И здесь примером для нас был генерал Лукин. На протезе ему было гораздо труднее, чем нам. Но он редко садился на телегу, без устали шагая впереди колонны.

Если не расстреляли пленных конвоиры, так уничтожила многих другая беда. На третий день под вечер нас разделили [168] на группы и загнали в сараи. Здесь и разыгралась трагедия, унесшая жизнь десятков пленных. Генерал Лукин и бригадный врач, тоже пленник, вовремя распознали опасность: в сараях лежали, очевидно заготовленные с осени, свекла, турнепс, брюква - страшная отрава для отощавших желудков. Но голод оказался сильнее предупреждений. К утру в муках скончались несколько человек, и, пока мы шли, смерть продолжала вырывать из колонны наших товарищей. Им помочь было нечем.

В полдень из-за горы выскочил самолет с белыми звездами на крыльях. Он пронесся над дорогой бреющим, сделал горку и с разворота вновь устремился к нашей колонне, словно выбирая цель для стрельбы. Конвой мгновенно разбежался, но самолет не сделал ни одного выстрела. Качнув крылом, он скрылся за кромкой леса.

- Американец, - сказал Агеев, лежа рядом со мной, - мотается над нами не зря. Попомнишь мои слова.

Ему никто не возразил. Робкий призрак освобождения уже витал над нашей вконец измученной колонной. Пришла в беспокойство охрана. Выйдя на дорогу, солдаты почему-то не стали гнать нас дальше. Они стояли кучками, беспокойно переговаривались, оглядываясь по сторонам. Казалось, о нас они забыли.

В это время за поворотом пустынной дороги возник шум мощного, совсем не автомобильного двигателя. Приближаясь, он нарастал, как обвал, вытесняя собой другие звуки. Все мы - и пленники и охрана - повернулись в сторону этого странного рева. Такой же звук возник за вспаханным полем. Там по склону холма шла дорога, параллельная нашей. Среди деревьев на той стороне легким облачком взметнулся сизый дымок.

- Танки! - крикнул кто-то истошным голосом. - Ребята, танки!

Советских танков здесь быть не могло. Значит, немцы? Вновь угроза нашей жизни?

Первый танк вырвался из-за поворота дороги на большой скорости. Его низко опущенная пушка с черным зрачком ствола мерно и тяжело покачивалась в такт движению. Два других танка, разбрасывая комья сырой земли, неслись через поле.

Примерно в пятидесяти метрах от нас первый танк резко остановился, развернулся поперек дороги и замер. Его пушка прочертила круг и вновь уставилась на дорогу. На борту танка отчетливо виднелась белая звезда. Позади на [169] дорогу тяжело вскарабкались танки, преодолевшие вспаханное поле. Мы были окружены.

Залязгали крышки люков, и к нашей колонне направились люди в зеленой, непривычного вида форме, в пилотках и с автоматами в руках. Немцы молчали от страха перед направленными на них пушками, мы - из-за осторожности и неведения.

Громкий голос по-немецки скомандовал:

- Охране сдать оружие! - Затем по-русски с сильным акцентом выкрикнул: - Просим русских генералов выйти вперед!

- Я что тебе говорил? - сказал мне Агеев. - Эти ребята нас быстро рассортируют. У них, брат, четкие указания на этот счет.

- Товарищи! - крикнул генерал Лукин. - Всем стоять на месте. Это союзники, американцы.

Он соскочил с подводы и, прихрамывая, пошел навстречу танкистам. За ним на костылях двинулся Музыченко, вышли еще несколько генералов. После коротких переговоров американцы вместе с нашими генералами пошли к нам. Они улыбались, не обращая внимания на сбившуюся в стороне немецкую охрану.

- Товарищи! - вновь крикнул генерал Лукин. - По просьбе советского командования наши союзники нашли нас и освободили. Спасибо им за это! - Он повернулся и пожал руки танкистам.

Медленно и трудно утверждались мы в сознании, что немецкий плен позади и война для нас кончилась. Слишком резким оказался переход от ожидания гибели к свободе. По-разному встретили ее мои товарищи. Одни улыбались, с настороженностью и некоторым недоумением разглядывая освободителей. Другие, словно отдыхая от непомерно тяжелого труда, неподвижно сидели на траве. Кто был покрепче, жали руки американским танкистам. Помню, как все мы что-то жевали, доставая из зеленых американских мешков хлеб, сахар, шоколад, и военврач так же, как несколько часов назад, уговаривал нас есть поменьше и помедленнее.

Летчик Григорьев, один из тех, кто был сбит над фашистской столицей в 1941 году, вдруг поднялся с обочины дороги и направился к нашим бывшим конвоирам. Безоружные, испуганные, они за считанные минуты из вершителей наших судеб превратились в жалкую толпу военнопленных. [170]

Григорьев некоторое время исподлобья рассматривал их, потом крикнул:

- Ну что, рыцари, примолкли? Кончилась ваша поганая власть… - Он качнулся от слабости и протянул руку к американскому танкисту за автоматом. - Теперь я буду вас судить и казнить, мучить голодом и гноить в каменных норах.

Немцы сломали строй, сбились в кучу. Некоторые стали прятаться за спины товарищей. Над дорогой наступила гнетущая тишина. Казалось, все заполнило хриплое дыхание Григорьева. Американцы, не вмешиваясь, с интересом наблюдали за происходящим.

Прихрамывая, к Григорьеву направился Лукин.

- Отставить, капитан! - издали крикнул он летчику. - Отставить! Мы не фашисты. Их будет судить правый суд.

- А кто мне вернет здоровье, отнятые годы? Кто заплатит за унижения и позор?

Подошел Агеев:

- Прекрати, брат. - Он положил руку на вздрагивающее плечо Григорьева. - Поверь, мне тоже хочется разметать этих сволочей в прах, но не хочу походить на них. Недостойно нам расправляться с безоружными. Пойми, брат…

В этот момент один из американцев, невысокий крепкий паренек, подошел ко мне, дружески ударил по плечу и представился:

- Мэрфи. Джон Мэрфи. Ты мне нравишься, русский друг!

Он снял с головы и протянул мне танкистский шлем. Я отдал ему свой шлемофон. Пожимая друг другу руки, мы стояли в толпе американских танкистов и улыбались. Улыбки наши, наверно, были счастливыми. Этот шлем до сих пор храню у себя как дорогую реликвию.

И еще. Через много лет в газетах промелькнуло взволновавшее меня сообщение: «Еще два американца - участник войны во Вьетнаме В. Уилсон и ветеран второй мировой войны Д. Мэрфи - объявили о решении присоединиться к «голодовке во имя жизни», которую проводят сейчас ветераны вьетнамской войны Ч. Литке и Дж. Майзо в знак протеста против политики США в Центральной Америке. «В 1945 году я участвовал в освобождении узников фашистских концлагерей, - заявил шестидесятишестилетний Мэрфи. - Тогда я поклялся, что сделаю все, чтобы не допустить подобных зверств. Сорок лет спустя, приехав в Никарагуа, [171] я вновь увидел кровавые злодеяния, на этот раз творимые контрас».

Был ли этот смелый человек тем жизнерадостным молодым американцем, с которым я в апреле 1945 года обменялся шлемофонами? Верю, что да!

Не могу не описать еще один эпизод, случившийся в тот памятный день. Вроде мелочь, но сидит он в сознании крепко. Вдруг над дорогой зазвучала музыка. Она летела из железной утробы одного из американских танков. Мы замерли. Это была русская песня! До боли родной голос плыл над немецкой землей:

Всю- то я вселенную проехал!…

Сто пленников, оборванных, изможденных, всего час назад стоявших на краю гибели, тесной толпой сгрудились у танка и, боясь проронить слово, слушали эту песню. Американский танкист, опершись коленом о башню, высоко поднял наушники, чтобы было слышно всем. И нам казалось, что сама Родина простерла руки над головами своих сынов.

Тут я вновь вспомнил морозный январский день над Польшей, гибель нашего экипажа, весь мучительный путь до этого солнечного дня, до этой дороги, упиравшейся в предгорья Альп. Он показался мне огромным, как годы…»

* * *

Семена Чечкова уже нет в живых. В войну он не совершил выдающихся подвигов. Орденов на его груди было не больше, чем у любого из нас. Но военная судьба, словно заторопившись, под конец войны послала ему тяжкие испытания, из которых он вышел с честью.