Алёна, не видя ничего перед собой, кинулась прямо к нему. Едва ли не угодила под карету, но и не услышав криков извозчика, подобрала юбки и побежала, боясь, что он исчезнет куда-то, испарится в жарком мареве июльского полдня. Но её Алёшка никуда не исчез и сбегать не собирался – как к месту прирос, когда её увидел. Только смотрел и думал: как же она прекрасна, как прекрасна! И больше ничего. Будто не было между ними никаких обид, будто расстались они не далёким летом 1896-го, а не далее чем вчера! Она совсем не изменилась, да и он-то, в сущности, остался прежним – разве что превратился из юноши в мужчину? Алёна была настолько обескуражена, что не заметила его дорогой одежды, на которую у простого конюха в жизни не хватило бы жалованья – не заметила ни тогда, в первый момент, ни часом позже, когда сама же стягивала с него кашемировый пиджак, безжалостно бросая его прямо на пол гостиничного номера, куда Алексей привёл её…

Они провели вместе незабываемую ночь. Ещё одну незабываемую ночь, полную обжигающей страсти и любви, вместе, вдвоём, наслаждаясь друг другом, сладкими ласками и нежными поцелуями. А под утро Алексей опомнился. Схлынуло наваждение, разум прояснился – как обычно в таких случаях, слишком поздно. Исправить ничего нельзя, она лежала, обнажённая, на простынях рядом с ним, и чему-то улыбалась во сне. Что он наделал?! Как он мог во второй раз попасться в ту же самую ловушку?! Как мог снова поддаться чарам этой чудовищной женщины?! Неужели он не знал, какая она? Знал, и опять, как мальчишка, угодил в ту же самую западню, очарованный её ведьмовскими чарами. Тем утром он смотрел на неё с презрением. Плохо понимая, как это она околдовала его, и не зная, кого ненавидит больше – её, или всё-таки себя?

Впрочем, скорее её. Поглядите-ка только, лежит себе как ни в чём не бывало, спит беспробудным сном, такая счастливая! – и, похоже, ничуть не беспокоится о том, что изменила своему мужу! Да и с чего бы ей беспокоиться? Наверняка ей не впервой оставаться в гостиничном номере с симпатичными мужчинами – по крайней мере, вела она себя именно так, словно ничто в целом мире её не тревожило! Продажная шлюха.

Ивана Фетисовича в тот момент Алексею стало даже жаль. Знал бы он, с кем связался! Усмехнувшись, Волконский поднялся с постели и начал одеваться, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить свою спящую любовницу. Не потому вовсе, что беспокоился за её сон, просто ему не хотелось, чтобы она видела, как он уходит. Без малейшего зазрения совести Алексей положил на подушку рядом с ней парочку купюр – он привык платить продажным женщинам за любовь, полагая это справедливым. Другого, на его взгляд, Алёна не заслуживала.

И он ушёл, не взглянув на неё в последний раз, ушёл, без малейшего сожаления оставив её одну. Сказать по правде, он испытывал некое удовлетворение, словно этой подачкой, этими деньгами за ночь, отомстил ей за свою поруганную юношескую любовь. Так что домой в то утро Алексей вернулся почти счастливый. "Почти", потому что порой он вспоминал, как перевернулось что-то в его душе, когда он снова её увидел… Но это был уже не тот восторженный шестнадцатилетний Алёшка, это был суровый и практичный Алексей Николаевич Волконский, который сказал себе твёрдо: "Никакой любви не существует, это вымысел!", и окончательно успокоился по этому поводу.

А теперь представьте, что было с Алёной, когда она проснулась поутру. Поначалу ей казалось, что эта ночь, эта дивная пламенная сказка ей попросту привиделась! Но смятая постель ещё хранила его запах, и самое унизительное, эти деньги, оставленные на подушке… Он воспользовался ею! Воспользовался, как продажной женщиной! Оценил её любовь в сто рублей – спасибо, конечно, но неужели он так и не понял, что для неё-то всё это было по-настоящему…? Господи, какое же он ничтожество! Наутро после супружеской измены Алёна похолодела от ужаса, только теперь осознав, что придётся как-то объяснять своё отсутствие мужу…

Её спасла Марина Воробьёва. Никогда в жизни Алёна не была дружна с этой строгой, нелюдимой женщиной, куда больше по душе ей приходился дружелюбный болтун Викентий, но именно Марина в то утро без малейших предупреждений объявила, заходя в гостиную:

– Ваня, извини, с моей стороны это вышло некрасиво, но я вынуждена была оставить Алёну в госпитале на целую ночь. У Демидовых на заводе вспыхнул пожар, пострадавших везли и везли вплоть до самого утра, мы не справлялись! Алёна зашла навестить меня так кстати, и я попросила её остаться. Милый Ваня, не суди строго, не ругай её, это всё я виновата!

С широко раскрытыми глазами слушала Алёна эти оправдательные речи, боясь взглянуть на мужа, боясь увидеть недоверие в его глазах, боясь, что он заподозрит… Он же подаст на развод, наверняка подаст! И отберёт у неё Сашеньку! Всю серьёзность сложившейся ситуации Алёна осознала только сейчас – Господи, что она наделала?! Ради минутного порыва, ради мерзавца, который оценил её в сто рублей, она в одночасье поставила под вопрос собственное будущее, и что самое страшное, будущее свой дочери! А если Иван Фетисович не отберёт Сашеньку – будет ещё хуже. Алёна попросту не сможет её прокормить, ибо сама зарабатывать на жизнь до сих пор не научилась, а денег, полученных от Алексея за ночь любви, не хватит надолго.

Но у Ивана Фетисовича и мысли не возникло сомневаться в словах Марины. Во-первых, Марина никогда не лгала. Во-вторых, Марина не слишком жаловала его жену и не имела ни единой причины выгораживать Алёну! В-третьих, в ночь накануне у Демидовых на заводе и впрямь вспыхнул пожар, Марину вызвали на подмогу в госпиталь, и с виду история выглядела вполне правдоподобной.

И он поверил. Поверил, ни на секунду не усомнившись. Да так и не узнал он, что потом, когда обе женщины остались наедине, Воробьёва подскочила со своего места как ужаленная и залепила Алёне звонкую пощёчину.

– Скажи спасибо, что я слишком дорожу спокойствием твоего мужа, чтобы раскрывать ему на тебя глаза, дрянь! – вот как она сказала. И, признаться, эта злая реплика была куда более свойственна Воробьёвой, нежели утренние оправдательные речи. Алёна ничуть не удивилась такому и, потирая ушибленную щёку, действительно сказала Марине спасибо. Воробьёва бесконечно уважала Ивана Фетисовича и прекрасно понимала, что весть об измене жены его убьёт – не ради Алёны она это делала, а ради самого Тихонова. Его благополучие для Марины и впрямь было важнее, чем благополучие его распутной жены.

И всё бы ничего, благодаря Марине и впрямь можно было сказать, что Алёна легко отделалась, если бы не внезапная тошнота по утрам, головокружение и слабость – уже знакомые для Алёны симптомы. Она пришла в ужас, когда осознала, что забеременела во второй раз: по срокам и гадать было нечего, Ивана Фетисовича она в свою спальню не пускала вот уже месяца два как, потому сомнений на счёт отцовства у неё не возникло. "Господи, как же так?!" – с ужасом думала она, совершенно не представляя, что ей со всем этим делать. "Он узнает, он непременно узнает!" – билась в голове лихорадочная мысль.

Варианта оставалось два: вытравить плод, пока не поздно, или утопиться в Неве. Впрочем, вариант с Невой вскоре отпал – вечно гостить у Воробьёвых в Петербурге они не могли, настал день возвращения домой. Там, конечно, тоже была река, разделявшая Большой дом и их городок, но в ней Алёна топиться упрямо не желала. Ей делалось дурно, как только она представляла, как её тело выловят местные рыбаки и, ехидно ухмыляясь, начнут говорить о том, как графиня Серова не выдержала жизни в нищете и покончила с собой! О, как она ненавидела их всех! И город этот тоже ненавидела! И жизнь свою собачью ненавидела, и Алексея, предавшего её, ненавидела особенно. Но больше всех – Воробьёву.

Марина Викторовна категорически отказалась помогать во второй раз.

– Расхлёбывай эту кашу как хочешь, Алёна, но я грех брать на душу не буду, – сказала она. – Я спасаю людей, чёрт возьми, а не убиваю их!

Алёна плакала, умоляла, стояла перед ней на коленях и хватала её сухие, тонкие пальцы – бесполезно. Более того, некоторое время Марина проработала акушеркой в больнице, в Москве, и наверняка была знакома с менее щепетильными в этих вопросах докторами – тем не менее, она не стала называть Алёне их имён, не стала сводить её с теми, кто мог бы помочь. Алёна ссылалась на Ивана Фетисовича – раз уж ты о нём, Марина, так печёшься – подумай, что с ним будет, когда он узнает! Но Воробьёва была непреклонна: она не станет убивать нерождённого ребёнка, и точка.