— Ты не поняла? — улыбнулся он, постепенно остывая от охватившего его возбуждения и нервного напряжения.

— Разрезали палатку, что-то про машину говорили… Они что, хотели нас обокрасть?

— Это бандиты, убийцы, — убежденно сказал он, — Какие у них хари, глаза! Жаль, что пистолет у меня газовый — таких ублюдков нужно убивать на месте без суда и следствия.

— Не надо так, Юра, — мягко заметила она, — У тебя тоже было нехорошее лицо, когда ты стрелял в них.

— Надо было вас пришить в палатке, пока вы там прохлаждались и все дела, — подал голос кругломордый в кирзовых сапогах.

— Я думал, у него настоящий ствол, а это — вонючка! — прохрипел худощавый, по-видимому, он был у них главарем, — Он чуть глаз, сука, мне не выбил!

Юрию Ивановичу показалось, что у него веревка на руках, связанных сзади, ослабла. Он для верности снова всем троим потуже затянул узлы, отрезал от погубленной палатки еще несколько белых концов и связал ноги. Кругломордый наугад ткнул его сапогом — покрасневшие глаза его еще плохо видели, — но Юрий Иванович перехватил ногу и резко вывернул ее в сторону. Бандит взревел и заматерился.

— В другой раз сломаю, — пригрозил Хитров.

Маша смотрела на них и на лице попеременно выражались обуревавшие ее чувства: любопытство, жалость и отвращение. Наверное, последнее пересилило все остальное, и она отвернулась от поверженных бандитов и стала выдергивать алюминиевые колышки. Еще связывая им руки, Хитров достал из карманов бандитов кастет и два ножа, поменьше, чем у главаря. Все ножи были самодельные из закаленной стали. У одного наборная пластмассовая ручка. Документов в карманах он никаких не обнаружил.

— Я не хочу здесь больше оставаться, — не глядя на них, произнесла Маша. — Поедем к отцу, Юра?

— Я быстро сниму кружки, а ты понаблюдай за ними, — сказал он, — Чуть что — кричи мне. Да-а, возьми пистолет и не стесняйся — стреляй в их кабаньи морды.

— Разве это люди? — Он вставил запасную обойму и протянул черную игрушку Маше. — С предохранителя я снял.

Спустил на воду надутую лодку с веслами и уплыл к камышам, вблизи которых краснели кружки. Вернулся скоро, снова внимательно осмотрел руки и ноги мрачных расслабленных бандитов. Маша за это время сложила вещи в машину.

— Я же просил тебя приглядывать за ними? — упрекнул Юрий.

— Они такие вещи мне говорили… — передернула она от отвращения плечами. — Я не могла этого слышать.

— Заткнула бы им поганые пасти мхом, — зло вырвалось у него.

— Ты прав, в них ничего человеческого нет, — вздохнула девушка — Как из другого мира…

— Их мир — зло и насилие!

— Прямо готовый заголовок для газеты… — улыбнулась она.

Палатку, не сворачивая, мокрым комком запихнули в багажник, туда же вымытые котелки, посуду. На кружок села крупная щука. Ее Хитров завернул в полиэтиленовый пакет и положил на палатку. Щука еще дергала хвостом и разевала зубастую пасть. Когда все вещи, правда, в беспорядке были сложены в «БМВ», Юрий Иванович на всякий случай написал в листке блокнота крупными словами: «Это бандиты! До приезда милиции не трогать и не развязывать!». Прикрепил листок на сучке над головой главаря.

— Мы найдем тебя, фраер, — угрюмо сказал худощавый с бегающими слезящимися глазами, — Номер твоей машины питерский. Найдем и пришьем! У нас не заржавеет.

— Я говорил, прикончим их сразу в палатке, — вставил кругломордый. На серых губах его выступила пена.

— А бабу твою… — начал было снова худощавый, но Хитров наотмашь ударил его по губам.

— Не скучайте, соколики, — сказал он. — Я скоро подошлю к вам милицейский «воронок»!

— Ха! Напугал нас милицией! — сплюнув, сипло заговорил главарь. — Видели мы милицию в гробу!

— Теперь за «мокруху» больше семи лет не дают, — вторил ему кругломордый с вылезающими из орбит красными глазами.

— Так что жди нас в гости, мастер! — угрожающе проворчал третий, в кирзовых сапогах.

— Вы правы, уголовнички, — остановился уже было направившийся к машине Хитров, — Наш уродский суд вас и оправдать может. Таких выродков рода человеческого, как вы, нельзя оставлять в живых! Вы же не люди — мразь! Пожалуй, избавлю я род людской от нечисти…

Он схватил главаря за ноги и поволок к озеру. Тот задергался, замычал, а уже у самого берега взмолился:

— Ты что, мужик, очумел? Тебя же посадят самого!

— А кто узнает? — громко сказал Юрий Иванович. — Озеро-то почти необитаемое. Сожрут вас тут раки и ничего не останется… — Он легко подхватил его за руки и швырнул в воду. Вместе с диким воплем раздался громкий всплеск.

Двое оставшихся дико заорали, стали извиваться, кататься по земле. Вытаращенные глаза, на губах пена и земля, искаженные страхом лица. Из машины выскочила Маша.

— Юра, не надо! — взволнованно заговорила она. — Пусть милиция их наказывает, наверное, уже ищут!

— Угомони ты своего мужика! — кричал один из бандитов. — Зверь какой-то! Видано ли дело: живых людей топить!

— Вы разве люди? — сказал Хитров, — Я же сказал: вы выродки, мразь, таким, как вы, незачем было и родиться.

Маша бросилась к озеру и за ноги пыталась вытащить главаря. Тот плевался водой, сучил связанными руками и ногами, что-то непонятное верещал. Глаза закатились. Юрий Иванович подхватил его под мышки и снова отволок под сосну к другим.

— Беззащитных-то людей пришивать легче, чем самим подыхать, а, уголовнички? — глядя на них потемневшими от гнева глазами, сказал Хитров.

Бандиты смотрели на прояснившееся небо и молчали.

Когда машина тронулась, Маша повернула к нему порозовевшее лицо с блестящими синими глазами:

— Ты вправду хотел их утопить?

— Будет суд, адвокаты найдут смягчающие обстоятельства, добавят им к сроку — наверняка убежали из колонии — и будут они снова точить там ножи, а выйдут на свободу, будут грабить и рано или поздно «пришьют», как они говорят, кого-нибудь, кто послабее их и не вооружен…

— Утопил бы или нет? — настаивала она, по-птичьи, сбоку глядя на него.

— Если бы они хоть пальцем дотронулись до тебя… — мрачно уронил он, — Я бы не пощадил их.

— Я знала, что ты не утопишь их, — облегченно вздохнула она. — Нельзя же самому вершить суд Линча. Даже над такими… негодяями.

— Негодяи — для них слишком мягкое определение, — вставил он.

— Их же комары и слепни искусают, — вспомнила она.

— Маша, нельзя быть доброй к таким подонкам, — хмуро заметил он — Моли Бога, что обошлось — могло бы страшное случиться.

— Может, ты и прав, — помолчав, сказала она.

— Я в милицию не поеду, — решил Юрий Иванович, — Мы позвоним туда из первого населенного пункта, как только они расскажут про эту игрушку — газовый пистолет, так я еще и окажусь виноватым. У нас ведь только бандиты имеют право применять любое оружие, а добропорядочным гражданам воспрещается. Их можно стрелять как кроликов, душить, прижигать утюгами, пытать электрическим током, а они, граждане, не имеют права по нашим гуманным законам защищаться и наносить телесный вред ворам, бандитам и убийцам! Вон и тебе стало их жалко.

— Мне их не жалко, Юра, — сказала девушка, — Мне только не хочется, чтобы ты…

— Что я? — резко повернулся он к ней. Она еще никогда не видела столько злости в его карих глазах.

— Я тебя люблю, дорогой, — прижалась она щекой к его плечу, — Люблю доброго, нежного, а не злого, жестокого…

— Маша, Маша… — мягко сказал он, — Неужели ты еще не поняла, что могло сегодня произойти на берегу этого чудесного озера?

— Я же сказала тебе: когда ты рядом, я ничего не боюсь, — она поцеловала его в щеку и нос.

— А я за тебя очень боюсь, — помолчав, уронил он.

11. Прощай, Аэлита!

У него все в это утро валилось из рук. С рыбалки он вернулся к завтраку с десятком пойманных окуней, молча поставил ведерко у порога, рыбу чистить не стал, хотя всегда это делал неподалеку от колодца, где стоял у смородинового куста самодельный стол и чурбак. После завтрака стал было выпалывать сорняки с грядки с огурцами, но вскоре бросил, не пошло дело и с незаконченным курятником для подросших цыплят. Уселся на доски с молотком в руке и бездумно уставился на небо над сверкающим озером. Облака в этот день были удивительно пышными и красивыми, они медленно плыли по глубокому зеленоватому небу, скучиваясь над зубчатой кромкой бора. У дощатого туалета жужжали синие, жирные, с нефтяным блеском мухи, бабочки-капустницы летали над огородом, ласточки ныряли под застреху дома. Скворцы уже вывели птенцов и теперь только к вечеру появлялись на участке, в скворечники они не залетали, зато там галдели пронырливые воробьи, будто утверждали себя снова хозяевами деревянных домиков. Весной они были безжалостно изгнаны оттуда скворцами.