снова выдавая черное за белое и наоборот. Популяризировала выдвинутых ею продажных политиков, никогда не произносящих слово «русский». Пользуясь сомнительной известностью, многие бездарные журналисты и телевизионщики пролезли во все органы управления, навязывали сами себя в депутаты Верховного и местных Советов. И, естественно, гнули их антинародную линию. Газеты и телевидение прибрали к рукам мафиози и, уже не прячась за псевдонимы, открыто проводили свою русофобскую политику. Зарубежная «Свобода» заглушала вес советские радиостанции и вещала на десятках голосов, не умолкая, учила русских и нерусских как нужно поскорее развалить империю, как бороться с законной властью, как на корню уничтожать нарождающиеся ростки русского национального самосознания. Был подготовлен целый набор отпугивающих нормального человека стереотипов: «националист», «шовинист», «черносотенец», «антисемит», «фашист». И все это обрушивалось на голову любому посмевшему публично заговорить о бедах русского народа. О любом другом народе кричи хоть с самой высокой башни, а о русском — не смей! Русское самосознание не должно пробуждаться, кому-то очень страшно, если вдруг русские пробудятся… За «круглым столом» и «поверх барьеров» радиостанции «Свобода» (для кого «Свобода»-то?) сидели Ройтманы, Хазановы, Войновичи, Филькинштейны и прочие, прочие, которые и слова-то доброго в адрес русского народа ни разу не сказали. Только упреки и ложь! Ну и вещали бы себе на иврите или идише? Зачем же русских-то сбивать с толку, обманывать, натравливать друг на друга? Зачем русским-то навязывать, как образцы литературного таланта, лишь одних евреев. И одновременно обливать грязью любимых народом национальных русских писателей? Добрались до Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Есенина! Идет наглая беспримерная подмена в искусстве всего русского национального чисто еврейским, приспособленным для неискушенных русских. Но хотя бы поинтересовались в библиотеках, что всю эту диссидентскую графоманию не читают русские, а если им свои библиотекари навяжут чуть ли не силком, потом не отплеваться от пошлости, мата, порнографии, грязи…

Вадим Андреевич устал бороться за газету, устал разоблачать пакеты на русских, он написал правду о большевистском перевороте, о геноциде русского народа. Его уже не раз злобно лягнули крикуны из «Свободы», обозвали «Русскую газету» антисемитской, хотя там не было опубликовано ни одного материала, задевающего национальные чувства еврейского народа. Контролируемая сионистами советская печать и телевидение разрушали великую державу, или, как они ее называли, «империю», разжигали межнациональную рознь, опять же обвиняя во всем только русских. Было уже понятно, что им это необходимо для того, чтобы превратить СССР в огромную колонию, чтобы выкачивать из нее природные богатства, продать землю, города под видом зоны свободного предпринимательства бизнесменам из-за рубежа, которые в обмен на электронную технику и парфюмерию, которая заполонила европейские рынки, будут черпать из России все самое ценное. Не гнушались и ломом, металлом, оборудованием, военной техникой. Кооператоры паши и зарубежные привозили с Запада компьютеры, электронные вязальные машины, видеотехнику и продавали здесь за огромные деньги. Вязальная японская машина стоила 18–20 тысяч рублей, а компьютер — 60–100 тысяч. Можно было платить за эти игрушки золотом, драгоценными камнями, мехами, металлом… На эту удочку клевали даже государственные предприятия, возбуждались громкие уголовные дела против расхитителей национальных богатств, но печать, телевидение тут же бросались яростно защищать их, толкуя об опыте капиталистических бизнесменов, которым все это разрешено законами.