— Из гнезда ласточки птенец выпал, — присев рядом, стала рассказывать Лина Вениаминовна. — Дима подобрал его и полез на крышу, я думала, он шею сломит. С огромным трудом дотянулся до гнезда и все-таки положил туда птенчика. Говорит, ласточки ему спасибо сказали. Они подлетали к самому лицу и щебетали.

— Дима — добрый мальчик, — обронил Вадим Андреевич.

— Крупная рыбина сорвалась? — заглянула ему в глаза жена. — Ты такой расстроенный.

— Я разговаривал с ней, — упорно глядя на облака, сказал он.

— С кем?

— С Аэлитой…

— Она тебе гадость какую-нибудь напророчила? — попыталась она пошутить, однако на лице не было улыбки, а в глазах появилась тревога. — Очень уж ты грустный?

У Вадима Андреевича отросли несколько поредевшие русые волосы, они налезали на воротник выгоревшей ковбойки, закрыли уши. Лицо у него коричневое от загара, на лбу глубокие поперечные морщины, сегодня он еще не успел побриться, на круглом подбородке и щеках среди густой синевы посверкивали серебряные волоски. И в темно-русых волосах уже заметна седина, а так он еще крепок и живот не отрастил. Широкоплечий, узкобедрый, разве что немного сутуловатым стал. Оно и понятно, никогда без дела не сидит: то что-то пишет для своей газеты, то стучит на дворе молотком или стругает на верстаке рубанком. В деревне человеку чаще приходится горбиться, чем в городе. Да и вообще жизнь здесь — это совсем не праздник, тут нужно все время что-то делать или дома, или в огороде. И небольшое у них хозяйство, а времени уйму отнимает.

— Ты знаешь, я обычно вечером рыбачу, — стал рассказывать он, — А тут вдруг что-то меня рано утром — ты еще крепко спала — подняло с постели и заставило сесть в лодку…

А на озере Богородицком вот что произошло.

Окуни то и дело топили поплавок, но удачливая рыбалка почему-то не вызывала обычного удовлетворения, глаза его помимо воли то и дело поднимались и смотрели на причудливые сугробы облаков, величаво плывущих по синему небу, щедро подкрашенному золотом еще низким огромным солнцем. Было торжественно и тихо, на плесе показывались на свинцовой тронутой мягкой рябью поверхности гагары и снова надолго исчезали в глубине, в камышах покрякивали утки, белая цапля столбиком стояла на мелководье, нацелив длинный клюв на воду.

Однако облако остановилось как раз над заякоренной лодкой и он увидел знакомый золотой цилиндр с серебряными точками — иллюминаторами. Вадим Андреевич последние годы много читал про летающие тарелки, шляпы, гантели — об этом теперь писали в газетах, однако золотой цилиндр не походил на описания очевидцев. Как и раньше, реальный мир отодвинулся, исчез в золотистой дымке, он уже не видел озера, гагар, куда-то исчезли облако и цилиндр, а вместо всего этого перед глазами возникло золотоглазое и золотоволосое зеленоватое лицо Аэлиты. Сколько лет прошло, как она не появлялась даже во сне, но ничего не изменилось в ее облике: все такая же загадочная, прекрасная, разве что на этот раз на ней был не серебристый облегающий костюм, а, скорее, комбинезон — тоже серебристый, но с золотыми широкими лямками и таким же поясом с овальной черной пряжкой. Как и всегда, в кабине, кроме нее, никого не было. Да и кабины-то было не видно — ее продолговатое лицо заняло весь, если так можно выразиться, кадр. Себя он сейчас ощущал где-то в ином пространстве, оторванном от действительности. Вроде бы он в лодке, кругом вода, но это могло быть и безвоздушное пространство, космос, потому что небо не казалось ярким и солнечным, а меняло свой цвет и оттенки, как в калейдоскопе: то голубое, то желтое, то серое, то угольно-черное. И лишь прекрасное зеленое лицо Аэлиты с огромными глазами не менялось. Ее слова входили в его мозг, голос был мелодичный, серебряно-чистый.

— Твой мир лжив и разрушается, — говорила она. — Мелкие людские страсти правят в твоем мире судьбами и жизнями земных существ распоряжаются индивиды эгоистические, недальновидные, охотно поддающиеся влиянию темных, враждебных для вас сил. Мы поражаемся, как вы не видите их черного человеконенавистнического нутра? Почему не умеете распознать Добро и Зло? Вас ничего не стоит ввести в заблуждение, обмануть, толкнуть на убийство друг друга… У вас украли красоту, а взамен подсовывают суррогаты, пошлость, грязь. Разве это музыка, что вы слушаете по радио, телевидению? Вспомните своих великих художников эпохи Возрождения, великих композиторов, писателей? А что у вас теперь? Пародия на искусство, литературу, живопись… Вы утратили понимание красоты, вы становитесь все хуже, злее… Ваша планета Земля все больше не может терпеть вас, вы и ее искалечили, изуродовали. В ней зреет против вас глобальный взрыв. И этот взрыв уничтожит вас всех…

— Почему вы не поможете нам, не вмешиваетесь? — спросил Вадим Андреевич. — Уже многие в мире знают, что вы существуете, но не знают, кто вы и чего хотите?

— Мы бессильны, — продолжала она, — Мы закладываем в чрево ваших матерей семена, из которых произрастают герои — вожди, философы, но вы сами их уничтожаете, не даете им повести вас к Добру, Свету, вы даже не слушаете их. Силы Добра не агрессивны, не нахальны, не назойливы, а вы слышите только нахальных, назойливых. И эта черная сила выплескивается на вас из газет, из экранов телевизоров, а слову Добрых сил к вам не пробиться, вы глухи к ним. Мы много подарили вам гениев, но вы гениев уничтожаете, а исчадий Зла и Ненависти — обожествляете, поклоняетесь им. Ни на одной другой планете бесконечной Вселенной больше нет такого странного и парадоксального народа, как вы. Да, есть среди вас наши посланники, но и они ничего не могут сделать для вас. Я повторяю, вы от рождения склонны к злу, насилию. А истинно добрых, космически мыслящих среди вас — единицы. Вы их тоже превращаете в идолов, не внимая им. Мы все перепробовали, чтобы сделать вас лучше, и должны признаться, что у нас ничего не получилось. Даже когда некоторые из нас вам открылись, вступили в контакт, вы нам все равно не поверили. Как же вам помогать, если вы глазам своим не верите?

— Я верил тебе, Аэлита, — сказал Вадим Андреевич, — Я бы все сделал, чтобы наш мир стал лучше. Ты знаешь это.

— Ты бессилен что-либо изменить, бессильны это сделать и другие наши подопечные… Мы не упрекаем тебя, Человек, ты прожил честную жизнь, был мужествен, справедлив, пробивался и сейчас пробиваешься к душам твоих соотечественников, но тебя мало кто услышал.

— Вы покидаете нас? — упавшим голосом спросил он, уже зная, что это так.

— Мы — да, — помедлив, ответила она, — Но прилетят другие. Мы ведь тоже не всесильны и не вечны, хотя живем гораздо дольше вас. Мы хотели вам помочь и потерпели поражение. Среди вселенских цивилизаций есть и Добрые, и Злые. Добрые несут вам свет, а Злые — тьму. Поразительно, но к Злу, тьме вы тянетесь больше. Сейчас плохих людей у власти, способных превратить вашу планету в астероид, больше у вас, чем хороших, пытающихся сохранить планету, помочь ей обрести былое равновесие. Мы так и не смогли понять: почему вы выбираете в свои правители и парламенты сынов Зла, или, как у вас говорят — слуг Сатаны? Это для нас неразрешимая загадка. У вас, в России, был очень добрый, любящий своих подданных царь, слуги Сатаны зверски убили его и его семью. Это страшное Зло и за него еще придется ответить.

— Значит, я прожил бесполезную жизнь, — с горечью констатировал Белосельский. — Я ведь очень немного сделал для того, чтобы Добро победило Зло.

— Твое дело продолжает твоя дочь, сыч, — мелодично прозвучал ее серебряный голос. И чуть помолчав, она прибавила: — Не казни себя, Человек, ты мог бы сделать гораздо больше, если бы родился немного раньше, а будущее — у твоих детей. Добрые силы, помогающие вам, найдут к ним пути, а ты еще увидишь многое, что тебя огорчит и порадует… Прощай, Человек!

— Прощай, Аэлита! — прошептал он.

Облака плыли над спокойным озером, на крючке у него дергался некрупный окунь, белая с черным клювом цапля у берега сделала стремительный рывок и в клюве у нее затрепетала серебристая рыбка. Снова в уши ворвался шорох камышей, негромкий плеск гагар, подплывших совсем близко к лодке, шум сосен. Облако, к которому, как гондола к аэростату, прилепился золотой цилиндр, исчезло. Только что было и нет. И на Вадима Андреевича вдруг навалилось такое отчаяние и безысходность, что он вытащил якорь, собрал удочки и поплыл к берегу. И эта сосущая тоска все еще гвоздем сидит в нем, тревожит. Он всегда верил, что в трудную минуту явится к нему небесная Аэлита, и вот она навсегда исчезла из его жизни…