Приведенный в отчаяние его бессмысленным упорством, Имеретинский, в конце концов, вышел из себя и разбранился с дядюшкой.

Хотя и сильно обескураженный первой неудачей, изобретатель попробовал заинтересовать своим предприятием еще нескольких богатых людей, выбирая преимущественно тех, за которыми установилась слава меценатов. Но везде он встречал категорический отказ; а некоторые, кроме того, смотрели на просителя с сожалением и любопытством, очевидно, принимая за сумасшедшего. Еще бы! — ученые давно единогласно заявили, что мы никогда не будем в состоянии покинуть нашу планету и самое большое, чего добьемся, это — возможности переговариваться особыми знаками с обитателями других планет, если только таковые вообще существуют. А тут вдруг является какой-то, никому неизвестный субъект, почти мальчишка, и любезно предлагает вам оставить земные пределы и улететь неизвестно куда, да еще не даром, а за весьма приличную сумму!..

В великосветских гостиных даже уже начали было поговаривать о забавном чудаке-изобретателе, но это продолжалось очень недолго, так как, с одной стороны, он скоро избавил меценатов от своих посещений, а с другой — случай был недостаточно важен, чтобы продолжительное время им заниматься.

Имеретинский рискнул было обратиться в министерство, но не добился в течение почти года никакого ответа: дело его переходило из канцелярии в канцелярию, от обсуждения в одной комиссии к другой и т. д. Оно даже совершило полный круг и вернулось к исходной точке, но вперед не продвинулось ни на йоту. После этого случая бедный ученый до конца жизни не мог без внутренней нервной дрожи входить в присутственное место; а надписи вроде: бухгалтер, контролер, экзекутор, — окончательно портили ему настроение.

Хотя Имеретинский уже и раньше слышал про клуб «Наука и Прогресс», но не шел туда, так как знал, что без рекомендации трудно попасть на собрание; теперь же, когда не оставалось никакого другого средства, он все же решил сделать в клубе последнюю попытку и, в случае неудачи, ехать за границу.

Результаты мы уже знаем.

Вот эти-то тяжелые воспоминания и теснились в усталой голове ученого, не давая ему забыться почти до позднего петербургского утра. Только в шестом часу он, наконец, заснул, но зато спал, как убитый. Увы, не долго; как уже сказано выше — слава имеет свои тернии.

Не пробили часы и девяти, как телефон в комнате Имеретинского зазвонил в первый раз. Не выспавшись еще, как следует, изобретатель, имевший несчастье сделаться знаменитостью, поспешно вскочил и, удивляясь раннему собеседнику, подошел к телефону. И кто же это оказался?.. Фотограф, просивший разрешения сделать с него несколько снимков. Возмущенный такой навязчивостью, Имеретинский выбранил фотографа и снова лег в надежде поспать еще хоть часок. Но это было с его стороны самообольщением, так как телефон через десять минут опять зазвонил: какой-то художник желал написать портрет изобретателя. В десять часов начали на придачу появляться корреспонденты для интервью, и не было никакой возможности от них отделаться.

Вскоре прибыл и непреклонный дядюшка, чтобы «поздравить и помириться»; при этом он любезно предложил денег «дорогому племяннику».

Затем пошли самые разнообразные визитеры: непризнанные изобретатели, просившие Имеретинского рассмотреть их проекты, представители различных фирм, которые наперебой предлагали свои услуги по исполнению заказов для аппарата, ученые — знаменитые и не знаменитые, приехавшие «пожать руку талантливому коллеге», наконец, просто любопытные, которые, впрочем, называли себя поклонниками гения Имеретинского. Для полноты картины необходимо иметь в виду, что телефон звонил почти беспрерывно, пока Имеретинский не снял трубки. Несчастные телефонные барышни окончательно выбились из сил, так как, с одной стороны, они не получали никакого ответа от беспрерывно вызываемого ученого, а с другой — публика их бранила, говоря, что от них ничего не добьешься. В этот день они наверное прокляли и знаменитое изобретение, и самого изобретателя, и все, что к нему имело хоть какое-либо отношение.

Между тем, герой этой общей сутолоки в четыре часа дня заперся в своей комнате и приказал никого и ни в каком случае к нему не пускать: необходимо было заняться, чтобы к завтрашнему вечеру приготовить доклад на экстренное собрание клуба. Поработав до вечера, Имеретинский почувствовал, что волнения предыдущего дня, почти бессонная ночь и утренняя кутерьма дают себя знать: голова решительно отказывалась работать. Очевидно, необходимо было освежиться и основательно отдохнуть. Он оделся и вышел на улицу. Ему показалось, что за его спиной кто-то вошел в дверь подъезда; но он, конечно, не обратил на это никакого внимания: мало ли кто мог приходить в дом, где он жил, и где было много квартир!

Вечер был морозный, но ясный, и ученый с наслаждением втянул в себя свежий воздух. Он шел совершенно машинально, всецело погруженный в свои мысли. Только, пересекая Невский проспект, он очнулся и невольно залюбовался великолепной улицей, настоящим человеческим муравейником. Нарядные экипажи, быстро и бесшумно несшиеся на резиновых шинах, толпа на тротуарах, огромные зеркальные стекла роскошных магазинов казались пропитанными электрическим светом; а звонки трамвая, рожки автомобилей и велосипедов и неясный говор толпы придавали картине оживление. Видно было, что это центральная артерия большого города, и что жизнь здесь кипит ключом.

Но грохот и толкотня скоро утомили Имеретинского, и у Аничкина моста, с его художественными бронзовыми конями, он свернул на набережную Фонтанки. Здесь было почти пустынно, так как изобретатель шел по правому берегу реки, на ко-тором очень мало движения. Дойдя до места, где Мойка вытекает из Фонтанки, он перешел мост и вошел в ворота Летнего сада, соблазненный его абсолютной тишиной. Несмотря на отсутствие фонарей, в саду было светло, так как полная луна высоко поднялась на небе. Прозрачный морозный воздух казался сотканным из ее бледных лучей; и эта воздушная паутина чуть колебалась от легкого ветерка. Деревья будто к празднику убрались серебром и бриллиантами из инея, иглы которого горели и переливались тысячью огней.

На дорожках не было никого.

Имеретинский опустился на первую попавшуюся скамейку и следил за игрой лунного света в снежных кристаллах. Вдруг ему послышался какой-то шорох, и как будто мелькнула тень. Он прислушался: было снова совершено тихо; только изредка от мороза потрескивали деревья, да доносился шум города. Молодой человек встал и углубился дальше под своды вековых аллей; он решил пересечь Летний сад и, выйдя на набережную Невы, нанять извозчика, чтобы вернуться домой. Они прошел несколько сажен, и ему опять показалось, что сзади скрипит снег под чьими-то шагами.

Крайне удивленный, он оглянулся, но никого не заметил. Однако смутная тревога овладела им. Он не мог дать себе ясного отчета в том, что именно ему угрожает, хотя чувствовал какую-то опасность.

Внезапно три разнородных факта, несомненно не имевших связи, одновременно всплыли в его памяти: черный шар при баллотировке проекта, тень, скользнувшая в подъезд его дома и таинственные шаги за спиной. Но Имеретинский улыбнулся собственной слабости и подумал: «Вероятно, нервы расстроились от работы и бессонных ночей, потому такая чепуха и лезет в голову.»

Он спокойно продолжал путь, когда опять сзади заскрипел снег; морозная ночь выдавала чье-то присутствие. На этот раз не могло быть сомнений: за Имеретинским, очевидно, следили, стараясь, чтобы он этого не заметил. Какую цель преследовал не-известный шпион? Чего он хотел от мирного ученого?

Как бы то ни было, Имеретинский прибавил шагу. Вдруг, как молния, мелькнула у него мысль, что он забыл запереть шкап с чертежами аппарата. Весь охваченный непреодолимой тревогой, он почти бежал вперед. Страх увеличивался с каждой минутой, с каждым движением. Тщетно убеждал себя взволнованный изобретатель, что он испугался ребяческих фантазий, и что все его мрачные предчувствия плод расстроенного воображения, — раскрытый шкап оставался перед глазами, как постоянная угроза.