— Из камней? — недоверчиво посмотрел на него сын, — Из камней даже слезу не выжмешь!

— Андреич, а чего бы тебе кур, кролей, пару поросят не завести? — сказал им вслед сосед, — Мы испокон веку обходимся тута своим натуральным хозяйством. В сельпо берем хлеб, мыло, соль, спички… А спекулянтское мясо да колбаса нам, пенсионерам, не по карману.

— Тогда, Осип Иванович, нужно из города уезжать и тут навсегда поселяться…

— Совсем? — недоверчиво хмыкнул сын, — Вообще-то… можно. Тогда и корову нужно заводить.

— Оно к этому и идет, — продолжал сосед, — Завтра фабрики закроются, пишут, безработных уже полно. Куды ж людям деваться? Вот скоро и повалят в деревню, земля-то всех прокормит, да и соскучилась по хозяйским рукам.

«Надо бы об этом написать в нашу газету, — подумал Вадим Андреевич. — Раньше бежали из деревни в город, а теперь, судя по всему, все будет наоборот…» А вслух сказал:

— И я так думаю. Бездельников скопилось в городе пруд пруди.

— Оттого такое там и творится: грабежи, воровство, убийства, — поддакнул Осип Иванович, — В деревнях люди добрее, чем в городе.

— Я ничего не понимаю, — сказала Лина Вениаминовна, когда они вернулись домой, — Маша должна была в субботу приехать сюда, а вместо этого отправилась с Юрием в Печоры. Могли бы сначала к нам заехать? — она спустила со лба поднятые очки и взглянула на письмо, — Пишет, что в конце августа уезжает на год учиться в Америку, ее направляют от университета и какого-то Дворянского общества. Уж не тот ли симпатичный князь Одоевский из США, что у нас был, все это ей устроил?

— Я рад за Машу, — сказал Вадим Андреевич, — Выучит английский язык. Ей в самый раз мир повидать.

— А свадьба?

— Ну это они без нас решат…

— Она пишет, что замуж не собирается…

— Дай, я почитаю, — протянул он руку.

— Везет же людям! — завистливо вздохнул Дима, — Кто-то полетит в Америку с небоскребами, а кто-то останется здесь высекать в двадцатом веке огонь из кремня при помощи фитиля.

— Какой еще фитиль? — бросила на него недоуменный взгляд расстроенная мать.

— Помнишь, в кино: веревочный фитиль горит, потом взрывается ящик с номером очередного киножурнала и получается критика и огонь! — пояснил Дима.

— А нельзя нам вместе с ней уехать в Америку? — вздохнула Лина Вениаминовна. — Ей-богу, дорогой, мы тут скоро ноги протянем. Кто-то в нашем правительстве задался целью лишить людей самых необходимых товаров и окончательно уморить с голоду.

— Я знаю кто: чертовы демократы! — солидно заметил Дима — Дорвались до власти, а сами ничего не могут. Правда, себе все гребут лопатой… Нам нужна крепкая рука, новый Сталин или царь типа Ивана Грозного.

— Где это ты таких идей набрался? — удивился отец.

— Народ говорит, — пустив петуха, пробасил сын, — А глас народа — это глас истины.

— Народ чиркает кремнями, раздувает фитили и курит вонючий самосад, — невольно бросив взгляд в сторону озера, сказал Вадим Андреевич.

— Русский долго ждет, но больно бьет, — прибавил сын, — Сколько же можно над людьми издеваться? Это тоже я слышал от народа.

— Где ты тут видел народ? — покачала головой мать, — Старики-старухи и приезжие пьяницы, что палят костры, браконьерничая на озерах и в лесах. Чего доброго, пожар устроят.

— У нас на чердаке валяется огнетушитель, — заметил Дима.

Вадим Андреевич прочел письмо, опустил руку с белым, исписанным шариковой ручкой листом, на губах его появилась улыбка.

— Князь Одоевский-то каков, а? Я думал, он, как и наши болтуны, ничего, кроме трепотни, не может, а он тут, оказывается, развил бурную деятельность! Дворянское собрание действует, Маша пишет, что звонили из Москвы, приглашали меня туда. А что я знаю про своих предков? Только из энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Отец — чистых кровей князь, а моя мать — псковская дворянка. Кто же я тогда? Смешно, но я как-то никогда не задумывался об этом. Наоборот, меня учили скрывать мое аристократическое происхождение. Наверное, поэтому и фамилия наша укоротилась. Отец знал три иностранных языка, а я ни одного. Его воспитывали гувернантки, он учился в Пажеском корпусе, потом в Политехническом, а я? Работал шофером и заканчивал заочно школу и институт. Дворянское собрание… И звучит как-то странно! Анахронизм. Какие бы перемены нас ни ждали, но возврата к старому не произойдет. Сколько князей и дворян наскребут в советской России? Их ведь десятилетиями выкорчевывали, уничтожали, преследовали. Если кто и выжил, так ничего от него дворянского не осталось. Это там, за рубежом, русские аристократы объединились, создали свои общины, поселения, но и они уже ассимилировались. Помнишь, князь Одоевский жаловался, что потомки русских известных дворянских фамилий забыли родной язык, имеют самое отдаленное представление о своей Родине. Это старики еще готовы вернуться сюда и умереть на земле своих предков… По наивности они думают, что здесь сохранились их фамильные склепы, кладбища! Все растащено, разворовано! Мраморные плиты крадут со старинных могил для дач и кооперативов, если что и сохранилось в Петербурге, так это Александро-Невская лавра, да и то там нужен капитальный ремонт, все ветхое, разрушается, городская копоть и газы разъедают мраморные и чугунные скульптуры.

— Да-а, из гада рыбину не сделаешь! — задумчиво протянул Дима, ритмично высекая кремнями искру. Однако фитиль не загорался.

— Это тоже услышал от народа? — улыбнулся отец.

— Я много чего наслушался… — многозначительно ответил сын, — Поедем вечером на рыбалку? — он задрал голову вверх. — Вроде небо расчищается. Мне ночью приснилось, что поймал вот такую щуку! И знаешь на кого: на лягушку!

— Кто мне печь растопит? — перевела взгляд Лина Вениаминовна с мужа на сына, — Двое мужчин в доме и ни один не может огонь добыть!

— Древние люди поддерживали огонь в специальных маленьких клетках, — заметил Дима. — Хотите, я буду хранителем огня?

— Из Великополя приезжал сын к Колобашкиным, так он рассказывал, что в Великополе — об этом писали в местной газете — с бельевой веревки украли полотенца и заштопанные носки… — сказала Лина Вениаминовна, — В магазинах уже два года как не купить носки-чулки. Неужели мне теперь нужно учиться штопать их?

— Надо всунуть внутрь носка деревянную ложку и штопать, — сказал Дима, — Я видел, как штопала бабушка Колобашкина.

— Это дело мы и поручим тебе, — заключил отец.

— Я лучше украду! — засмеялся сын и, бросив кремни на тропинку, побежал к озеру, распугав подросших цыплят, что-то клевавших у калитки.

— Мне страшно, Вадим, — негромко произнесла Лина Вениаминовна. Полные руки ее безвольно опустились вдоль тела, русые, несколько изменившие свой цвет волосы спускались на плечи, а цвет их изменился потому, что стала все сильнее пробиваться седина. И очки они носили одинаковые: плюс два с половиной. Без очков и письмо не прочитаешь.

— Я впервые не знаю, что делать, — со вздохом сказал Вадим Андреевич, — Раньше мечтал во весь голос говорить правду, теперь это возможно, но правдой людей не накормишь, как и ложью. Страна, Лина, гибнет, вот-вот начнется гражданская война, да уже и идет в окраинных республиках, эта депутатская болтовня до смерти всем надоела, правительство уж который год в полном параличе, деньги все больше обесцениваются, кому не лень — нас учат жить по радиоголосам, издеваются над нами, особенно «Свобода», откровенно радуются, что некогда великая держава превращается в лоскутное одеяло. Президентов в республиках, автономиях пекут как блины. Русских вытесняют из обжитых ими мест. Черт знает что происходит! И все с позволения верхов.

— Но есть ведь Бог!

— Бог на небесах, в космосе, а мы, грешные, маемся на проклятой им земле. И конца этому кошмару не видно.

— Страдают и мучаются честные люди, а жулье и преступники процветают, — вздохнула жена. — И они будут бороться за право обирать и унижать простой народ. По телевидению показывают кооператоров и служащих или депутатов — вон какие морды наели!